Страница 45 из 55
Я испытала острый стыд. Он продлился несколько секунд, а потом я поняла, что зависть, депрессия и навязчивые мысли прошли. Все показалось совсем не важным, и я могла больше не думать об этом.
Наша культура, стимулирующая зависть, в то же время называет ее постыдной, и некоторые люди учатся избегать этого чувства. Мы прячем зависть под другими переживаниями. Несколько лет назад, на одном из моих воркшопов студентка, краснея, призналась, что завидует красоте другой участницы группы. Почти вся группа сказала, что они хорошо ее понимают, так как и они периодически страдают от зависти. Моей первой реакцией было удивление, а потом я выпалила: «Я никогда никому не завидовала».
После сессии я стала размышлять. У меня закрались некоторые подозрения, так как реакция была нетерапевтич-ной и не похожей на меня. В группе была участница, которая рискнула признаться в постыдных переживаниях, остальные поддержали ее, а я, ведущая, выдала реплику, в которой было одно превосходство и ни малейшего сочувствия.
Эта неадекватная реакция, провальная с точки зрения позиции ведущего, была явным признаком того, что я пытаюсь что-то скрыть. Это стало шагом 1 в самотерапии, осознать неадекватную реакцию (см. Приложение I). Шаг 2: Почувствовать поверхностную эмоцию. Я вернулась к эпизоду, снова почувствовала удивление, осознав, что зависть — такое распространенное чувство. Шаг 3: Что еще я чувствовала? Желание объяснить той участнице, что она не должна завидовать. Шаг 4: Что мне это напоминает? И в этот момент я вспомнила (одновременно поразившись своей способности к самообману) ту зависть, от которой совсем недавно избавилась. На протяжении многих лет я завидовала высокой (мой рост — чуть больше полутора метров) привлекательной женщине, которая пользовалась большим успехом у публики и получила профессиональное признание за оригинальные работы в психологии.
Мне всегда говорили, что ее лекции такие же интересные и увлекательные, как мои. Обычно это произносилось с таким восторгом, словно они ожидали, что я буду рада это слышать, а мне в ответ всегда хотелось ударить их. Слыша или находя ее имя в списках достижений, я каждый раз вздрагивала. Благодаря длительной, тяжелой самотерапии я переросла эту зависть, но моя новообретенная свобода сопровождалась некой амнезией всего прошлого опыта. Я старательно забыла обо всех своих переживаниях. Однако когда я рискнула вспомнить и признать собственную слабость, то смогла стать более полноценной ведущей, не только принимающей, но и реально понимающей завистливых людей.
Существует множество способов скрыть зависть, замаскировать ее при помощи других эмоций. Моя первая дочь была большой любительницей послушать новые истории, и как только немножко подросла, стала такой же страстной читательницей, как я. Я еженедельно ходила в библиотеку, пока она занималась в школе, и в дополнение к своим книгам приносила целую стопку рассказов для нее.
Сначала ей нравились книги, которые я приносила, но годы шли, у нее появились свои вкусы, и я не всегда могла угадать, что она хочет, поэтому приносила ассортимент самой разной литературы, из которого дочь могла выбрать себе что-то по вкусу. Все шло хорошо. Однажды, исследуя последнюю мою книжную подборку, Джени пожаловалась: «Мам, почему ты приносишь книги, которые мне не нравятся? » Я так разозлилась, что не смогла произнести ни слова в ответ. Я вышла из комнаты и стала мысленно изливать весь свой праведный гнев («Избалованная девчонка! Она не заслуживает такой хорошей матери, как я. Какая мать будет каждую неделю ходить в библиотеку и тратить столько времени, чтобы подобрать книгу, которая придется по вкусу ее ребенку? Как она может такое говорить, когда я так добра с ней?! ») Наконец, до меня дошло: возможно, я что-то от себя скрываю. Это было шагом 1, осознание неадекватной или слишком болезненной эмоции. Шаг 2, почувствовать внешнее переживание. Я осуждала неблагодарность дочери. Шаг 3: Что я чувствовала до появления этого переживания? Разочарование. Я думала, она будет довольна. Выбирая книги для Джени, я предвкушала ее радость с тем же чувством, с каким готовлю пироги для Берни. Я получаю огромное удовольствие, видя, как они все радуются. Шаг 4: Что мне это напоминает? Как было бы здорово, если бы кто-нибудь приносил мне книги, когда я была ребенком. Мысленно я вернулась в детство, к своей зависимости от книг, к отчаянному бегству в рассказы о чужих жизнях, к злой приемной матери, которая в качестве наказания порвала мой читательский билет и те два года, которые я прожила с ней, я была вынуждена читать и перечитывать одни и те же книги. Я вновь пережила то ужасное чувство и осознала, что лежит за моим негодованием, — зависть. Прошедший через многочисленные лишения ребенок завидовал богатствам моей дочери.
Как только я почувствовала скрытую зависть, которая продлилась несколько мгновений, внешняя эмоция — праведный гнев — испарилась, и, как это обычно бывает после самотерапии, включился Взрослый. Я вернулась в комнату и сказала Джени: «С моей стороны глупо подбирать тебе книги. С сегодняшнего дня я буду ждать твоего возвращения из школы, и мы вместе будем ходить в библиотеку. Ты уже большая, и можешь сама выбирать себе книги». Джени была в восторге. С тех пор проблем с книгами больше не было. Мне все еще стыдно вспоминать, как я не давала ей права выбирать себе книги. Скрытые чувства творят странные вещи с нашим разумом.
Однажды, когда моя младшая дочь была в подростковом возрасте, она отправилась на молодежную вечеринку. Ее туда повез родитель одного из ее друзей, и мы с Берни пошли спать. Нас разбудил звук приближающейся машины.
Энн вошла в комнату и спросила: «Ничего, если я переночую у Мэри? » Мы согласились, полагая, что за воротами ее ждет та же машина. Но неожиданно мы услышали, как открывается дверь гаража. Некоторое время мы спокойно лежали, пытаясь сообразить, что происходит. Когда мы поняли, в чем дело, Энн уже выкатила велосипед из гаража и уехала. Она не поехала к Мэри на машине, а поехала туда на велосипеде — поздно ночью, не имея при себе даже фонарика. Это было против наших правил, и она прекрасно знала об этом. По-видимому, она специально ввела нас в заблуждение, поскольку знала, что мы не разрешим ей ехать на велосипеде в такой поздний час. Берни сильно разозлился. Он вскочил с кровати, надел брюки поверх пижамы, я накинула пальто на ночную рубашку — мы намеревались догнать ее! Берни решил поехать на машине и потребовать, чтобы она немедленно вернулась домой. Проблема заключалась в том, что хотя мы знали, где живет Мэри, но не знали, какой дорогой поедет Энн. Мы ехали, исследуя каждую улицу в округе, пока честные граждане спокойно спали в своих кроватях. Велосипеда нигде не было. Наконец, мы подъехали к дому Мэри, возле которого стоял велосипед Энн. Берни отправился за дочерью. Поскольку она только что приехала, а я ужасно боялась их стычки, то осталась сидеть в машине, ожидая, когда Берни вернется с победой. Через некоторое время он действительно вернулся и робко сказал: «Может быть, ты пойдешь и посмотришь, что мы можем сделать. Я не могу насильно вытащить ее оттуда и не понимаю, что происходит». Впервые наш ребенок открыто не повиновался ему, просто сказал «нет». Берни был в шоке.
Я прошла за ним в дом, где обнаружила комнату, полную подростков. Они стояли за спиной Энн и смотрели на нас. Все молчали, их лица ничего не выражали. Ситуация напоминала кошмарный сон, я чувствовала себя совершенно беспомощной. Не помню, что я говорила, но в какой-то момент рассмеялась и попыталась разрядить обстановку, сделать конфронтацию менее напряженной. Я спросила: «Что происходит? » Энн ответила тихо, но твердо: «Папа хочет, чтобы я поехала домой, а я не хочу». Было ясно, что мы не можем заставить ее сделать это силой, также было совершенно очевидно, что в эту минуту ничто не вернет ее домой, поэтому мы с Берни решили, сохранив достоинство, мирно удалиться.
Всю ночь Берни промучился. Он переживал из-за того, что поступок Энн стал причиной его публичного поражения. Ему казалось, что она намеренно унизила его перед своими друзьями. На следующее утро во время завтрака он все еще был расстроен. А что же я? Мне было жаль, что он попал в такую ситуацию, — бросился на поиски и настроился на серьезную битву, которую проиграл. Мне было очень тяжело видеть, как он переживает, хотелось как-то ему помочь. Что я чувствовала к Энн? Ничего. Холодность, отстраненность, будто она чужая. Я говорила: «Мы предоставили ей такую свободу, а ей все мало. Она рисовалась перед друзьями и намеренно обидела тебя. Я ее не понимаю».