Страница 11 из 124
Комиссия Политбюро опубликовала 5 января 1930 г. ряд постановлений, предписывавших завершить коллективизацию еще быстрее: на Нижней и Средней Волге и Северном Кавказе к осени 1930 г. или самое позднее к весне 1931 г., во всех остальных зерновых регионах — к концу 1931 г. либо не позднее весны 1932 г. Об остальных областях ничего не говорилось. В постановлении также подчеркивалось, что артель будет основной формой колхоза, но не содержалось никаких подробностей о работе комиссии. Сталин ранее лично вмешался в этот вопрос, приказав убрать «детали» касательно артели, которые, по его мнению, следовало оставить в ведении Наркомата земледелия. Как он уже отмечал 27 декабря 1929 г. на конференции аграрников-марксистов, кулака необходимо было «ликвидировать как класс» и закрыть ему доступ в колхоз. Представляется, что инициатива по ужесточению требований к проведению коллективизации и пересмотру результатов работы комиссии в декабре принадлежала именно Сталину и некоторым радикально настроенным высокопоставленным членам партии. Их вмешательство привело к путанице в законах и почти полному игнорированию предостережений о том, что выбранный партией курс провоцирует насилие{80}. Судя по всему, Сталин и его группа все еще верили в минимальное планирование, в «революционную инициативу» масс (по сути, рядовых членов партии), которые сами должны были завершить коллективизацию. К моменту публикации постановлений показатели коллективизации в СССР подскочили с 7,5% в октябре 1929 г. до 18,1% в начале января 1930 г., а в регионах, лидирующих по производству зерна, были еще выше (на Нижней Волге — 56–70%, на Средней Волге — 41,7%, на Северном Кавказе — 48,1%). В течение января 1930 г. действительность продолжала опережать план. К 1 февраля 31,7% всех дворов в СССР числились в составе колхозов, а в некоторых областях даже больше: в Московской — 37,1%, в Центрально-Черноземной — 51%, на Урале — 52,1%, на Средней Волге — 51,8%, на Нижней Волге — 61,1%, на Северном Кавказе — 62,7%{81}.
Ликвидация кулака как класса (раскулачивание) шла по всей стране. Этому способствовал выпуск обкомами партии новых директив, опережавших московские и часто противоречивших им. Возглавляемая Молотовым комиссия Политбюро с 15 по 26 января 1930 г. пыталась привести в порядок законодательство по раскулачиванию. Как и в случае коллективизации, темпы раскулачивания к тому моменту намного превзошли первоначальные планы декабрьской комиссии Политбюро, а его методы сводились к насилию и грабежам. Комиссии Молотова пришлось реагировать на ускорение темпов кампании, попытаться взять ее под контроль центра, дабы избежать тотальной анархии и в то же время сохранить самый мощный импульс коллективизации{82}. Следуя рекомендациям декабрьской комиссии, было решено разделить кулаков на три категории. 60 тыс. глав хозяйств, отнесенных к первой, самой опасной категории, ожидали смертная казнь или заключение в концентрационные лагеря, а их семьи — экспроприация всего имущества, кроме самого необходимого, и ссылка в отдаленные районы страны. Еще 150 тыс. семей, представлявших, как считалось, меньшую угрозу, также подлежали ссылке с конфискацией имущества. Местом поселения для них назначались в основном Север (70 тыс. семей), Сибирь (50 тыс.), Урал (20–25 тыс.) и Казахстан (также 20–25 тыс.). Более полумиллиона семей из третьей категории должны были быть подвергнуты частичной конфискации имущества и переселены из родных мест. Понятие «кулак» толковалось достаточно широко и включало не только кулаков (сам по себе термин весьма двусмысленный) но и, говоря языком того времени, «белогвардейцев», бывших белых офицеров, бывших бандитов, возвратившихся на родину крестьян, активных членов церковных приходов и сект, священнослужителей и всех, кто «проявляет контрреволюционную активность». Общее число раскулаченных не должно было превысить 3–5% населения. ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление, или политическая полиция) получило разрешение на проведение арестов и депортаций. Около 50% следовало раскулачить к 15 апреля, а весь процесс завершить через четыре месяца. Районным и сельским советам, беднякам и колхозникам поручалось составить списки кулаков и проводить экспроприацию. В конце января — начале февраля в директивы комиссии были включены указания избегать «подмены работы по коллективизации голым раскулачиванием» и не раскулачивать крестьян, среди родственников которых есть рабочие или солдаты{83}.
Коллективизация и раскулачивание уже давно вышли из-под контроля центра. Наделенные неограниченными полномочиями бригады коллективизаторов разъезжали по деревням с оружием в руках и под угрозой раскулачивания принуждали крестьян ставить подписи под заявлениями о вступлении в колхоз. При этом они не гнушались угрозами, побоями и даже пытками. На протяжении февраля темпы коллективизации продолжали расти, и к 1 марта она достигла 57,2%. В некоторых областях ее масштабы просто потрясали: в Московской — 74,2%, в Центрально-Черноземной — 83,3%, на Урале — 75,6%, на Средней Волге — 60,3%, на Нижней Волге — 70,1%, на Северном Кавказе — 79,4%{84}. За высокими показателями скрывался тот факт, что большинство колхозов того времени были «бумажными» в результате «замены социалистического соревнования спортивным азартом», который охватил областные и районные партийные организации, заставляя их «гнаться за процентом». Коллективизация зачастую сводилась лишь к составлению устава колхоза, назначению его председателя, обобществлению имущества (которое могло оставаться у владельца вплоть до предоставления колхозу необходимой земли) и террору.
Раскулачивание представляло собой отнюдь не фикцию. Хотя крестьян, получивших ярлык «кулака», первое время и не отправляли в ссылку, их активно выселяли из домов или вынуждали обменяться домами с бедняками, отбирали у них имущество (в том числе зачастую и предметы домашнего обихода, утварь, одежду), выставляли их на посмешище и позор перед всей деревней, как было в Псковском районе в «неделю сундука»{85}. Иногда раскулачивание проводилось «конспиративно»: глухой ночью бригады по коллективизации стучали в окна, вынуждая полуодетых жителей выбегать на улицу{86}. Часто у них отбирали все до нитки, включая детское нижнее белье и женские серьги. Так, в Сосновском районе Козловского округа Центрально-Черноземной области окружной начальник приказал своим работникам «раскулачивать так, чтобы оставить в одних штанах»{87}.
По словам самих крестьян, в деревне разразилась настоящая Варфоломеевская ночь[9]. На ужесточение репрессий крестьяне ответили волной насилия, вызвавшей новые репрессии. С каждым витком этой, похоже, бесконечной спирали все больший размах приобретали аресты, грабежи, избиения и все сильнее разгоралась народная ненависть. Однако эта спираль внезапно оборвалась 2 марта 1930 г., когда Сталин опубликовал статью «Головокружение от успехов», осуждавшую «перегибы на местах» и неправильную трактовку генеральной линии партии{88}. Воспользовавшись этим, крестьяне по всей стране стали повально выходить из колхозов: если в марте в них состояло 57,2% дворов, то в апреле — 38,6%, в мае — 28%, а в сентябре уже 21,5%. С 1 марта по 1 мая в Московской области показатели коллективизации упали с 74,2% до 7,5%; в Центрально-Черноземной — с 83,3% до 18,2%; на Урале — с 75,6% до 31,9%; на Нижней Волге — с 75,6% до 41,4%; на Средней Волге — с 60,3% до 30,1%; на Северном Кавказе — с 79,4% до 63,2%{89}.
9
См. главу 2.