Страница 35 из 124
Крестьяне, как те, кого власти официально признали кулаками, так и остальные, пытались затормозить процесс раскулачивания, утверждая, что в их деревнях нет кулаков. Подобные утверждения были характерны для конца 1920-х гг. и периода коллективизации, когда крестьяне отчаянно сопротивлялись проведению классовой политики{447} и использовали их в качестве защиты от действий властей, направленных против кулаков. Заявления «У нас кулаков нет»{448} можно было иногда слышать от работников сельсоветов и даже от членов местных партийных ячеек. В одном отчете за июль 1929 г. говорится: «Мы здесь все работники». Жители деревни отрицали наличие признаков какой-либо социальной стратификации: «У нас нет ни бедняков, ни кулаков»{449}. В конце марта 1930 г. в деревне Екатериновка на Дону крестьяне провели массовое собрание, возможно, воодушевившись сталинской статьей «Головокружение от успехов», в ходе которого 6 крестьян-подкулачников, как описано в отчете, призывали положить конец искусственному разделению крестьян на классы{450}. Неприятие стратификации и выступление за равенство наглядно демонстрируют отношение крестьян к навязыванию социально-классовых категорий по городскому типу. Такая реакция ни в коей мере не была спонтанной, а являлась результатом долгих и мучительных споров среди крестьян, которые, собравшись в поле (или, реже, за столом), обсуждали несправедливость тех, кто делил их на бедняков или кулаков.
Отрицание наличия кулаков было скрытой формой сопротивления крестьян, скрытым актом защиты от лица всей деревни. Оказание поддержки соседу или соседям, объявленным кулаками, — еще более поразительное явление, требовавшее таких качеств, как смелость и самоотверженность. В отличие от форм сопротивления, которые можно было списать на типичное для мужиков поведение, или же от тайных подрывных актов, мирный способ — оказание поддержки кулакам — заключался в том, что крестьянин сам вызывался выступить, называл свое имя и говорил только по существу, рискуя как минимум быть объявленным подкулачником. Суть высказываний крестьян сводилась к требованиям справедливости, а крестьянская справедливость в контексте коллективизации приобрела антисоветский характер и потому всегда была потенциально контрреволюционной. Однако эта опасность не останавливала крестьян. Например, в одной из деревень Опочецкого района Ленинградской области крестьяне фактически проголосовали против исключения кулаков из колхоза{451}. Сообщалось, что в эти годы подобные случаи имели место и в других частях страны{452}. В отчете ОГПУ за февраль 1930 г. говорится, что 4 деревенских схода в Грузии отказались поддержать решение об отправке кулаков в ссылку{453}. На Средней Волге в деревнях Булаево и Ново-Никитино Каширинского района Оренбургского округа в ходе собрания бедняки категорически отказались отправлять в ссылку кулаков третьей категории, заявив: «Мы их раскулачили, а теперь пусть остаются и работают с нами»{454}. После того как в деревне Караджи Евпаторийского района в Крыму прошел обыск кулацких домов, бедняки собрались и заявили: «Ежели вы производите раскулачивание и выселение кулаков, то вместе с ними уходим и мы»{455}. Однажды на колхозном собрании на Кубани одна женщина набралась храбрости вступиться за кулацких детей, утверждая, что они могут быть хорошо воспитаны и заслуживают милосердия, когда начнутся депортации{456}. Четыре тысячи жителей деревни Стежинской Сосновского района Козловского округа Центрально-Черноземной области, после того как раскулачили их соседей, причастились в церкви, при этом у трех тысяч были надеты траурные черные нарукавные повязки{457}. Утром 3 марта 1930 г. в городе Запнярка Тульчинского округа на Украине плачущие родственники арестованных кулаков, которых должны были отправить в ссылку, собрались у входа в тюрьму, чтобы передать осужденным продукты, воду и деньги. Когда их перевозили на железнодорожную станцию для депортации, главы хозяйств молили пощадить их семьи. В ответ на это власти разрешили остаться некоторым старикам, остальных же начали запихивать в вагоны{458}. Бывали случаи, когда крестьяне обращались с петициями к высшим властям от имени своих соседей. Например, в селе Красноярск Омского района в Западной Сибири колхозница Сидорова организовала сбор подписей под петицией, где заступалась, как утверждало ОГПУ, за своего родственника кулака Палецкого, чья жена была батрачкой. Сидоровой удалось собрать 25 подписей{459}.
В некоторых случаях крестьяне на раскулачивание своих друзей и в особенности родственников отвечали насилием. После того как в деревне Слободские Дубровки Красно-Слободского района Мордовской области кулаков выгнали из их домов и заселили туда бедняцкие семьи, около 200 крестьян собрались в толпу и потребовали убрать этих бедняков из кулацких домов{460}. В деревне Павловка в Кучко-Еланском районе Пензенской области 70 крестьян, вооруженных граблями и вилами, разместили в своих домах раскулаченных крестьян, требуя ликвидации колхоза{461}. Бесчисленные восстания и акты насилия стали результатом раскулачивания и других видов репрессий, направленных против крестьян, официально признанных кулаками[50].
Большинство крестьян было неспособно открыто защитить своих злополучных соседей, так как ночью они в страхе наблюдали кошмарные действия мародеров. Иван Твардовский хорошо помнил, как экспроприировали имущество его семьи. Он вспоминал, что соседа попросили быть свидетелем. Сосед, как бы испытывая невыносимую боль, сел, заламывая руки от отчаяния, и сообщил семье Твардовского, что у него не было другого выбора. Другие соседи приносили им продукты, чтобы было чем питаться во время вынужденного путешествия{462}. Когда в Аткарском районе на Нижней Волге кулаков выкинули из их домов, соседи пустили их к себе{463}. В Угодско-Заводском районе Московской области, где даже по официальным данным властей допускались ужасающие «перегибы», крестьяне, а иногда и колхозы предоставляли пищу и укрытие сельчанам, подвергшимся экспроприации. В одной из деревень этого района репрессии были, очевидно, настолько страшными, что колхоз отказался принимать собственность раскулаченных{464}. Послевоенный эмигрант Федор Белов вспоминал, как крестьяне бойкотировали продажу экспроприированного имущества во время мирной демонстрации, безмолвно выражая свое единство в протесте против несправедливости{465}. Позже, летом 1932 г., крестьяне-толстовцы, которым было приказано разрушить дом экспроприированного кулака, просто исчезли. Борис Мазурин описывал это так: «В тайге нашей бригаде приказали разобрать два дома в шорском селе Абашево. Пришли, а оказалось, что это дом раскулаченного, в доме живет вся его семья и выходить из дома не хотят.
вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться50
См. главы 4 и 5.
вернутьсявернутьсявернутьсявернуться