Ненавистная фрау

Внезапно он понял, что сказал больше, чем изначально хотел сказать.

— Так… — Боденштайн поднял брови, как будто только что услышал эту новость. — Где вы были вчера вечером между восемнадцатью и двадцатью часами?

— Я не произнесу ни звука! — прорычал Дёринг. — Я хочу попасть в свой дом.

— Вчера вечером на Керстнера напали в его клинике, — сообщил Боденштайн, — а ваша жена бесследно исчезла.

— Мне очень жаль, — ответил Дёринг с сарказмом.

— Это вы избили Керстнера и похитили вашу жену?

— У вас безумные фантазии, — ерничал Дёринг. — С какой стати я бы стал это делать?

— Возможно, с такой, что ваша жена знает о вас некоторые вещи, которые могли бы принести вам немало неприятностей, — предположил Боденштайн. — Ваш друг Ягода, который вот уже пару дней живет за государственный счет, многое рассказал. — Боденштайн отметил, как оцепенел Дёринг. — Например, о вашем общем друге Морисе Браульте. Или о тайнике с видеозаписями, которыми он шантажировал своих клиентов. Блестящая идея — удержание клиентов силовым приемом. Глупо со стороны господина Ягоды, принимая во внимание тот факт, что прокурор Гарденбах оставил подробное признание, прежде чем застрелился. Сейчас мы знаем все о темных сделках «ЯгоФарм» и многое знаем о вас, господин Дёринг.

— Обо мне нечего знать, — возразил Фридхельм, но озлобленность в его глазах сменилась озабоченностью.

Вероятно, он еще не слышал об аресте Ягоды и начинал понимать, как близко от пропасти находится сам.

— Вы сейчас поедете со мной во Франкфурт, в морг. — Боденштайн посмотрел на часы. — Вчера ночью в Майне был обнаружен труп женщины, и мы предполагаем, что это может быть ваша жена.

— Вы не имеете права меня принуждать, — запротестовал Фридхельм.

— Ошибаетесь, имею. — Боденштайн открыл дверь своей машины. — Прошу вас, господин Дёринг.

Через полчаса Дёринг с раздраженным лицом стоял в ярком свете неоновых ламп прозекторской института судебной медицины и пристально смотрел на жестоко обезображенный и все еще не опознанный труп женщины. Он порывисто отвернулся. Боденштайн внимательно наблюдал за ним, но мыслями был где-то совсем в ином месте. Оливер был не из тех мужчин, чье эго требовало, чтобы женщины ему навязывались, но недвусмысленная дерзость Тордис ему, без сомнения, польстила. Что было бы, если бы он дерзнул ее поцеловать? Что бы она сделала, если бы он…

— Почему вы принуждаете меня опознавать каких-то мертвых людей? — вырвал его из далеких мыслей голос Дёринга.

— Это ваша жена? — спросил Боденштайн.

— Нет, черт подери! — Дёринг энергично покачал головой. — Это не она. Я буду жаловаться лично на вас и на ваши методы министру внутренних дел, Боденштайн! То, что вы здесь делаете, — это психотеррор!

— Почему вы уверены, что эта погибшая женщина — не ваша жена?

— У моей жены была операция по поводу аппендицита, — резко ответил Дёринг. — Я знаю тело своей жены. Эта слишком полная. Я могу идти?

— Конечно. — Боденштайн постарался скрыть от Дёринга, насколько он облегчил его состояние своим признанием. — Если хотите, я могу распорядиться, чтобы вас отвезли домой и…

— Оставьте ваши пустые разговоры, — прервал его Дёринг. — Это будет иметь для вас определенные последствия, я вам обещаю.

Боденштайн пожал плечами и открыл дверь в коридор.

В холле он увидел Пию Кирххоф, которая вела энергичную беседу с супругом, — Хеннинг по-прежнему сохранял свой статус. На нем поверх костюма уже был надет зеленый халат. Боденштайн вышел из здания института судебной медицины. Дёринг прошел мимо, не попрощавшись и доставая на ходу из кармана брюк мобильный телефон. Боденштайн смотрел ему вслед, наблюдая за тем, как он, разговаривая по телефону, пересек улицу и направился к стоянке такси. Неожиданно появилась Пия.

— Ну как? — спросила она.

— Это не она, слава богу. Но с сего момента мы не должны спускать глаз с этого типа.

— Наши люди уже следуют за ним. — Пия кивком головы указала на серебристый «Опель», в котором сидели мужчина и женщина в гражданской одежде.

В эту секунду зажужжал ее мобильный телефон.

— О, добрый день, господин доктор Риттендорф, — ответила она, потом некоторое время слушала, что ей говорил Риттендорф, и, поблагодарив его, закончила разговор.

— Что он хотел? — поинтересовался Боденштайн, но Пия уже набирала какой-то номер.

— Секунду, — пробормотала она. Затем сообщила кому-то номер автомобиля и подняла глаза. — Вчера вечером без четверти семь один мужчина, гуляя в поле со своей собакой, заметил темно-зеленый «Джип Чероки», который стоял на полевой дороге позади ветеринарной клиники. Мужчина с трудом передвигается, и, так как автомобиль преградил ему дорогу, он постучал по стеклу. Водитель чуть приоткрыл окно и сказал, что тому следовало бы похудеть. На незнакомце были солнечные очки, хотя уже совсем стемнело.

— Вот как, — скептически проговорил Боденштайн.

— Мужчина явился к Риттендорфу, чтобы на это пожаловаться. Он постоянно жалуется на клиентов ветеринарной клиники, которые там паркуются. Причем оказался настолько внимательным, что запомнил номер автомобиля.

Пока Боденштайн и Пия шли к своим машинам, Пия получила сообщение о том, кто является владельцем темно-зеленого «Джипа Чероки».

— Манфред Йегер, — громко повторила она. — Тонизендерштрассе, сто двадцать четыре «б», Зоссенхайм. Все ясно, спасибо.

— Так, — сказал Боденштайн, — нам надо с ним поговорить.

Манфред Йегер жил в одном из уродливых жилых блоков в скучном квартале Зоссенхайма, который всем известен как неблагополучный район. Люди живут в социальных квартирах, в тесноте, многие из них безработные; доля иностранцев здесь высока, как ни в каком другом районе Франкфурта. Дома, которым срочно требовалась свежая покраска, были разрисованы граффити. Райтеры не пропускали даже контейнеры для мусора и двери домов. Местная администрация опустила руки. Ни один луч яркого солнечного света не проникал в узкие пространства между домами. Боденштайна всякий раз мучили угрызения совести, когда профессия приводила его в места, подобные этому. Как ужасно, должно быть, жить в таком жилом блоке, не имея никаких перспектив! Пия пару минут искала звонок Манфреда Йегера, который также частично был замазан краской. Ответил недружелюбный женский голос.

— Это полиция, — сказала Пия. — Нам нужен Манфред Йегер.

Прошло минуты две, прежде чем раздался звук дверного зуммера.

Изнутри дом представлял собой, пожалуй, еще более удручающее зрелище, чем снаружи. Некогда сверкающая напольная плитка потускнела, пахло различной едой, прогорклым пивом и мочой. Стены были выкрашены в неопределенный цвет и также измалеваны граффити. На лифте висела табличка с указанием, что подъемник находится на ремонте. Рассерженные жители верхних этажей выместили весь свой гнев на металлической двери. Боденштайн и Пия не без труда поднялись на шестой этаж. За дверью квартиры, которую лишь слегка приоткрыли, их ждала женщина в потертом халате, державшая на руках плачущего маленького ребенка.

Ей было не больше двадцати пяти, хотя выглядела она вдвое старше. Дешевый перманент испортил волосы, сползший с плеча халат источал запах застарелого пота. На ребенке не было ничего, кроме подгузника, и, кажется, его надо было срочно купать. Позади появились еще двое малышей.

— Проходите. — Женщина в разношенных плюшевых тапочках развернулась и поплелась вдоль мрачного коридора в гостиную. Комната была настолько забита всяким хламом и облезлой мебелью, что Боденштайн и Пия с трудом смогли разглядеть мужчину, сидящего перед телевизором.

— Фараоны, — объявила женщина резким голосом. — Что ты опять натворил?

Манфред Йегер был щуплым парнем немногим более тридцати, с нервным лицом хорька и сальными волосами до плеч. Он неуверенно ухмыльнулся и погасил сигарету в переполненной пепельнице.

— Я ничего не сделал, — попытался он защититься, прежде чем Боденштайн и Пия открыли рот. — С тех пор как я вышел из кутузки, я ничего не сделал. Можете спросить моего наблюдателя по условному освобождению.