Страница 8 из 9
— А вот так! — вдруг весело сказал он вслух. — Вот так у вас еще не притворялись.
Через минуту он требовал у новой вахтерши списки жильцов. Вахтерша предлагала ему свой стул.
— Тихо! — кричала она на проходящих девушек. — Не видите, агитатор пришел.
— А нас когда будут агитировать? — спрашивали некоторые.
Выписывая выбывших с момента прошлых выборов, он поражался географии приехавших и прописанных по лимиту. Были отовсюду.
— А куда выбывают?
— От нас путь один, — ответила вахтерша, — в замуж.
Он еще не дошел до фамилии Марины, как она первая узнала его.
— Сергей Михайлович! — вырвалось у нее. Она шла с работы.
Он поднял голову, и сразу кольнуло — Сашенька была не в мать.
— Можно мне пройти? — спросил он вахтершу.
— Еще бы — агитатору.
Пока они поднимались, он стал почему-то высмеивать себя: как он напоролся на комендантшу, как притворился агитатором. Они пришли в пустую, трехкоечную комнату. Сели к столу.
— Я узнала, — объяснила она, — потому что мне нянечка, тетя Фаня, сказала, что вы… я приходила, когда свободная смена, и ждала, что вы пойдете гулять, — договорила она с трудом.
— Марина, — выговорил он и, чувствуя, как начинает частить сердце, сказал совсем другое, не то, что хотел: — ' Я пришел предложить вам стать моей женой.
Она сказала единственное:
— Я тоже хотела назвать Шурой. У меня папу Александром зовут.
— У нас из школы редко кто поступал в институты. То ли школа плохая, или еще что. Только в областной сельхоз. Но я не хотела. Начиталась про астрономию, обсерватории, «неведомые сигналы и думаю: на астрофизику! И поехала! Все говорили: ну и дура, Марине, а я уперлась. И главное — история, литература хорошо шли, сочинения хорошо писала, а вот уперлась, ну прямо как баран. Год дома просидела, все равно решила ехать. Приехала. Ясное дело, куда мне. Срезалась. Наревелась, документы забрала и хожу с ними, думаю, куда отдать. Уж все равно куда, не до мечты. А уж на очное поздно, на заочное не хочу, на вечернее жить негде, ходила, ходила, гляжу — одиноким предоставляется общежитие и прописка. Ну и ладно, думаю. Как раз я одинокая. А домой вот еще почему не хотела возвращаться. Нас свезли на центральную усадьбу, отец очень не хотел, я правда — вселили в дома из силикатного кирпича, удобств никаких, да это ладно, я привычная, а пойти некуда. Людей много — вытоптали все кругом за два года, березы на веники свели, елки на елки. — Марина засмеялась. — Парни на мотоциклах гоняют, пыльно. Реку загрязнили. Хулиганства сколько. Пойдешь в клуб — велика ли была, и сейчас-то! — а пристают. И все если не пьяные, так выпившие. Милиционер на всех один. Ни за что, думаю, не вернусь. А еще мать, отец у меня очень хороший, а мать деньги любит. И вот всегда: за другими не гонись, карманы у нас тонкие, быстро рвутся, денежки круглые, катятся быстро, у денежек глаз нет… ой! Я отсюда ей посылала, так стала добрая. Я по вредной сетке получаю. Значит, за вредное производство. Кислоты там и другое. Ну вот, и стала лимитчицей. А знаете, как смотрят, с презрением.
— Это вам кажется, — сказал Сергей. — Всегда надо смотреть, кто именно относится.
— Ну, а он… — продолжала Марина, — вам, может быть, не интересно, я задерживаю?
— Девушке предлагают выйти замуж, — сказал Сергей, — она спрашивает, не задерживает ли.
— Это вы так, — сказала Марина, быстро взглянув. — Я не соглашусь, я вам не под пару.
— Старый?
— Даже не из-за этого.
«Даже» — больно толкнулось в груди.
— А у вас курят?
— Ой, вовсю! Девчонки дымят страшней паровоза. — Она принесла керамическую пепельницу в виде лаптя. — Уж лучше немного выпить, все не так вредно для здоровья. Ну и вот, — продолжала она, подождав, пока он прикурит, а он подождал, пока догорит спичка. — И вот он стал приходить. Он милиционер, а милицию сюда пускают. Они тоже по лимиту прописанные, из армии. Приедут на коляске, будто порядок проверять, а сами к девчонкам. Я стирала, на кухне стою, развешиваю. Вдруг сзади говорят: «Все выше, и выше, и выше», — я на цыпочках к веревке тянулась. И так-то, по этой идиотской моде, юбки короткие, а еще! Мне так противно стало, да и мало ли я что постирала. Я сдернула рубашку, скомкала и пошла. Он в дверях, не пускает. Наглец редкий! А он, Игорь, ему говорит: «Пусти ее, Юр». А этот наглец: «Она свою рубашку нам подарить хочет! Только вот кому? — И мне говорит: — Ты кому подаришь, мне или Игорьку?» Я тогда его прямо этой рубашкой по морде, прямо по фуражке, по погонам. И бросила ее в ведро у плиты и ушла… Потом Игорь говорил, что тогда они первый раз поссорились.
С того раза, как только заступят в ночное дежурство, слышу мотоцикл. Приходят, сидят. Вина приносили. Девчонки пили, я не пила., Я, дура, и думала, что к ним ходят. А потом снова узнала, что поспорили, кто первый. На меня спорили… Юрка гитару возьмет, играет. Плохо, конечно. Два-три аккорда, но придуривался, брал лампочку электрическую и делал будто гавайскую гитару. Дернет струну и по ней лампочкой. Струна аж стонет… Да вот, — сказала Марина, вдруг отрываясь от стола. Достала из гардероба общую тетрадь. — Вот. Девчонки многие песни списали. Вы посмотрите, если интересно, а я, извините, на минутку.
В общей тетради было много песен. Перед тем как начать смотреть их, Сергей послушал быстрые шаги уходящей Марины и вздохнул: «Девчонки пили, девчонки курили, но родила-то ты».
Подбор песен был забавным. Сергей прочел несколько.
В дорогу, в дорогу!
Осталось нам немного
Носить свои петлички, погоны и лычки.
Ну что же, ну что же,
Кто побыл в нашей коже,
Тот больше не захочет носить ее опять.
Припев:
Мы будем галстуки с тобой носить,
Без увольнительной в кино ходить,
С чужими женами гулять
И никому не козырять…
Другая, видимо, тоже была вывезена из армии.
На станции одной обыкновенной
Сидел военный,
Большой нахал.
Он был поручик, но, друзья,
До женских ручек и разных штучек
Был генерал.
Еще страница.
А нам бы в Африку (2 раза),
А нам бы в тропики,
Где ходят дикие слоны и антилопы-гну.
Где бегемотики ломают дротики,
Они хоть дикие, но тоже за войну!
А-а-а-а! (2 раза).
«Куда она пошла? — подумал Сергей. — Звонить этому Игорю?» Он представил Сашенькину кроватку здесь, в добавление к трем взрослым, представил, как милиционер под гавайскую гитару поет это: а-а-а-а!
Неясный шум резко усилился и превратился в музыку, когда Сергей открыл окно. Открыл пошире, чтоб проветрилось. Внизу, на площадке для просушки белья, но что? Сергей не мог подобрать глагола. Танцевали? Плясали? Скорее, бесновались. Все были похожи, все в джинсах, у всех болтались длинные волосы, многие курили на ходу. Никаких пар, общий кипящий котел. Особенно ударяли под слова:
Любите, пока любится!
Ревнуйте, пока ревнуется!