Страница 8 из 34
Яна была тем, кем должна быть девушка, которая любит другого парня, но общается с тобой. Она была другом. Хорошим, верным, надежным. Из детства я помню только весну, шелест деревьев, яркое майское солнце в полдень, когда мы шли домой. Ее отец привез из командировки огромный Зенит, на который она фотографировала все, что ей попадалось под руку.
— Эй, Вадим, щелкнешь?
Мы шли мимо стареньких домиков и цветущих деревьев. Солнечные лучи пробирались через листья вишни, падали на тропинку маленькими желтыми точками.
В моих руках оказался этот здоровяк. Худенькая Яна в белых гольфах, советской форме, с вплетенными в русые волосы черными лентами, стояла у раскидистой вишни. Я посмотрел на это дерево и подумал, что было бы здорово, если я посажу ее на верхушку и сфотографирую.
Так у нее появилась эта фотография. А еще парочка ссадин, когда она в спешке слазила с вишни.
В пятнадцать лет я думал, что мы вырастем, будем дружить семьями, работать и строить счастливое будущее. А в итоге в тридцать пять я сижу возле умирающей женщины.
Нам кажется, что в жизни будет так или иначе. Но всегда получается то, что мы меньше всего ждем.
— Она не похожа на себя, — сказал Илья. Я наклонился к ней, и ее глаза медленно повернулись ко мне. Она попыталась что-то сказать, но вышло невнятное нечто.
Меня затрясло.
От ее длинных косичек с черными лентами остались лишь растрепанные короткие волосы, мешки под глазами и лицо, изрезанное морщинами, болью, стрессом и потерей.
Я осмотрел палату, отмечая еще парочку пациентов в похожем состоянии. За окном было светло, несмотря на дожди. Я подошел к жалюзи, дергая за веревочку и переворачивая их, чтобы свет окончательно проник в палату. Окна третьего этажа выходили на площадку.
Медсестра расставляла тарелки с едой рядом с больными.
— Я никогда не видел смерть, — серьезно сказал Гигант, гладя большой ладонью лицо матери. Яна попыталась улыбнуться, но у нее это вышло криво. Лицо, кажется, было частично парализовано.
В начальной школе, когда мы отдыхали в пионерском лагере, мальчишки из старшей группы притащили птенцов, украденных из гнезда воробьев. Как они пояснили, гнездо было свито в трубе, которую рабочие на днях должны убрать. Весь день мы просидели с ними, ожидая, что мать прилетит и накормит их. Но в силу своего возраста нам было неясно, что она испугалась нас, поэтому была вдали, кружила в воздухе, но ближе не подлетала. Оставить мы их тоже не могли, так как боялись, что их утащит местная кошка. К вечеру кто-то из них поел крошки от столовского хлеба. Остались только мы с Яной. Птенцы прекратили пищать, сложили головы, уткнулись друг в друга и, кажется, заснули.
Наутро вожатая пояснила нам, что они не дышат. Так мы впервые увидели смерть.
Илья смотрел на тарелку, в которой осталась еда.
— Ей надо поспать, — сообщила медсестра. — Идите домой.
— Можно здесь остаться? — Гигант сменился в лице. Я впервые увидел испуг, сравнимый с настоящей паникой.
— Моя смена заканчивается, просите у новой сиделки.
Мне было ясно, что нужно сделать, чтобы нам разрешили здесь пробыть хотя бы сутки. Достав из кармана пиджака бумажник, я проверил наличие кредитки.
— Пошли, спустимся к банкомату. — Я дернул ворот его пиджака.
— Я с мамой останусь, — снова холодный тон.
Мне нужно было как-то вывести его отсюда. Попробовать занять другими мыслями и никак не нагнетать плохое. Я видел его насквозь. Вся чернота, похожая на деготь, капала на его голову откуда-то сверху. И в этой же светлой голове она откладывалась.
— Она все равно будет спать. Дай Яне отдохнуть. — Несмотря на мои слова, Гигант не собирался подниматься. Я отпустил его ворот. — Пойдем, ты мне нужен.
Стоя у банкомата, Гигант продолжал не понимать, зачем снимаю деньги. В левый карман брюк я запихнул деньги для сиделки, в правый — на первые нужды. Собственно, эти нужды возникли прямо сейчас.
— И две порции картошки. — Гигант завозился. Люди в больничной столовой пристально смотрели на нас. Раздражали больше работнички, чем пациенты. — Ты кофе или чай будешь?
Илья достал из кармана по несколько раз зашитый кошелек. Он был старым. Настолько старым, что черная кожа слоями отходила от него.
— У меня не хватит денег за все это заплатить. — Он начал отсчитывать мелочь. У меня свернулось все внутри.
— Сейчас нам надо плотно поесть, особенно тебе. Еда... Она успокаивает, верно? Вернешь потом, ладно?
Он остановился, перестав шуршать мелочью.
— И новый портмоне купи себе, этот ужа...
— Этот мне подарила мама.
Больше я ничего не говорил. Он попросил себе чай с вареньем. Но варенья тут не было, поэтому пришлось обойтись компотом.
— Я им привезу, — заявил он, откусывая хлеб.
— Чего привезешь? — Наши глаза встретились.
— Варенье. У нас много варенья с того года осталось. Мы сами вряд ли поедим. Я им привезу.
Мне стало смешно. В моей голове нарисовался образ Гиганта, который заваливается в столовую, ставит перед кассой два мешка с вареньем и просит всех посетителей заказывать чай.
— Мама хотела в этом году сделать варенье из слив. Кажется, лето будет дождливым, поэтому сливы как раз подойдут. — Он смотрел, как я ем, но сам не трогал еду. Он рассказывал, не смешивая это с трапезой. Я заметил, что ему сложно давалось совмещать два действия одновременно.
Он не торопился с супом, прерываясь пару раз на дождь, который лил за окном.
— А мы когда с мамой домой вернемся? — Он опять посмотрел на меня. Мы чудно смотрелись в этом месте. Сейчас я словил себя на мысли, что мы чудно смотрелись бы и в любом другом месте. Ему пришлось растопырить ноги, чтобы усесться на небольшой стул, сгорбиться над круглым столиком и каждый раз смущаться, низко наклоняясь к еде.
— Скоро. — Я почесал переносицу. Это была моя вторая ложь. Странно, что сегодня я стал считать то, сколько лгу.
Мы сидели перед входом в больницу, ибо в тихий час соваться внутрь было опасно. Дождь продолжал моросить. Какие-то смельчаки в тельняшках бегали под дождем, размахивая руками. Один из них прошмыгнул мимо нас. Он встал у входа, поставил руки в боки и громко закричал:
— Кому что купить?
Вся шайка подошла к нему. Он собрал даже тех, кто сидел в зале ожидания.
— Сигарет. — Я протянул ему денег. — Только недешевых. Не хочу выплюнуть легкие.
Он посмотрел на меня, его морщинистое лицо скривилось. Он хмыкнул, надавив на пуговицу пиджака пальцем: