Страница 52 из 54
— Поглядите, какого братца я себе с той стороны реки переманила.
Тут в избе стол накрыли, хлеб, пироги да медвежий окорок подали, сотового меду понаставили, и все наперебой гостя честили. А на ночь Руса в чистой горнице спать положили. Айна пихтовый веничек наломала и под подушку подложила, чтобы голове повыше было. И такой нежный да настойчивый запах от того веника был, что, засыпая, подумал Русой: «Вот поживу тут до той поры, как это дерево отцветет, семян наберу и в свой край отнесу. То-то подивятся наши!»
А поутру этой думкой с Айной поделился. Сразу позадумалась девчоночка. Не одну неделю Русой в чужом племени жил, помогал жито сеять, поляны распахивать, пеньки выдирать. И все спрашивал Айну, скоро ли их мягкие елки зацветут и обсеменятся, чтобы ему поскорее семян набрать и к своим уйти. А девчоночка Айна так к братцу Русу привыкла, что о разлуке с ним и думать было горько. И часто подумывала: «Чтобы пихта-дерево подольше не цвело!»
Но вот подул ветер с полудня, жарой дохнуло, и зацвела пихта. Обрадовался Русой. А девчоночка Айна совсем пригорюнилась, сидя на завалинке. Шла мимо бабка-подгоренка, что в избушке под горой у леса жила и смерти ждала. Остановилась, на Айну глянула пристально и, клюкой постукивая, сказала, как прокаркала:
— Ох, знаю, о чем девка призадумалась. Но сделаю так, что долго-долго здесь парень проживет, ожидая семян от пихты-разлапушки! А ты, черноглазая, глазки утри, личико проясни и мне блинков, да маслица, да медку за службу принеси!
И ушла бабка-подгоренка, клюкой постукивая. А девочка в тот же час отнесла ей в избушку и блинов, и масла, и меду. И села у дома Русого с поля поджидать. А старая карга-подгоренка, ночи дождавшись, в плошку-жаровню горячих углей насыпала, да гнилушек, что во тьме мерцают, да медвежьей желчи с печенью туда же подбросила. И в ночь-полночь со зловонной жаровней под пихтами кругами ходила и деревья окуривала, наговоры свои припевая:
Потом пучок ядовитой травы веха в жаровню бросила и еще раз все пихты кругом обошла. И после колдовского дела в свою избушку под горушкой уплелась. После полуночи с неба вдруг потянуло холодом, и пал на деревья и травы злой иней-утренник. А когда взошло солнышко да обогрело, весь цвет пихтовый завял и обсыпался. Порадовалась Айна: «Не уйдет теперь братец Рус!» А Русой опечалился и сказал:
— Видно, не дождаться мне семян ваших мягких елочек. Завтра домой пойду!
На ночь в последний раз Айна пихтовый веник связала и под изголовье Русу положила. Долго не спалось парню. Запах от веника дурманил голову и отгонял сон. К полуночи Русой уснул и увидел себя во сне медведем. Он бежал домой, в родные края, бежал по-звериному, на четвереньках, стуча по тропе медвежьими когтями.
Утром Руса в горнице не нашли. Искали, звали — не докликались. От селения к лесу медвежий след разглядели. И рассудили, что парень по родному дому затосковал и убежал, обернувшись медведем. С того дня загоревала Айна накрепко, не ела, не спала. И все плакала да плакала, обнимая соседнюю пихту. Долго она слезами землю под деревом поливала. И зацвела голуба-пихта заново. Обрадовалась Айна и от горя да радости не переставала пихту слезами поливать.
Скоро отцвела разлапушка-пихта и к осени семена высыпала. Вот набрала Айна пихтовых семян целую торбочку да два веничка связала, в лапотки обулась, торбочку за спину, венички в руки да и побежала своего Руса разыскивать. Шла да шла, вышла на реку. На том крутом берегу чужие девушки гуляли и песни пели. И крикнула им Айна-егоза, карие глаза:
— Девушки-красотки, нет ли там братца Руса?
— А какой он, твой Рус? — спрашивают девушки.
— У моего Руса голова русая, глаза, как васильки-цветы, плечи широкие, руки сильные!
Позвали тут девушки всех своих парней. У всех волосы русые, глаза синие, плечи широкие и руки сильные. Спрашивают:
— Ну, который твой Рус?
— Нет тут моего Руса! — ответила Айна, взмахнула с досады веничками и побежала дальше.
Много дней бегала девушка, разыскивая братца Руса, взмахивая с досады и горя то одним, то другим веничком. И летели из веничков пихтовые семена во все стороны. Так долго искала Айна своего Руса, что торбочка за спиной от непогоды обветшала и сыпались из нее семена повсюду, где пробегала девушка в черных онучках. И вырастали тут пихтовые перелески.
Так расплодилось племя пихты-красы по русской земле от Волги до холодных морей и каменных гор. Что стало с Русом и Айной, никто не знает. Но заметили люди, что испокон веков пихта родит семена не раньше, как ей семьдесят лет исполнится. На такой срок, будто бы ее бабка-подгоренка заворожила. И еще такое говорят: если какая девчоночка поплачет под пихтой подольше, то пихта раньше срока зацветет и семечки выбросит. Только не стало теперь таких девчонок, чтобы слезы под деревом лить. Им бы только веселиться, смеяться, плясать да песни петь.
Как галки за Русь стояли
Много веков назад жило на Руси племя молчаливых черных пичужек. Люди не мешали им гнездиться под крышами домов, теремов и храмов, оберегали их гнезда и прозвали молчунками. Так и остались бы те птахи молчаливыми на веки вечные, да, видно, судьба научила их подавать голоса.
Одной ранней весной пошли вдруг на восход солнышка боевые славянские полки. Клубилась пыль, ржали кони, звенели кольчуги и оружие. То русский князь Мстислав Удалой вел дружину свою на оборону Руси от страшного воина Чингиза. А высоко над славянским войском летели черные вороны. И спрашивали их волки, рыскавшие по земле:
— Где быть пир-р-ру, бр-р-ратцы?
— На Калке, на Калке, на Калке! — отвечали сверху сарацины-вороны. По всей Руси разносился зловещий клекот черного воронья, призывавший пировать на степной речке Калке. Услыхали это птахи-молчунки и поняли, что идет на Русь беда лихая, неминучая, сожжет Чингиз славянские города и села и погибнут в пожарах их птенцы и гнезда. Посовещались они между собой, да вдруг и закричали звонко, призывно:
— На Калку, на Калку, на Калку!
И удивились тому все русские люди. А птахи собрались в несметную стаю, взвились высоко-высоко и полетели нагонять русское воинство. И приставали к молчункам в пути все новые стаи их племени.
Словно туча саранчовая, двигалась на Русь ратная сила свирепого Чингиза, и мертвела земля под ее ногами. Ни былинки, ни деревца, ни кустика, ни ручья чистого прохладного не оставалось позади, все истаптывала, испоганивала сила вражья монгольская. На встречу с той силой и спешил князь Мстислав Удалой с войском.
Черное воронье высоко кружилось, на кровавый пир собратьев созывало, а туча монгольская на краю неба все росла и ширилась. И стало на сердце русских воинов сумрачно. Вдруг с неба бодрые птичьи голоса послышались. Неисчислимые стаи родных молчунков спустились над русским войском и, кружась впереди, загородили его от зорких монгольских глаз. Летали, кружась над землей, и кричали призывно да весело:
— На Калку, на Калку, на Калку!
Ободрились тут русские и сам Мстислав Удалой:
— Птахи небесные и те за нас стоят! Поспешим же на встречу с басурманами под этим живым пологом!
А полководцы передовых полков Чингизовых видели над степью вдали только птичье оболоко, а что там за ним, разглядеть не могли. Туча птичья все ближе надвигалась, а когда к войску монгольскому вплотную подвинулась, вверх взмыла, как живой занавес. Разглядели тут монголы войско славянское, да поздно было. За сабли да копья схватиться не успели, как русские их смяли, смешали и по степи погнали. А крылатое племя над войском кружилось и витязей криками ободряло:
— На Калку, на Калку, на Калку!
И погнали русские монгольскую рать к самой Калке-реке.