Ненавистная фрау

Оливер с удовлетворением наблюдал за реакцией молодого мужчины. Его знание людей не обмануло его. Филипп Дёринг не был особенно сильным человеком. Даже несмотря на то, что он пытался изобразить спокойствие, в его глазах читалась откровенная паника.

— Вы хотите меня запугать, — прошептал он.

— Вовсе нет. — Пия отошла от стены, взяла толстую папку и хладнокровно подала фотографии, на которых был изображен Фридхельм Дёринг на воротах конноспортивного комплекса.

Филипп бросил быстрый взгляд на фотографии, скорчил гримасу и опять уселся на стул. От жажды мести не осталось и следа. Он хотел только, чтобы его собственная жизнь была в безопасности.

— Где дочь Изабель Керстнер? — спросил Боденштайн.

— В моем имении, — пробормотал Дёринг без колебаний. — Я позабочусь о том, чтобы ее немедленно отправили в Германию.

Боденштайн и Пия над его головой обменялись удовлетворенными взглядами. Филипп оказался трусом.

Боденштайн вышел из комнаты допросов и отправился в свой кабинет. Там вспомнил о женщине, которая ранним утром в субботу разговаривала с Изабель. Оливер набрал на мобильном телефоне номер Тордис Ханзен, и та почти сразу ответила.

— Привет, любительница тайн, — пошутил Боденштайн в качестве приветствия.

— Почему тайн? — удивилась Тордис. Ее голос звучал весело. — Я думала, вы, как полицейский, быстро выясните, кто я.

Боденштайн должен был признать, что в этом случае он оказался тугодумом.

— Вы забыли сообщить мне вашу фамилию, — сказал он.

— Действительно, — искренне призналась девушка. — А по какому поводу вы звоните?

— Мне нужно с вами встретиться. — Боденштайн таинственно понизил голос и с удовольствием отметил, что Тордис на пару секунд, кажется, утратила свою боевую готовность.

Через час Оливер вошел в пиццерию в Келькхайм-Мюнстере, где Тордис предложила ему встретиться. Тордис и Барбара Конрэди, в бриджах для верховой езды и сапогах, сидели за столом в углу и пили минеральную воду. Было довольно пусто, впереди у стойки скучали разносчики пиццы, уставившись в телевизор, включенный на полную громкость. Боденштайн поприветствовал Барбару, энергичную веснушчатую девушку с симпатичными ямочками на щеках.

— Я хотел спросить насчет субботы, где-то до четырнадцати часов, — пояснил он. — Примерно сразу после полудня вы были у Изабель Керстнер, и мне очень важно знать, что ей от вас понадобилось.

— Я вам могу сказать, — ответила фрау Конрэди. — В апреле я купила у Кампманна лошадь для выездки. Он стояла у него в конюшне уже месяца два, и Изабель ее объезжала. Лошадь мне очень понравилась, но Кампманн хотел за нее слишком большую сумму.

— Сколько?

— Восемьдесят тысяч евро.

Боденштайн был поражен.

— Это куча денег.

— Лошади было десять лет, она обладала отменным здоровьем и имела высокие достижения, вплоть до участия в турнирах общества «Сант-Георг», — продолжала рассказ Барбара. — Собственно говоря, цена меня устраивала. Я пару раз ездила на ней, и однажды мы договорились. Вскоре после того, как я купила лошадь, она получила травму, и я не могла участвовать с ней в турнирах. Такое со всяким может случиться. В начале июля все нормализовалось и я опять подала заявку на участие в турнире, но вечером накануне лошадь улеглась в своем боксе, и стало ясно, что она не в форме.

Барбара остановилась и сделала глоток воды.

— После этого я уехала в отпуск. Кампманн должен был в мое отсутствие выезжать лошадь, но, когда я вернулась и оседлала ее, она едва ли была пригодна для верховой езды. Я поссорилась с Кампманном и сказала ему прямо в лицо, что он не выезжал лошадь, как мы договаривались, а лишь гонял ее на корде. Этому было достаточно свидетелей, но они, разумеется, не хотели портить отношения с Кампманном и просили не выдавать их. Я разозлилась и позвонила предыдущему владельцу лошади. И тот после некоторых колебаний сказал мне, что продал лошадь, потому что она стала вообще неспособна больше участвовать в турнирах. Даже при перевозке уже возникали проблемы, а в манеже она стояла только на задних ногах, — Конрэди скривилась. — Он продал лошадь Кампманну за три тысячи евро для обучения!

— Чистейший обман, — заметил Боденштайн. — Что вы сделали?

— Кампманн отрицал, что ему это было известно, — ответила женщина. — Он утверждал, что сам заплатил большую сумму за лошадь. Я спросила его жену, но та сделала вид, что не имеет об этом никакого понятия. Тогда мне пришла в голову мысль поговорить с Изабель. Они с Кампманном были ведь закадычными друзьями. Но Изабель меня все время избегала. В субботу я застала ее дома и спросила, почему она никогда не принимала участия в турнирах с этой лошадью.

— Смотрите! — крикнула в этот момент Тордис и взволнованно указала на экран телевизора. — Это же Ганс Петер!

Все трое повернулись и прислушались к сообщению, которое передавали по телевидению. Корреспондент, стоя перед Управлением полиции во Франкфурте, подробно рассказывал о связи между банкротством «ЯгоФарм», самоубийством главного прокурора Гарденбаха, арестом Ганса Петера Ягоды и предъявляемыми ему обвинениями в шантаже.

— Этого не может быть! — Барбара Конрэди, шокированная услышанным, покачала кудрявой головой.

Боденштайн отвернулся от экрана.

— Вы, кажется, не особо удивлены, — констатировала Тордис и посмотрела на него проницательным взглядом.

Главный комиссар лишь пожал плечами и усмехнулся.

— Безумие! — Барбара Конрэди покачала головой. — Ягода всегда производил такое серьезное впечатление…

— На Новом рынке была только одна серьезная фирма? — Тордис усмехнулась. — В любом случае какое-то время мы не увидим Ганса Петера.

— Лет десять — точно нет, — подтвердил Боденштайн, но потом вспомнил, зачем он сюда пришел. — Так что вам сказала Изабель?

— Она призналась, что с лошадью действительно не все было чисто, — ответила Конрэди. — Я хотела узнать подробности. Тогда она сказала, чтобы я потерпела еще пару дней. Вот и все.

— А что говорит об этом Кампманн?

— Абсолютно ничего. — Конрэди горько усмехнулась. — Купила так купила. Я ведь надеялась, что с помощью Изабель смогу заставить его вернуть мне как минимум часть суммы. Но теперь уже все кончено.

Тем временем в больнице Бад-Зодена Керстнера перевели в обычное отделение. Боденштайн вошел в двадцать третье отделение и постучал в дверь палаты номер четырнадцать. Керстнер с повязкой на голове выглядел еще очень бледным, но слабо улыбнулся, узнав Оливера. Вокруг его глаз образовались темные синяки, свидетельствовавшие о том, с какой силой Тедди исполнял данное ему поручение.

— Добрый день. — Боденштайн придвинул стул. — Как вы себя чувствуете?

— Лучше. — Керстнер скорчил гримасу. — Главврач только что сказал, что через день-два я смогу выписаться.

— Это хорошо, — улыбнулся главный комиссар. — Ваша дочка будет очень рада.

Улыбка замерла на лице больного. Он с трудом выпрямился.

— Моя дочка? — прошептал он.

— Разве я вам не обещал, что мы ее найдем?

— Это… это неправда…

— Правда. Она в Аргентине, но завтра сотрудница немецкого посольства привезет ее во Франкфурт. Самое позднее послезавтра она будет опять с вами.

Керстнер глубоко вздохнул, затем закрыл глаза и опять выдохнул. Слеза покатилась по его щеке, за ней другая. Он открыл глаза, и вдруг его лицо озарилось счастьем. Это очень удивило Боденштайна — он-то считал, что Керстнер на это не способен.

— Я не знаю, как вас благодарить. Я доставил вам немало хлопот, я это знаю, и мне очень жаль, но…

— Не будем об этом, — сказал Оливер, тронутый радостью мужчины, к которому все время испытывал сочувствие.

— Но вы все еще не знаете, кто убил Изабель? — спросил Керстнер после того, как опять взял себя в руки.

— К сожалению, нет. — Боденштайн пожал плечами. — Каждое подозрение до сего времени заканчивалось тупиком, и я…