Страница 1 из 2
Никитин Антон
Повесть о горе-злосчастии
Антон Никитин
ПОВЕСТЬ О ГОРЕ-ЗЛОСЧАСТИИ
Создавая новую Землю, Отец Изначальный,
Главный Первосоздатель, встретился со множеством трудностей.
Его помощники отказались взяться за это дело, обреченное на неудачу.
В конце концов Джакайра согласился создать новую,
несовершенную землю, прекрасно сознавая,
что она "изначально содержала в себе семена раздора и несчастий,
уготованные нашим сыновьям и самым отдаленным потомкам".
Рубен Барейро Сагиер. "Первосоздатель Ньяманду"
Движущийся воздух рванул из руки деревяшку скатанного желтого флажка и затряс ее железным грохотом проходящего скорого на Ригу. Голые ветки закачались, увязая в сером киселе пасмурного неба, вскрикнула ворона, и Павел очнулся, вытащил руку из форточки, запутавшись флажком в недостаточном отверстии. Последний раз звякнул зуммер переезда, поднялся шлагбаум.
"Вот и вся автоматика. Вот и вся наука будущего, - подумал Павел, доставая из-под скамьи бутылку водки. - Две тысячи шестой год." Поискал на столе место, чтобы поставить, места за пустыми консервными банками не оказалось. Павел водрузил сосуд на книгу, распластанную посреди жестяных зарослей. Теперь на обложке были видны только кусок фамилии автора "рнов" и звездолетик, устремленный в Нечто. Первые буквы иска- жались в призме жидкости и напоминали чудовищного черного таракана.
Серое месиво качалось за окном, переживая свою неприкрытость и мокрость. Павел сел, взял со стола бутылку - таракан метнулся и исчез - и отхлебнул: оказалась уже початой.
В снах его все было по-прежнему:
Весна 7121 года от сотворения мира в Костроме наступала медленно, март, готовый уже ко всему, утомленный и несолнечный, пьяно грустил над Россией, в столице выбирали нового царя. Мир, охваченный мрачным безначалием, тоскливо вглядывался в глубины мозга, окружавшие его, и, кропотливо крестясь, молился.
Михаил Федорович, совсем еще мальчишка, слушал свою полубезумную мать и вспоминал свое будущее и, отчасти, прошлое. Он сидел около окна и видел, как во двор въехал санный поезд, но встать сразу не смог - от неудобной позы у него затекла нога.
В поисках смысла своего бесплодного существования, Павел бродил по закоулкам снов, открывал и закрывал попадающиеся на дороге двери и забывал путь, по которому пришел. Странным образом течения времен пересекались, зацепляя друг друга, выхватывая из пронзенного потока второстепенную деталь и унося ее в неизвестном направлении. Павел пытался уловить ускользающие мелочи, вернуть их в движение родного периода, но какое-то темное препятствие вставало перед ним.
"А надо, надо было в Иерусалим идти, ведь хотел идти в Иерусалим, там бы и был теперь, но..."
Он отвернулся от окна, за которым хрипел уже набат и разъяренная толпа требовала его смерти.
"Я думал - свадьба будет, а оно - вон как..."
"Лжедмитрия давай!" - страшно закричали на улице, и кого-то сбросили с высокого крыльца.
"Я думал, узнаю, что там, дальше, какое царство здесь будет, сделаю его, и потом, потом - в Иерусалим, оттуда видней. Ни свадьбы, ни Иерусалима, Марина только, но она останется, будет здесь жить, она еще, может, родит от меня. Или не от меня, от другого какого-то Дмитрия. Может, я еще вернусь, потом, через сорок сороков, через темень, Бог меня не оставит."
Странный пожар охватил Отрепьева.
В этом движении, разрываемый лапами огня, он ощущал себя там - через сорок сороков, - в скучной и вздорной беседе, вспоминающим чудотворную икону Богоматери.
"Неправильно все, - подумал Павел. - Все неправильно. Грязь и муть, и все боятся. Здравствуй." Трезвый пока Мефодиев протиснулся в конуру переезда и затих на привычном месте. "Угощайся, я не хочу больше."
Мефодиев припал к горлышку, стекленея и опасаясь за мимолетность счастья.
"Неправильно все, - сильней и сильней билась в Павле тревога. - Не так надо, не так." Павел менял в себе времена, отыскивая первую неправильность, поднимал и опускал на место события, думая, что под ними отыщется необходимое звено. Действовал иногда даже небрежно, по-ставил кого-то на крыло храма и, возвратив, случайно показал ему картины будущих царств.
Но потеря не находилась.
Испуганный, он возвращался, бродил, спрашивая совета, пытался увидеть лица старых друзей, но, доходя до смутных, неочерченных пределов, он обнаруживал только пустоту, в которой не оставалось места ничему.
Пытаясь осознать этот парадокс, Павел строил в пустоте дворцы, путал в них коридоры, плодил потайные лестницы, надеясь обнаружить в этом подобие реального хаоса, но его опрокидывало, вытаскивало из-за ширм воображения и волочило куда-то, где выход был неотвратим.
Инокиня посмотрела на сына, с трудом поднимавшегося к царскому венцу.
"Он все им тут переменит. Он жить станет счастливо, и я с ним буду."
Посланники собора уже топтались на крыльце, не решаясь войти. Иссушенные дорогой и пропитанные ее грязью, они стояли, не помня о себе ничего, запечатлевая окружающие деревья и слабое солнышко сквозь облака, в возмещение пустоты.
- Подожди здесь пока, - сказала Марфа и вышла к послам.
Михаил понял, зачем они приехали, и ему показалось, что кто-то затягивает на его шее шелковую тряпицу.
Дмитрий заперся у себя в спальне, открыл потайную дверь - и мимо покоев неверной Марины выбежал в каменный зал. Грохот алебард, выстрелы и треск ломаемых стен не были здесь слышны, даже набат казался слабее. Вспоминая и пугаясь убийц, поднимавшихся к кому-то по винтовой лестнице, чувствуя приближающееся удушье, он подбежал к окну, не глядя, прыгнул вниз. Боль сковала его, и он понял, что Иерусалим недосягаем.
Протягивая руки к открывающимся окнам, судорожно пытаясь зацепиться хоть за что-то, Павел ошалело ощущал свое падение в настоящее. Проносимый невидимым течением через квадраты восставшей против игрока шахматной доски, Павел наблюдал гибели и рождения, лежащие на его пути.
Необратимо в спальне душили кого-то шелковым шарфом, стреляли по каре, окружающему медную статую, взрывали самодельной бомбой карету, и какой-то полуграмотный мужик в подвале в упор расстреливал малолетнего гемофилика.
"Неправильно это", - почувствовал Павел всем телом, но ущерб-ность мозга парализовала его, и все, смешавшись, исчезло.
- Просим тебя, Марфа, благослови сына своего на царство.
- Не гоже нам, бояре, в цари-то лезть. Михаил понял, что мать, следуя верным уже традициям, отказывается только для виду, и ему показалось, что перед коронацией обязательно будет бунт и мятежников придется расстрелять на площади из пушек.
- И разве нет достойнее нас и родовитей, - продолжала Марфа, - Почто вы бередите мне сына, он же малой совсем.
- Марфа, - вступил бас так, что Михаилу показалось, будто воздух вокруг него разорвался, разнося на части и крыльцо, и его самого, и облака, обтягивающие небо. - Благослови сына, благослови, люб он всем, ох как люб! Посмотри, что мы привезли с собой. И неопрятные дядьки скинули покров с чудотворной иконы.
Марфа взглянула на благородные цвета, золотистый, коричневый, голубой смешались у нее в глазах, накладываясь на окружающий мир (солнце уже светило вовсю, капало на землю с крыш). Она упала на колени, заплакала, замолилась.
- Молись, сын, молись, ты царь теперь!
Михаил, увлеченный новым и необычным страхом - боязнью порезаться почувствовал, как кто-то с грохотом выстрелил в него облаком огня, встал на колени и увидел перед собой новые лица и плачущую мать.
С Дмитрия сорвали царский костюм, обрядили в грязное тряпье.
- Эй ты, сукин сын, кто ты такой? Кто твой отец? Откуда ты родом? издевалась невыносимая харя.
"Кто я? Если бы я знал, кто я, не был бы я здесь. И над телом они будут глумиться, таскать будут по всему городу, и закопают без гроба, а потом опять выкопают, и сожгут, но я вернусь, все равно вернусь."