Ставрос. Падение Константинополя

Феофано, повернувшись, плашмя бросилась на воду и сильными гребками поплыла к берегу; Феодора за ней. Московитка заметно отстала – когда она показалась из воды в полный рост, тяжело дыша, Феофано уже стояла на песке, наклонившись и выкручивая густые спутанные волосы.

Кое-кто из матросов и рабочих в бухте заметил их, но поглядывал на купальщиц на почтительном расстоянии; неодобрение, восхищение, изумление – все это мужчины придержали, переговариваясь тихо, чтобы амазонки не услышали.

Отряхнувшись от воды, подруги сели рядом на песок и, прижавшись друг к другу, стали ждать, пока не подойдет корабль.

- Мой “Нотарас” тоже скоро покинет Венецию, - сказала Феофано, наблюдая, как галера приближается: они все громче слышали согласные крики гребцов. – Как жаль, что мой корабль не может плыть с вами до Московии!

- Это все равно. Тебя с нами так и так не будет, - проговорила Феодора едва слышно.

Когда “Нотарас” причалил, женщины поднялись на борт, снять с себя мокрое и забрать свою сброшенную одежду и вещи. Феофано поговорила с воинами, которые подошли к ним с обеих сторон, - она повелительным жестом показала на берег. Уже смеркалось: зажгли факелы.

Московитка плечом к плечу со знаменитой гречанкой и в окружении греков спустилась на берег снова; они пошли пешком, шагая быстро и посмеиваясь в возбуждении от ночной прогулки. До своего венецианского дома - Леонардова дома, который он предоставил в распоряжение Феодоры и Феофано.

Амазонки приняли ванну, потом оделись в домашние платья; затем отправились в спальню, где им оставили вино и поднос с фруктами. Больше есть не хотелось.

Когда они, съев по яблоку и выпив легкого вина, легли в постель, Феодора сразу попыталась заснуть; но у нее не получалось. Феофано и не пыталась спать – она наблюдала за любовницей, приподнявшись на локте.

Потом окликнула ее.

Феодора с готовностью повернулась – и посмотрела на гречанку снизу вверх, доверчиво, как прежде: взглядом умоляя о совете. Феофано улыбнулась.

- Ты опять лежишь и каешься… не хватит ли? – спросила она. – Еще накаешься!

Русская пленница села.

- Неужели ты никогда не думаешь о грехе? – спросила она.

Феофано опустила подбородок на скрещенные на коленях руки.

- Дорогая, - серьезно ответила спартанка. – И без меня на свете слишком много женщин, думающих только о грехе! Грех, вечный грех, - она поморщилась. – Женщины всех народов - как почва, которая без разбору впитывает все соки, которые изливаются в нее. Женщины редко различают свои мнения среди навязанных; и что еще хуже, редко пытаются это делать.

Феодора смотрела на нее не дыша.

- Ты думаешь - то, что мы делаем, угодно Господу?

- Да, я так думаю, - ответила лакедемонянка, вскинув голову. – А если Господу что-нибудь не понравится, я готова, поднявшись на небо, поспорить с Ним! Силен ли Он в логике так, как я? Почему Он так бездеятелен, почему не помог нам – и не в нас ли должен искать Свое основание, если ни на что не способен без людей?..

Спартанка потрясала кулаком, обводя взглядом темную комнату: будто ища других слушателей, союзников себе. Потом, не найдя их, царица шумно вздохнула и притянула к себе подругу.

- Вот мое основание, - прошептала Феофано, уткнувшись в темные волосы московитки. – Другие женщины пусть ищут свое основание в подчинении… хотя не знаю, какое основание можно найти в непролазной трясине, - усмехнулась она. – Аристотель справедливо называл женщин бесплодной материей: и это мужчины сделали нас такими, и почти никто из жен не воспротивился мужам… почти никто не понял своего унижения! – яростно выкрикнула Феофано.

Феодора взяла ее за руку: она любила это делать, чувствовать теплую силу подруги.

- Мне кажется, дорогая госпожа, ты движешься к тому, чтобы стать мужчиной, - сказала она. – Но ведь ты этого все равно никогда не сможешь.

Феофано высоко подняла голову.

- Я недавно поняла это, - сказала она низким, полным гордости голосом. – Все женщины движутся к тому, чтобы стать мужчинами… потому что только мужчина признается за настоящего человека, который полностью решает за себя и создает свою судьбу и чужую, претворяет мир. Женственность во всем мире преобразуется в мужественность, это и есть положительный закон развития человечества: применимый как к человеку, так и ко всему обществу! Когда женственность одолевает мужественность, развитие отрицательно. Именно так всегда учили греки, мой мужественный народ.

Спартанка перевела дух.

- Раб, покорный, как женщина, становится мужчиной, когда разрывает свои цепи! Народ движется к тому, чтобы начать управлять собой, - чтобы из женщины превратиться в мужчину, властелина своей судьбы! Страны, покорившиеся императору, движутся к освобождению – становятся из женщин мужчинами! А сама женщина?

Спартанка засмеялась.

- Когда женского начала слишком много, это развращает и губит государство… а для того, чтобы государство стояло, слушай внимательно… никто не скажет тебе, кроме меня…

Феофано взяла лицо подруги в ладони и развернула к себе, строго вглядываясь ей в глаза.

- Для того, чтобы государство стояло… даже просто стояло, а не скатывалось назад… нужно, чтобы женщины непрестанно стремились к мужественности, - и это чувствуют все, кто поддерживает меня. Знаешь ли, какое право присвоили себе мужчины, - самое главное право?

Феодора, как всегда, завороженная речами возлюбленной, покачала головой.

- Право говорить за всех людей, давать имена всему под солнцем… считая за людей только себя, - усмехнулась Феофано. – Тогда как человек существует только в союзе женщины, стремящейся к мужественности, и мужчины, стремящегося к смерти… чтобы опять возродиться в женском лоне и начать становиться человеком.

- Вечный круг развития, - прошептала Феодора.

- Не круг, - покачала головой ее филэ. – Спираль - или ты забыла? В круге развития нет, он замкнут сам на себя.

Царица амазонок улыбнулась.

- Как ты думаешь, почему твоя Евдокия Хрисанфовна осудила своего сына, который стал бы содомитом, если бы его не сделали евнухом, - но ни разу не осудила тебя, хотя христианская вера точно так же велела ей делать это?

- Потому что Евдокия Хрисанфовна сама была такая мужественная женщина, которая говорила за людей, и она понимала положительный закон развития, - прошептала московитка. – Евдокия Хрисанфовна говорила не только за церковь - говорила за Русь, которая много больше церкви…

- Так же, как и Византия много больше церкви, - кивнула Феофано. – Разве церковь придумала математику? Логику? Астрономию? Пф!..

Она опрокинулась на спину и пнула воздух сильной ногой.

- Народ этого не знает; и, конечно, после нашей смерти народ будет судить тебя и меня… но народ редко поднимает голову от сохи. А те немногие из наших потомков, которые вознесутся высоко и разовьются так же, как мы, однажды поднимут голову и увидят звезды в разрыве туч. Это будут наши с тобой звезды… боги превратят нас в созвездие, в память о нашей любви и смелости.

- Я никогда не научусь говорить подобно тебе… понимаю, почему тебя слушали даже в Риме, - прошептала Феодора.

Феофано привлекла возлюбленную к себе, спуская сорочку с ее плеч.

- Не нужно ничего говорить.

Потом они долго лежали без сна, соприкаясь коленями и плечами, - обе чувствовали, что любили друг друга в последний раз.

В семье Флатанелосов было постановлено, что Феодора с детьми поедет с комесом в Московию, - Леонард чувствовал, какой опасности его русская жена подвергается здесь, во владениях Рима, без него: критянину опять предстояло слишком длительное путешествие. И он не мог опять расстаться с любимой женой и детьми так надолго.

И родина требовала, звала Феодору к себе: долг призывал русскую пленницу - Феодора чувствовала это так сильно, как будто Евдокия Хрисанфовна повелела ей ехать вместе со своими сыновьями. Будто Русь потребовала от нее расстаться с Феофано, чтобы последовать за мужем, как и надлежало христианской жене: как некогда русские жены-язычницы ехали с великой Ольгой в Царьград.