По дорогам сказки

Мать в ужасе схватила меня за руку:

— Отец? А где же отец?

— Не знаю… Я не видал…

— Господи, его раздавило!.. Посмотри за детьми, а я побегу!

И она со всех ног кинулась к этим подвижным, грозным, ещё не осевшим грудам камней.

Я не мог оставаться на месте и тоже бросился на поиски. Девочки с плачем побежали за мной.

Целый час разыскивали мы отца. Шарили среди камней, кричали, звали… Замолкали, чтобы прислушаться, нет ли ответа, и опять звали. Наконец мне послышался слабый стон.

Я кинулся на голос и нашёл бедного отца под обломками скалы. Удивительно, что его не раздавило насмерть. Однако правая рука и нога были у него раздроблены ударом, и он не мог не только выбраться из-под камней, но даже пошевелиться.

Нам кое-как удалось вытащить его. От боли он впал в забытьё, и нам казалось, что если он ещё и не умер, то через минуту умрёт у нас на руках.

Мать совсем обезумела от горя. В самом деле, как помочь умирающему, когда всё вокруг опустошено, дом лежит в развалинах, земля сплошь засыпана камнями, и нет ни одной вещи, которая бы уцелела!

К счастью, люди из нижнего селения услышали грохот обвала и прибежали на нашу площадку. Из обломков досок, оставшихся от нашего жилья, они кое-как смастерили носилки, осторожно уложили на них отца и перенесли к себе.

Но как ни лечили его, как ни ухаживали за ним, выздоровление шло туго. Правая рука не действовала, раздробленную ногу пришлось отнять.

Вот каким образом здоровый, сильный человек превратился в того калеку Микелона, которого вы видели на улицах Тарба с протянутой рукой.

Всё наше хозяйство погибло во время обвала. Правда, в долине, у подножия гор, у нас остался маленький домик, куда мы обыкновенно перебирались на зиму, и мы могли бы в нём жить, да жить-то нам было не на что.

Главная беда была в том, что наше пастбище, заваленное обломками камней, не давало больше корма для скота. Поэтому нам пришлось продать двух уцелевших коров; остальных трёх снесла в пропасть каменная лавина.

Так началась наша бродячая жизнь. Летом мы странствовали по тем местностям в горах, куда съезжаются для лечения богатые горожане, зимой бродили по долинам, переходя из селения в селение.

Во время наших странствований труднее всего, пожалуй, приходилось матушке. Вечные скитания по чужим углам были ей в тягость, и чуть только я подрос, она стала уговаривать отца поселиться навсегда в нашем маленьком домике.

«Микель, — говорила она, — уже может сам зарабатывать себе на хлеб, а мы с Магеллоной прокормим остальных стиркой и рукоделием».

Но отец и слушать её не хотел. Он пристрастился к бродячей жизни, потому что она развлекала его и заставляла забывать о том, что он калека и не может больше работать, как работал раньше.

Мы с матерью не смели спорить с ним, и всё шло по-прежнему.

Неизвестно, долго ли ещё продолжалось бы наше бродяжничество, но в ту самую осень, когда вы гостили в Тарбе, отец заболел воспалением лёгких и умер.

Для всех нас смерть его была большим горем. Мы нежно любили его и считали самым добрым и умным человеком на свете.

Схоронив отца, мы поселились в нашем маленьком, жалком домике. Мать завела небольшое хозяйство.

— Сынок, — сказала она мне как-то раз, — пойди сюда я хочу поговорить с тобой, как с мужчиной. После отца у нас осталось немного денег — три тысячи франков. И вот я решила разделить эти деньги поровну: половину оставить себе и девочкам, половину отдать тебе.

— Это несправедливо, — сказал я. — Нас четверо, и я не имею права больше чем на четверть.

— Что толковать о праве! — ответила она. — Нам надо подумать о том, кому из вас что нужно. Это сейчас моя главная забота, и тут я разбираюсь лучше вашего. У меня есть верный заработок, девочки будут мне помогать, и мы отлично заживём. К тому же ведь у нас ещё будет маленький запас про чёрный день. А ты — другое дело. Ты мальчик и должен сам честно зарабатывать себе на хлеб. Но прежде подумай хорошенько, какую дорогу выбрать, какому ремеслу научиться. Я дам тебе теперь же сто франков, чтобы ты мог исподволь, не спеша, приискать себе дело по душе.

Мне было очень грустно, но я понимал, что она права. Через несколько дней, крепко обняв мать и сестёр, я вышел из дому. В кармане у меня было сто франков. На палке, перекинутой через плечо, я нёс узелок со сменой белья и праздничной курткой.

Для начала мать велела мне навестить родственников и старых друзей и посоветоваться с ними о том, чем мне лучше всего заняться, какое ремесло избрать.

Но у меня на уме было другое. Называйте это ребяческой затеей, если хотите, но я решил прежде всего подняться в горы — увидеть ещё раз нашу бедную покинутую площадку, нашу разрушенную хижину и то место, где я нашёл отца изувеченным и окровавленным.

Мне казалось, что дорогу на Монт-Эгю я знаю хорошо.

Но чем выше я поднимался, тем труднее мне было находить в путанице горных троп ту заросшую тропинку, которая вела к развалинам нашего дома.

Однако я ни за что не хотел возвращаться обратно — шёл куда глаза глядят, карабкался наудачу и после долгих напрасных блужданий вдруг — неожиданно для самого себя — очутился на нашей площадке.

Вокруг меня громоздились тяжёлые глыбы камня, вся земля была засыпана мелкими и острыми осколками. Только кое-где из-под камней упрямо пробивалась трава.

С грустью смотрел я по сторонам. Так вот какова она теперь, площадка Микелона!

Великан Иеус захватил её, убил хозяина, прогнал его детей, раздавил их дом, а сам разлёгся на отвоёванной земле и как будто радуется нашему горю!

Не помня себя от гнева и обиды, я закричал так громко, что эхо подхватило мои слова:

— Слушай ты, каменное чудовище, безмозглый истукан Иеус или как тебя там! Я не боюсь тебя! Я ненавижу тебя! Я отомщу тебе за отца! Клянусь, что отомщу! Помнишь небось, когда я был ещё маленький, я плевал тебе под ноги? Теперь я плюну тебе в лицо!

И я кинулся разыскивать тот обломок, который был прежде головой великана.

Я нашёл его. Это была та самая глыба, которая придавила отца.

Я размахнулся и изо всех сил ударил по каменной башке своей палкой с железным наконечником.

Камень загудел, и — верьте или не верьте — я услышал глухой голос, рокотавший, словно подземный гром:

— А, это ты? Чего тебе надо?

Я в ужасе отскочил в сторону. Мне показалось, что сейчас на меня обрушится, как тогда, в тот страшный день, целая лавина каменных обломков.

Но не прошло и минуты, как я уже опять стоял возле головы Иеуса. Я слишком ненавидел этого каменного разбойника, чтобы бояться его.

— Делай что хочешь! — крикнул я. — Можешь раздавить меня, как мошку, можешь столкнуть меня в пропасть, а я всё-таки плюну тебе в лицо!

Я так и сделал. Но он как будто даже не заметил этого.

— Ну, ещё бы! — сказал я. — Тебе всё равно. Ты так же низок, как глуп и зол. Ладно же, я по-другому проучу тебя. Я сам столкну тебя в пропасть, чтобы твоя дурацкая башка разбилась в куски.

И я изо всех сил навалился на каменную глыбу, стараясь столкнуть её с места.

Все напрасно! Она не сдвинулась и на палец.

Тогда вне себя от ярости я поднял острый осколок камня и, размахнувшись, швырнул его в голову Иеуса.

Осколок разлетелся в куски. Но и на каменной глыбе осталась длинная белая царапина.

— Ага! — крикнул я. — Ты не так крепок, как это кажется!..

И целый дождь камней посыпался на голову великана. После каждого удара на его плоском лице появлялась новая ссадина, царапина, рубец…

Я оставил великана в покое только тогда, когда совсем выбился из сил.

Придя в себя и немного передохнув, я решил осмотреть развалины нашего дома. Я думал, что найду только обломки досок да сгнившие щепки. Но, к моему большому удивлению, оказалось, что один угол хижины уцелел и держится до сих пор. Там можно даже было бы укрыться в дождь.

Солнце уже садилось, спускаться в темноте по крутым горным тропинкам было опасно, и я решил заночевать здесь.