Страница 5 из 105
Заводной птице дали особое звание: «Первый певец императорского ночного столика с левой стороны», потому что император считал более важной ту сторону, на которой находится сердце, а сердце находится слева даже у императора!
Ученые написали об искусственном соловье двадцать пять толстенных книг, полных самых мудреных и непонятных китайских слов. Однако все придворные уверяли, что прочли эти книги и поняли от слова до слова, – иначе ведь их прозвали бы невеждами и отколотили бы палками по пяткам.
Так прошел год. Император, весь двор и даже весь город знали наизусть каждую нотку в песне искусственного соловья. Поэтому-то пение его так нравилось. Все теперь сами могли подпевать птице. Уличные мальчишки пели: «Ци-ци-ци! Клю-клюк-клюк!» И даже сам император напевал иногда: «Ци-ци-ци! Клю-клюк-клюк!». Ну, что за прелесть!
И вот однажды вечером искусственная птица распевала перед императором, а он лежал в постели и слушал ее. Вдруг внутри птицы что-то зашипело, зажужжало, колесики быстро завертелись и остановились. Музыка смолкла.
Император вскочил с постели и послал за своим личным лекарем. Но что тот мог поделать? Ведь он никогда не лечил соловьев – ни живых, ни искусственных. Тогда призвали часовщика. Часовщик разобрал птицу на части и долго рассматривал какие-то колесики и подвинчивал какие-то винтики. Потом он сказал, что птица хоть и будет петь, но обращаться с ней надо очень осторожно: маленькие зубчики истерлись, а поставить новые нельзя. Вот какое горе!
Все были очень опечалены. Император издал новый указ, в котором говорилось, что «Первого певца императорского ночного столика с левой стороны» разрешается заводить только раз в год, да и то ненадолго.
Для успокоения горожан придворный капельмейстер произнес речь, в которой он с большим искусством доказал, что заводной соловей нисколько не стал хуже. Ну, а если это сказал придворный капельмейстер, значит, так оно и было.
Прошло еще пять лет.
Однажды император простудился и заболел. Доктора уже не надеялись на его выздоровление. Министры и придворные собирались провозгласить нового императора, а народ толпился на улице и спрашивал первого министра о здоровье старого императора.
– Пф! – отвечал первый министр и покачивал головой.
Бледный и похолодевший, лежал император на своем великолепном ложе. Все придворные считали его умершим, и каждый спешил поклониться новому императору. Слуги бегали взад и вперед по дворцу и узнавали последние новости, а служанки проводили время в болтовне за чашкой чая. Во всех залах и коридорах были разостланы ковры, чтобы не слышно было шума шагов, и во дворце стояла мертвая тишина.
Но старый император еще не умер, хотя и лежал совсем неподвижно на своем великолепном ложе, под бархатным балдахином с золотыми кистями. Окно было раскрыто, и месяц глядел на императора и заводного соловья, который лежал так же неподвижно, как и сам император, на шелковой подушке возле постели больного.
Бедный император едва дышал, ему казалось, что кто-то сжимает его горло. Он приоткрыл глаза и увидел, что на груди у него сидит Смерть. Она надела себе на голову корону императора, в одной руке у нее была его золотая сабля, а в другой – императорское знамя. А кругом из всех складок бархатного балдахина выглядывали какие-то страшные рожи: одни безобразные и злые, другие – красивые и добрые. Но злых было гораздо больше. Это были злые и добрые дела императора. Они смотрели на него и наперебой шептали.
– Помнишь ли ты это? – слышалось с одной стороны.
– А это помнишь? – доносилось с другой.
И они рассказывали ему такое, что холодный пот выступал у императора на лбу.
– Я забыл об этом, – бормотал он. – А этого никогда и не знал…
Ему стало так тяжело, так страшно, что он закричал:
– Музыку сюда, музыку! Бейте в большой китайский барабан! Я не хочу видеть и слышать их!
Но страшные голоса не умолкали, а Смерть, словно старый китаец, кивала при каждом их слове.
– Музыку сюда, музыку! – еще громче вскричал император. – Пой хоть ты, моя славная золотая птичка! Я одарил тебя драгоценностями, я повесил тебе на шею свою золотую туфлю!.. Пой же, пой!
Но птица молчала: некому было завести ее, а без этого она петь не умела.
Смерть, усмехаясь, глядела на императора своими пустыми глазными впадинами. Мертвая тишина стояла в покоях императора.
И вдруг за окном раздалось чудное пение. То был маленький живой соловей. Он узнал, что император болен, и прилетел, чтобы утешить и ободрить его. Он сидел на ветке и пел, и страшные призраки, обступившие императора, все бледнели и бледнели, а кровь все быстрее, все жарче приливала к сердцу императора.
Сама Смерть заслушалась соловья и лишь тихо повторяла:
– Пой, соловушка! Пой еще!v – А ты отдашь мне за это драгоценную саблю? И знамя? И корону? – спрашивал соловей.
Смерть кивала головой и отдавала одно сокровище за другим, а соловей все пел и пел. Вот он запел песню о тихом кладбище, где цветет бузина, благоухают белые розы и в свежей траве на могилах блестят слезы живых, оплакивающих своих близких. Тут Смерти так захотелось вернуться к себе домой, на тихое кладбище, что она закуталась в белый холодный туман и вылетела в окно.
– Спасибо тебе, милая птичка! – сказал император. – Я узнаю тебя. Когда-то я прогнал тебя из моего государства, а теперь ты своей песней отогнала от моей постели Смерть! Чем мне вознаградить тебя?
– Ты уже наградил меня, – сказал соловей. – Я видел слезы на твоих глазах, когда первый раз пел перед тобой, – этого я не забуду никогда. Искренние слезы восторга – самая драгоценная награда певцу!
И он запел опять, а император заснул здоровым, крепким сном.
А когда он проснулся, в окно уже ярко светило солнце. Никто из придворных и слуг даже не заглядывал к императору. Все думали, что он умер. Один соловей не покидал больного. Он сидел за окном и пел еще лучше, чем всегда.
– Останься у меня! – просил император. – Ты будешь петь только тогда, когда сам захочешь. А искусственную птицу я разобью.
– Не надо! – сказал соловей. – Она служила тебе как могла. Оставь ее у себя. Я не могу жить во дворце. Я буду прилетать к тебе, когда сам захочу, и буду петь о счастливых и несчастных, о добре и зле, обо всем, что делается вокруг тебя и чего ты не знаешь. Маленькая певчая птичка летает повсюду – залетает и под крышу бедной крестьянской хижины, и в рыбачий домик, которые стоят так далеко от твоего дворца. Я буду прилетать и петь тебе! Но обещай мне…
– Все, что хочешь! – воскликнул император и встал с постели.
Он успел уже надеть свое императорское одеянье и прижимал к сердцу тяжелую золотую саблю.
– Обещай мне не говорить никому, что у тебя есть маленькая птичка, которая рассказывает тебе обо всем большом мире. Так дело пойдет лучше.
И соловей улетел.
Тут вошли придворные, они собрались поглядеть на умершего императора, да так и застыли на пороге.
А император сказал им:
– Здравствуйте! С добрым утром!
Дюймовочка. Пересказала Т. Габбе
Жила на свете одна женщина. У нее не было детей, а ей очень хотелось ребеночка. Вот пошла она к старой колдунье и говорит:
– Мне так хочется, чтоб у меня была дочка, – хоть самая маленькая!..
– Чего же проще! – ответила колдунья. – Вот тебе ячменное зерно. Это зерно не простое, не из тех, что зреют у вас на полях и родятся птице на корм. Возьми-ка его да посади в цветочный горшок. Увидишь, что будет.
– Спасибо тебе! – сказала женщина и дала колдунье двенадцать медяков.
Потом она пошла домой и посадила ячменное зернышко в цветочный горшок.
Только она его полила, зернышко сразу же проросло. Из земли показались два листочка и нежный стебель. А на стебле появился большой чудесный цветок, вроде тюльпана. Но лепестки цветка были плотно сжаты: он еще не распустился.
– Какой прелестный цветок! – сказала женщина и поцеловала красивые пестрые лепестки.