Ищи Колумба !

Но разве я могу пойти домой! Мама, хоть она и самая родная и самая близкая, она мне не поможет. Да не могу, не могу я, не хочу ни с кем сейчас быть, не могу никому на глаза показываться. Куда деться, куда бежать, куда спрятаться!

Хочется уплыть в море на край света или убежать, куда - не знаю, просто бежать, бежать, бежать... Но я никуда не бежала, а сама не заметила, как оказалась совсем рядом с домом. Но только идти домой я не могла. И я, почти что не соображая, что делаю, пошла в свой Замок.

Дверь была приоткрыта, и я тихо скользнула внутрь. Зачем я сюда пришла? Сама не знаю. Еще так недавно я пережила здесь такое счастье. Сейчас все не так, как тогда.

Небо мрачное, тяжелое, черное. Зловещее солнце садится в свинцовые, багровые тучи. Завтра опять будет волноваться море. Сегодня и внутри моего Замка совсем не то. Нет светящихся стройных колонн. В узкие оконца наверху попадает свет от заходящего солнца, освещая страшным кровавым светом старые черные стропила, высокую деревянную крышу. Сейчас это не волшебный Замок и не собор, в котором звучал Бах, сейчас это никому не нужный ветхий сарай, который неизвестно почему до сих пор стоит, и неизвестно, зачем я сюда пришла.

И тут вдруг я услышала какие-то странные звуки - то ли хрюканье, то ли всхлипывания и в испуге выскочила вон отсюда. Почти тут же вслед за мной на свет вышло то, что издавало эти пугающие звуки. И что же? Это оказалась Людка Кабанова из нашего класса, да и к тому же из секции плавания, мы вместе с ней занимались плаванием. Полгода мы с ней не виделись, хоть и живем совсем рядом. В секцию я ходить перестала, как начала работать. Ужасно я удивилась, увидев здесь Людку, меньше всего на свете я бы ожидала увидеть здесь именно ее. А она удивилась еще того больше.

- Ты что это тут? - воскликнули мы с ней одновременно.

- А ты плакала, - сказала я.

- И ты тоже, - сказала Люда Кабанова. - Пойдем, что ли, по-над морем покейфуем. Только давай разворот сделаем, а то вон те ребята сейчас прицепятся.

Людка Кабанова всегда у нас была самая модная из девчонок. Она сама об этом говорит, а говорит она - умереть можно, без переводчика не поймешь, про себя Людка так говорит: "Все есть, и джинса и шиза, и дома полный кастор, и родители уж такие достоевские, любую фирму нарисуют на высоком научном уровне".

И вот эта самая "клевая чувиха" Людка Кабанова вконец меня ошарашила:

- Знаешь, Татка, решила сдрыснуть от своих предков.

- Ты что это, Людка, с ума сошла!

- Сойдешь с ума, это факт. Во они у меня где! Одним словом, полная конфрантация.

- Ну а что такое, толком расскажи!

- Да какой там толк, просто эта житуха не по мне. Ты думаешь, мне нарисуют фоно, да чепчик, и все дела, ну их, осточертела мне эта житуха, осточертела. Ты у нас просто чиста, как молочный сосунок. Твои предки, что ли, не помешались на отдыхающих?

- Каких еще отдыхающих?

- Ну, Татка, ты даешь! Каких отдыхающих! Да вся их житуха только на том и стоит. Сезон ведь подходит. Клиенты скоро повалят, ну, то есть по-ихнему отдыхающие. Вот и давай: хату бели, матрацы выбивай, белье стирай - сто простыней, ты соображаешь, сто простыней! Зачем мне такая житуха! А они говорят: неблагодарная, все, мол, для тебя. Да если хочешь знать, плевать мне и на фирму, и на весь этот кастор. Не хочу, не хочу так жить. Хочу в секцию ходить. Хочу плавать. Вон Виталь Иваныч хочет меня на всесоюзные готовить... - И Люда заплакала так горько, так отчаянно. Она молодец, Люда Кабанова, она знает, чего хочет больше всего в жизни. Она хочет плавать, и все тут. И можете не сомневаться, она будет чемпионкой.

- Люда, хочешь, пойдем к нам жить? У нас ведь две комнаты. Будешь со мной, пойдем, Люда.

- Спасибо тебе, Татка, ты молоток, без всяких там, на высоком научном уровне. Может, и приду, но не сейчас. Одно дело надо еще провернуть с предками.

Мы разошлись с Людой в разные стороны. Мне вроде бы полегчало. По крайней мере, могу домой идти. Могу маме показаться на глаза.

И знаешь, мама, я решила, что Матвею я ничего говорить не буду, не смогу, и потом... потом, знаешь, я еще не могу думать даже об этом, ну, о нем, как это он мог... Просто я приду завтра на работу как ни в чем не бывало, и все, а Матвея... все, уже нет, понимаешь, как будто нет. Но как это сделать? Как мне прийти завтра на работу? Мама!

Я все это не сказала маме, я только про себя все это говорила. Я целую ночь собиралась встать, подойти к маме, разбудить ее и рассказать все это. Но не смогла.

Только утром, когда она увидела, на что я похожа, она крикнула:

- Что с тобой, Татка? Ты заболела?

- Нет, мама. Ничуточки. Здорова, к сожалению, как бык. А хорошо бы сейчас было бы взять бюллетенчик... Знаешь, мама, с Матвеем у нас все кончено. Не говори мне ничего о нем, ладно?

На следующее утро я сбежала в горы. Слава богу, вторник в музее выходной день. Мама еще спала. Я не завтракала, только выпила чашку молока с куском сахара и черным хлебом, я с детства это обожала.

Я сказала, что сбежала в горы. Именно так и есть, сбежала из дома. Хоть зарежь, не могла увидеть маминых сочувственных глаз.

Ехала в автобусе, ничего не видя и не слыша. Но вот я наконец поднимаюсь в горы.

Вместе со мной тронулись в путь темным строем коровы, чуть позвякивая боталами.

Еще даже не совсем рассвело. Небо было серо, покрыто рваными облаками.

Я свернула с дороги в колючий низкорослый лес. Одна из коров проводила меня долгим взглядом. Она, наверное, подумала, что я отбилась от стада. Это так и есть. Еще вчера утром я шла в музей с бьющимся сердцем. Каждое утро, когда я шла на работу, я думала: наверно, нет ни одного человека на свете, который бы любил свою работу, как я. И не только из-за того, что там Матвей. Только увижу наш красивый дом, только возьмусь за большую медную ручку, сердце прыгает, прямо разрывается от радости. А теперь вот даже и не знаю, как туда приду. Как? Думать об этом даже не могу. Хуже, чем на казнь.

Тут я даже застонала от этих мыслей, очнулась от собственного стона и увидела, что я почти что на вершине. Даже и не заметила, как отмахала весь подъем.

Вдруг я услышала душераздирающий писк котенка. Ну это у меня слуховая галлюцинация на почве психоза. В наших горах и зайцы и лисы встречаются, а вот диких котов никто еще пока не видел. Тут из-за камня выбежал совсем-совсем маленький полосатый котенок. И вовсе он не был диким. Он бросился ко мне со всех ног, смотрел на меня совсем еще глупыми мутно-синими глазами и не переставал мяукать.

Я взяла его на руки, и котенок без всякой паузы сменил мяуканье на мурлыканье, да причем такое громкое, что я оглянулась - не работает ли здесь поблизости трактор.

Котенок был жутко худой. Наверняка уж несколько дней торчит здесь без еды.

- Как ты сюда попал, малыш? Какой-нибудь турист затащил тебя сюда и оставил. Решил, что очень остроумно. Дать бы ему разочек по шее! Да ты не раскисай, малыш! Чтобы никакой паники, понял? Тебе не до прогулок, пожевать требуется.

Котенок так прижался ко мне, что ответ его яснее ясного. Пожевать ему, конечно, требуется. Не меньше, чем туристу, если его загнать на вершину Памира и даже бубликом не угостить. Но главное не в этом. Вижу точно, как будто мне на уроке объяснили, что Малыш - так я его назвала растерялся. Ему одиноко. Жутко одиноко. Плохо до тошноты.

- В общем, Малыш, давай твои пять, мы можем пожать друг другу лапы, со мной происходит то же самое. Твоя мама-кошка не рассказала тебе, что и здесь можно жить. Смотри-ка, сколько кузнечиков. Говорят - они вкусные! А посмотри, сколько вокруг тебя норок. Здесь такие же мыши, как и в твоем родном доме, только чуточку другого цвета. А вот видишь камень с выбоиной, совсем как твое блюдечко, и в нем вода. Пей, пей, дурачок. Вот видишь, ты пить хотел до смерти. Так что и здесь не пропадешь. Просто мама не могла тебе рассказать всего на свете. Всему-то она научила: и мордаху мыть, и шерстку вылизывать, и мышей ловить. Но ведь не могла же она догадаться, что кому-то придет в голову занести тебя сюда и бросить. Ну ничего, пойдем, будешь с нами жить, со мной и с мамой.