Страница 37 из 124
Крестьяне также искали защиты у региональных властей от злоупотребления полномочиями со стороны местного чиновничества. Так, в первой половине 1930 г. в Сибири крестьяне послали 35 400 писем с жалобами на «несправедливое раскулачивание» в региональные партийные комитеты (из 28 700 проверенных писем 13 100 были признаны «обоснованными»{479}). В период с января по июнь 1930 г. в Ивановской области к прокурору в день приходили в среднем 70 крестьян с петициями и поступало от 70 до 80 писем по почте{480}. Нетрудно предположить, что то же самое происходило и в других регионах. Ясно также, что многие региональные и местные чиновники либо просто отказывали в рассмотрении жалоб, либо не могли ничего сделать из-за постоянных колебаний в радикальной политике центра весной 1930 г. В результате 5 апреля 1930 г. нарком юстиции Янсон издал указ о создании «специальных групп прокуроров и членов суда, уполномоченных принимать решения в наиболее неблагополучных регионах» по жалобам крестьян касательно раскулачивания{481}.
Таким образом, некоторым подателям петиций повезло: их дела были пересмотрены и прекращены. Из 46 261 семьи, депортированных на север, 35 000 подали петиции в комиссии по рассмотрению жалоб; 10% из 23 000 семей, чьи дела действительно были рассмотрены, были признаны «раскулаченными неверно», а 12,3% случаев получили характеристику «сомнительных». Эти немногие счастливцы приходили домой порой с неизлечимой психологической травмой, как уже упоминавшийся Иван Булатов, и обычно не могли добиться возвращения экспроприированной у них собственности. Многие не смогли пережить следующего этапа раскулачивания{482}.[52]
Некоторые представители местной власти, а иногда и центра, когда крестьянские жалобы приходились совсем «некстати», видели в них серьезную опасность. В Иркутском округе в Сибири крестьянские лишенцы (лишенные права голоса) были арестованы по статье 58, пункт 11с предъявлением серьезного обвинения в контрреволюционной деятельности за сбор подписей под петицией, адресованной Калинину. Впоследствии верховные судебные органы пересмотрели это обвинение, придя к выводу, что «кулацкая сущность этих крестьян также сомнительна»{483}. Один крестьянин, составивший петицию Калинину и собравший под ней сотни подписей односельчан, был изгнан из колхоза. Этот крестьянин пытался спасти своего отца, арестованного ОГПУ за преступления против революции, которые он предположительно совершил в 1918 или 1919 г.{484} Летом 1929 г. в одном из своих писем советский писатель Михаил Шолохов жаловался, что местные власти Хоперского округа на Нижней Волге не выдают необходимые документы крестьянам, которые хотят ехать подавать жалобы в региональные органы. Он также указал, что почтамту запрещается принимать письма, адресованные ВЦИК, председателем которого и был «всесоюзный староста»{485}. Учитывая данные обстоятельства, само решение подать жалобу являлось актом крестьянского сопротивления. К тому моменту, когда Сталин в начале марта 1930 г. призвал к временному отступлению коллективизации, местным властям было чего бояться. В попытке успокоить крестьянство центр цинично обвинил местные власти в «ошибках» и «перегибах» зимней кампании по коллективизации. После решения центра о снижении темпов коллективизации и раскулачивания крестьяне осознали свои новые возможности: некоторые даже извлекли пользу из сложившейся ситуации, разыгрывая из себя верных подданных, которые жаловались «хорошему царю» в Москве на «плохих чиновников» на местах.
Письма крестьян принимали самые разные формы. В большинстве из них содержался прямой и демонстративный протест. Речь шла о насилии во время коллективизации, угрозах и запугиваниях со стороны должностных лиц и панике среди крестьян. Крестьяне одной из деревень Елецкого округа Центрально-Черноземной области в своем письме Калинину жаловались, что вступили в колхоз по принуждению. Местные власти пригрозили им ссылкой в Соловки, в ужасные тюрьмы на северных островах, тем самым дав понять, что не допустят какой-либо критики. Один крестьянин написал Калинину: «Коллективизация у нас проводится не путем разъяснения, а путем запугивания. Не вступающему в колхоз крестьянину заявляют, что все, кто не пойдет в новое хозяйство, будут вместе с кулаками отправлены на Амурские берега, лишены земельного надела… а также арестованы»{486}. В апреле 1930 г. жители деревни Кисель Островского округа Ленинградской области отправили Калинину письмо следующего содержания: «У нас предсельсовета коллективизацию проводил насильно. Кто не давал согласия вступить в колхоз, на того он покрикивал, как бывший жандарм… Кто не давал своей подписи, того подводили к столу, взявши под руки, и заставляли записываться. А кто вовсе не пожелал записываться, то он тем говорил, что мы у вас зубы вырвем и шкуру сдерем»{487}. Еще один крестьянин жаловался, что его арестовали за чтение вслух своим товарищам сталинской статьи «Головокружение от успехов»{488}. Группа крестьян в коллективном письме Калинину указала, что в случае отказа от вступления в колхоз им угрожали ссылкой на Соловки, а если бы они стали сопротивляться, их бы назвали контрреволюционерами. Письмо заканчивалось вопросом, законно ли ссылать середняков{489}. Самые трогательные письма приходили от детей. Один крестьянский мальчик написал в «Правду», главную газету КПСС, следующее письмо (опубликовано не было): «У нас семьи 7 человек. Имели один дом, крытый железом, одну лошадь и жеребенка полтора года, теленка двух лет, пять овец и посеву 3 десятины. Сел. хоз. налогу платили 7 рублей. Пришли и взяли все: жеребенка, теленка, самовар, сепаратор, овец 3 головы, картофель, свеклу, кормовое сено, солому и хотели выгнать из дома… Мы 5, остались в своем селе, мне 15 лет, братишке 7 лет, 2 сестренки: первой — 5 лет, второй 9 месяцев и матери 48 лет. Сестренка живет в людях, чтобы не сдохнуть с голода, братишка бегает, где его приютят, там его и кормят. Прошу у советской власти защиты. Нашу корову дали одному активисту за 15 рублей, а он ее через неделю продал за 75 рублей к нам»{490}. Другой пятнадцатилетний мальчик начал свое письмо Калинину со слов: «Здравствуйте, Михаил Иванович, как Вы живете и как Ваше здоровье?» Далее он жаловался, что его исключили из школы по той причине, что он сын бывшего старшины: «Михаил Иванович, мой отец был старшиной только 3 месяца». Более того, его отец служил старшиной 25 лет назад и умер в 1924 г. Мать тоже умерла, и он живет с двумя старшими братьями. Их семье не дали вступить в колхоз. Мальчик спрашивал: «Да разве мы виноваты, мы молодые неопытные хозяева». Он также указал, что они середняки и всегда выполняли нормы по хлебозаготовкам{491}.
Некоторые крестьяне не показывали в письмах своих истинных эмоций, выбирая нейтральный тон и выражая должное почтение «властям предержащим». Примечательно, что писем, где авторы прибегают к традиционному образу «мужика», немного. Тем не менее сам факт, что крестьяне писали Калинину, можно истолковать как знак формального признания его роли «всесоюзного старосты», особенно если допустить, что крестьяне относились к этой роли Калинина менее серьезно, чем он сам. Образ Калинина-«старосты» был на руку и советскому руководству, которое могло им манипулировать и при необходимости с его помощью смягчать гнев крестьян. Марк Александров, бодрый старичок из деревни в Псковской области, адресовал свое письмо «всероссийскому старосте». После целого ряда расшаркиваний в начале письма он пожаловался на поведение местного председателя, сравнив его с царским жандармом, и закончил следующими словами: «Я старик, 73 года от роду, маломощный середняк… Я живу 13 год при Советской Власти и того насилия я не видел, как этот раз»{492}. В селе Льгов Брянского округа 252 крестьянина также подготовили письмо Калинину. Оно было написано в резко самоуничижительном ключе и в основном посвящено тем сложностям, с которыми столкнулись сельчане, особенно в вопросе о добровольности вступления в колхоз. Авторы просили Калинина положить конец угрозам и страданиям, которые они терпят от местных властей. Затем добавили, чтобы до конца развеять сомнения Калинина, если таковые у него имелись: «Мызная план и задания пятилетнего плана, утверждаем его полностью», — тем самым демонстрируя свою политическую осведомленность (или хитрость). Далее они писали: «От коллективного хозяйства и его строительства в категорической форме не отказываемся». Проблема же заключалась в следующем: «Но как мы темные, нам нужен показательный путь темной массы, какие имеются права в колхозах». Они повторили вопрос о добровольности вступления в колхоз и затем спросили, имели ли местные власти право отбирать «у наших жен холсты, пряжу свиты, полушубки…»{493}. Читая эти строки, так и слышишь голоса тех жен, которые требовали включить эти вопросы в текст письма. Это можно интерпретировать и по-другому: мужики нарочно переключали внимание с собственных проблем на жалобы своих жен, чтобы вызвать сочувствие или же придать письму бытовой характер, подчеркивая аполитичный, по определению, образ «бабы».
52
По данным РГАСПИ, члены комиссии по реабилитации расходились во мнениях о количестве ошибочно сосланных. Бергавинов утверждал, что 10% — это преувеличение, Толмачев и Еремин считали, что невозможно точно оценить их число и что в некоторых северных районах оно доходило до 60%.