Страница 4 из 74
Успешно продвигались вперед Погребов, Голицын, Баландин, Карташов. Танкисты разбили несколько орудий, раздавили две минометных батареи. Однако сопротивление гитлеровцев нарастало. Механикам-водителям приходилось часто протирать забрызганные грязью триплексы. Шедшие слева два КВ подорвались на минах. Но они продолжали вести огонь с места. Тут же комроты Карташов радировал:
— Голицын! Возьми правее. Мы нарвались на минное поле.
— Ничего, будем сражаться и за вас, — последовал ответ.
Гитлеровцы усилили огонь из тяжелых орудий и с правого фланга. КВ, с ходу ведя огонь и пройдя вправо по низине метров двести, остановился.
— В чем дело? — послышался зычный голос командира.
— Застряли! — ответил младший механик-водитель Кудрин, который заменил раненого старшего — старшину Шейченко.
— Погазуй! Может, вырвемся!
Из-под гусеницы вылетала лишь черная жижа.
— Скакунов, прикрой нас огнем. Мы с механиком посмотрим, в чем дело, — распорядился командир.
Тяжелый танк днищем сидел на заросшей травой трясине.
— Виноват я, товарищ лейтенант, — тихо проговорил Кудрин.
— Нет, приказал-то я. Вон во что превратили бревна для самовытаскивания. Теперь придется спилить новые, — сказал Голицын, поднимаясь на башню, и показал на остатки бревен, разнесенных снарядами. Но тут над головой просвистел рой пуль. Командир с простроченным правым боком шинели, а механик-водитель с пробитым пулей воротником кирзовой куртки поспешно забрались в башню.
— Товарищи комсомольцы, что будем делать? — обратился к экипажу, как бы советуясь, командир.
— Сражаться, — почти одновременно ответили все.
— Погибну, но не покину свою машину, — добавил Иван Кудрин.
Снова застрочили все танковые пулеметы. А бить из орудия можно было лишь по флангам: перед у танка был приподнят. Гитлеровцы, заметив неподвижную машину, стали осаждать ее огнем. Бой продолжался дотемна. Вскоре вышла из строя рация.
— Прекратить огонь! Надо беречь боеприпасы на завтра. Усилить наблюдение! — распорядился Голицын.
Начавшийся еще с вечера дождь продолжал лить. Фашисты беспрерывно выпускали ракеты, строчили из автоматов. Все стихло лишь на рассвете.
— Скакунов, рация неисправна, попытайся пробраться к своим, — приказал командир.
Радист короткими перебежками едва успел удалиться метров на тридцать вправо, как упал, скошенный очередью.
— Может, ранен? — тревожно проговорил Лебедев.
Кудрин с Лебедевым оттащили бездыханное тело Скакунова к танку.
— Нет нашего Гоши, — прослезившись, произнес Кудрин, когда забрался в башню. — Отомстим за него.
Когда наступила небольшая передышка, командир приказал Кудрину:
— Ваня, попробуй теперь ты, может, проберешься. Мы тебя поддержим огнем.
Механик-водитель выбрался из машины и осторожно пополз к роще. «Там будет спокойнее», — подумал он. Отдалившись метров на сто, услышал разрывы снарядов. Обернулся в сторону танка. От него поднимались дымки, а башня искрилась.
«Почему наши прекратили огонь? Случилось что-то там, не иначе. Если они не в силах отбиваться, то фашисты захватят машину и отбуксируют к себе. В таком случае какая польза от того, что я доберусь к своим?»
Подождав, пока стихнет пальба, пополз обратно. Потам, лежа возле танка, несколько раз крикнул: «Вы живы?» Но ответа не последовало. Надо проникнуть в танк. Люк радиста простреливался. Несмотря на это он поднялся на танк. Только ключом открыл люк, как получил ранение. Сразу потемнело в глазах, распластался на залитом его же кровью надмоторном люке. Через несколько минут все-таки нашел силы, чтобы спуститься в люк.
В машине стояла гробовая тишина. Начал искать слетевший с головы танкошлем, но наткнулся на чью-то окровавленную с длинными волосами голову. Это был командир танка Голицын. С пробитой головой на своем месте сидел Сергей Лебедев.
От одиночества Кудрину стало не по себе. Много ли может сделать он один в осажденной машине? Сначала хотел было посмотреть, что же случилось с танком, что повреждено? Но в темноте и едком дыму разглядеть было нелегко. Опустившись на свое сиденье, начал перевязывать себе раны. Он на них боялся смотреть и не представлял, насколько они серьезны. Пощупав промокшие бинты, сразу понял, что они пропитались кровью. Пока особой боли, кроме онемения, он не ощущал. Мучила жажда, и была сильная слабость от потери крови. Но приказал себе: «Строго следить за противником!»
Заметив, что танкист вошел в машину, фашисты стали подходить к танку.
— Не думайте, гады, что сдамся! Комсомольское сердце крепкое! Получайте порцию за моих друзей! — и начал поливать огнем из пулемета радиста.
Оставив десятки убитыми, остервеневшие фашисты отошли, но ненадолго. Все чаще стали подползать они со стороны леса, когда наступила вторая ночь.
— Иван, открой, — комиссар, — послышалось вдруг.
Кудрина сон не брал. «Наконец-то пришел наш комиссар», — обрадованно подумал отважный танкист. Но только высунул голову и раз вдохнул свежий прохладный воздух, как зацокали по башне пули. Танкист поспешно захлопнул люк.
Днем комиссар Тарасов, замкомполка Кузьменко со своими связными пошли к осажденной машине. Однако им удалось подползти лишь к нашей обороне. Впереди и вокруг танка рвались мины и снаряды, свистели пули.
— «Сто четвертый» еще живой, — обрадованно произнес комиссар, услышав доносившиеся со стороны танка далекие пулеметные очереди.
— Молодцы, ребята, но днем пробраться к ним не удастся, придется — ночью. Возвращаемся, — приказал Кузьменко.
С километр шли молча. Потом, когда были в лесу, широко шагающий связной майора Кузьменко Миша Корниенко весело произнес:
— Идем как по персидскому ковру.
— Да тут не только мох, вон сколько листьев! Курчавые березки уже почти оголенные. А вот осины пока держатся, выделяются красным отливом.
Комиссар давно приметил, что быстрый листопад — признак суровой зимы.
— Знай, теперь и санный путь ляжет гораздо раньше, а не через шесть недель от первого снега.
— А это хорошо, товарищ комиссар? — спросил Миша Корниенко.
— Безусловно. Фашисты страшатся холодов — плохо одеты. Видите, вчера тут шел бой, — обведя рукой усыпанную воронками местность, пояснил он.
Среди облепленных брусничником кочек и папоротников лежали вражеские трупы. Майор Кузьменко шел левой стороной, читая на ходу карту.
— Ох! — послышалось неожиданно.
Все повернули головы в сторону майора. Он, прижав левую руку с картой, сначала присел, но тут же побежал вправо, к небольшому кустарнику.
— Засек снайпер, идиот, — проговорил он, опустившись на покрытый мхом гнилой пень. По рукаву текла кровь, заливая карту и планшетку.
Все подбежали к нему. Быстро перевязали рану. Вражеская пуля прошила левую руку. Благо, что не задела кость.
Пройдя несколько метров, Корниенко споткнулся о кочку и упал.
— Товарищи! Вон еще дохлый! — крикнул второй боец, увидев за кочкой убитого гитлеровского солдата. Тот лежал на животе, уткнувшись лицом в желтый мох. Вытянутые вперед руки были согнуты в локтях, как будто в последнюю минуту хотел схватить рядом лежащую снайперскую винтовку. Плечист, волосы рыжие, к валявшейся окровавленной пилотке прилип мох.
— Видите: снайпер. Срезанную до основания кочку положил на голову и подкарауливал, собака, наших. Попробуй обнаружить, откуда он произвел выстрел. Вон сколько больших и малых кочек! — возмущался комиссар.
А раненый Иван Кудрин сидел в танке среди погибших товарищей, готовый в любую минуту открыть огонь. В основном он стрелял из лобового и тыльного пулеметов. «Лишь бы не спалили», — стучала мысль в виски. Губы подсохли, язык стал шершавым. Страшно хотелось пить, все чувствительнее становились раны, закрывались веки. Ему чудилось: то слышался голос около танка, то стучали по башне. В этих случаях он машинально нажимал на спусковой крючок пулемета. С нашей и вражеской сторон то и дело поднимались ракеты.
Кудрин всю ночь просидел за пулеметом. Если он вел огонь, прислушивался, наблюдал за разрывами в округе, то у него исчезали и голод, и холод, и жажда, и боль в груди. Но как только воцарялась тишина, все это давало о себе знать. Из продуктов он имел в кармане несколько штук трофейных галет и два куска колотого сахара. «НЗ» был израсходован в первую же ночь. Ведь никто не мог предвидеть, как сложится обстановка. Танкист старался не думать ни о пище, ни о сне. Он понимал, что, если фашистов прозеваешь, они спалят танк. Может, лучше, пользуясь темнотой, уползти в лес, а оттуда — к своим? А доползешь ли с такими ранениями?