Ищи Колумба !

Журналист не подумал о том, что если бы пришельцы и прилетали когда-то, почему же они должны иметь такой вид, как наши космонавты!

Утверждение второго журналиста, автора статьи "Глубокая философия на мелком месте", - тоже неправда. Он говорит, что версия о неизвестной цивилизации - это измышления, а я говорю, что это не так. Есть человек, который сам видел этот прекрасный город, прекрасней нет ничего на свете.

Не называю своего имени, потому что ничем теперь не могу вам помочь. Ведь ключ от тайны находится у вас".

Когда я слушала это письмо, я вся прямо дрожала и еле-еле усидела на месте. Я сразу, с первых же слов поняла, что это пишет старик Калабушкин. И такое на меня нашло волнение, что я, против собственной воли, все-таки выпалила:

- Это пишет тот старик, который отдал маме фигурки!

Клавдия Владимировна оторвала глаза от письма и посмотрела на меня. И тут вдруг начал говорить Матвей:

- Вполне возможно, даже, наверное, так и есть, что это пишет тот самый старик. Тем более, судя по тому, что прошло уже больше тридцати лет, он наверняка не только уже на том свете, но и успел там попутешествовать, и вполне вероятно, что он посетил этот самый город неописуемой красоты, откуда родом эти самые джентльмены, которые в настоящее время пребывают у нас в соседней комнате. К сожалению, он не сообщил нам, какими современными средствами передвижения пользуется Харон.

- Ах, Матвей! - воскликнула Клавдия Владимировна. - У тебя все шутки, а это вопрос серьезный, и потом, знаешь ли, это кощунство - шутить над погибшим во время блокады Ленинграда. Что ты скажешь по сути дела?

- Клавдия Владимировна! Ну какая может быть суть? Сумасшедший какой-то. Еще одна жертва писателей-фантастов. Только и всего. К тому же письмо анонимное. Фи!

А я и не подумала, что прошло столько лет. Так, значит, это совсем не он! После работы я подошла к Клавдии Владимировне и попросила дать мне это письмо, чтобы показать маме. Клавдия Владимировна даже не поняла, о каком письме идет речь, а потом сразу согласилась:

- Ах, это письмо... Конечно, конечно, возьми его. Пусть Дашенька развлечется немножко.

Но мама не развлеклась этим письмом. Наоборот, когда она прочитала его, то стала очень печальной и сказала:

- Знаешь, Татка, Калабушкин мне это поручил, и я должна была довести все до конца. Ведь не могут ВСЕ люди во что-то верить. Один кто-нибудь должен поверить, но только очень. Татка, дорогая Татка! Если бы ты только видела, как он горел, как он надеялся... А доктор Головачев, который и рассказал мне историю Рабчинского! Ах, Татка, как он хотел, чтобы это не оказалось выдумкой! Чтобы все оправдалось. И ведь Ростислав Васильевич относился серьезно к истории Рабчинского. Очень. Он даже говорил мне об этом в тот день, когда уходил на фронт. Выходит, что я не оправдала их надежд. Надо было собрать экспедицию энтузиастов. Ведь сейчас многие увлекаются подводным плаванием. А я не смогла все это организовать. Почему? Ты не презираешь свою глупую мать, Татка?

- Эх ты, мамонт! Да ты что, в самом деле, что это с тобой? Как ты смеешь прибедняться! Да это совсем на тебя не похоже! Все будет. Все еще впереди.

И мы с ней проговорили до двух часов ночи, а потом, когда я уже заснула, вдруг меня разбудил мамин голос:

- Татка, проснись, послушай, что я тебе скажу. Это же он, ну конечно, он. Понимаешь, ведь видела его только я, а мне было тогда двадцать три года, и, конечно, мне он казался стариком, если ему было пятьдесят, тем более седые волосы, мало зубов... А ведь у него были совсем маленькие сыновья-двойняшки. Ты помнишь, они погибли... А все стали называть его стариком, с моих слов, конечно. Это, безусловно, он, и ему сейчас восемьдесят с хвостиком, и живет он в Ленинграде. Вот посмотри штамп на письме. Оно из Ленинграда.

Я вскочила с кровати, зажгла свет и села на мамину кровать.

- И потом, Татка, посмотри, какие могут быть еще сомнения: почерк тот же самый, что и на карте. Посмотри, высокие буквы, каждая отдельно, как будто не написанная, а нарисованная. Во всяком случае, это тот же человек, который писал объяснения к карте. Тот же высокопарный стиль. Это он! Ну, а если это не тот старик, то значит, кто-то другой, кто знает тайну, и он живет в Ленинграде. Татка, ты берешь отпуск и едешь в Ленинград!

- Мама! - закричала я и стала душить ее в объятьях. - Но как же ты останешься одна?

- Тата, о чем ты говоришь! Ты же знаешь, что для нас нет ничего главнее в жизни.

Я знала. Знала, что для меня - нет главнее. Ну... а для мамы...

* * *

И вот я в Ленинграде. Я много читала и слышала про всякие прекрасные города - про Рим и Париж, про древний Самарканд и современный Мехико. Но я уверена, что не было, нет и не будет прекрасней города, чем Ленинград. И хотя внутри меня горит нетерпение, все-таки я не могу сдержаться, чтоб еще раз не вернуться на Невский и потом неожиданно выйти на Дворцовую площадь и еще раз прошвырнуться по улице Росси.

В ту ночь, когда мы с мамой решили, что я поеду в Ленинград, мы сидели с ней до утра, не спали ни минуты. Мама взволновалась, что я буду в Ленинграде. Ей самой так хотелось его увидеть! И потом, она всегда мечтала, что сама мне его покажет. Проведет по любимым местам, покажет любимые дома. А Эрмитаж! Даже и представить себе не могу, как мама переживает, что не может сама показать мне Эрмитаж.

Эх, что же мы раньше так и не съездили в Ленинград, когда мама была еще здорова... Ну, хватит расстраивать себя!

Я остановилась у двоюродной бабушки. Это сестра моей бабушки, маминой мамы. Она знала меня только по фотографиям и никак не могла успокоиться, почему я такая вымахала высокая.

- Ах, ну и дети сейчас! Мама ведь по сравнению с тобой просто девочка.

- Ну, что же делать, бабушка? При всем желании я исправиться не могу. Так что придется терпеть.

Первый вечер я рассказывала бабушке, как мы живем; а что рассказывать, и так она все знает из маминых писем.

Мне не терпелось заняться расследованием. Прежде всего, как мы с мамой решили, я пойду к Ростиславу Васильевичу, все ему расскажу подробно и дальше буду действовать по его указаниям.

- Он тебя, Татка, проведет по Эрмитажу, как меня когда-то, - сказала мама грустно. - Знаешь, какое это счастье пройти с ним по Эрмитажу!

* * *

Я сделала все точно так, как велела мне мама. Пошла в "Север" и купила торт. Не такой, где много кремовых роз, а почти без крема. Купила на Невском букет тюльпанов и пошла в гости к Ростиславу Васильевичу.

Когда мне мама рассказывала о нем, я почему-то всегда представляла его таким, как рисовали Тургенева на портретах, только уже седого, очень важного, но доброго и в какой-нибудь бархатной куртке со шнурками. И представляла, что жить он должен не иначе как в каком-нибудь ампирном особняке. Но жил он не в особняке. И хоть это и было совсем рядом с Эрмитажем, но я еле-еле нашла его квартиру. Мне указывали сначала проходные подъезды, потом проходные дворы, настоящие ленинградские, как колодцы, без единой веточки или травки. И почему-то парадная дверь была заколочена, а надо было идти с черной лестницы, куда вела дверь, обитая старой черной клеенкой. На лестнице было темно, и я споткнулась о мусорное ведро и чуть не упала.

Вот уж не так должен жить человек, который больше всех на свете понимает прекрасное. Но зато Ростислав Васильевич оказался точно таким, как я себе его представляла, и даже в черной бархатной куртке, обшитой шнуром.

Я вошла и сразу сказала:

- Вам привет от Даши Ростокиной. Вы помните ее?

- Даша Ростокина! - радостно воскликнул Ростислав Васильевич.

Тут в прихожую вышла очень тоненькая, как пятиклассница, коротко остриженная женщина. Она улыбнулась, близоруко щуря продолговатые глаза, и сказала:

- Как, неужели Даша Ростокина объявилась?

- Нет, пока что это от нее посланец, юный и симпатичный. Знакомьтесь. Это моя супруга Марианна Николаевна, - Ростислав Васильевич по-старинному галантно познакомил нас.