Страница 28 из 38
Преодолев отвращение, которое Солиньяк испытывал к этому циничному типу, он произнес:
— Все эти подробности очень занимательны, но они ни в коей мере не дают ответа на один-единственный вопрос, который интересует меня больше всего: можете ли вы дать нам свободу и на каких условиях?
Борский, взбудораженный тяжелыми воспоминаниями, ответил не сразу:
— Вы правы… Если уж я рассказал вам о моем прошлом, то только для того, чтобы вы не ждали от меня ни пощады, ни жалости. Одним словом, вот чего я хочу: я знаю, что вы несказанно богаты, и я тоже хочу стать таким.
— А! Всего лишь! Вы желаете денег! Сколько?
— Вы миллиардер… Я вправе потребовать половину…
— Пятьсот миллионов! — усмехнулся Бессребреник. — Вы не очень-то скромны! Вы забываете, однако, что сооружения Нью-Ойл-Сити представляют солидный капитал, реализовать который можно будет лишь через некоторое время, но ни у вас, ни у меня нет желания ждать.
— Хорошо, если мои требования слишком высоки, — смягчился русский, — что вы скажете, например, о двадцати миллионах? Хочу вам напомнить, что за мной стоит целый отряд бойцов, которым я должен кинуть солидную кость.
На самом деле Солиньяк был слегка удивлен таким снижением цифры — двадцать миллионов! По сравнению с той огромной прибылью, которую они получали, эта сумма казалась практически ничтожной.
— Двадцать миллионов, — вновь произнес бандит, — это мое последнее слово. Вы согласны?
— А если нет?
— А если нет, то, не имея возможности держать вас в плену вечно, я убью обоих. Сначала ее, чтобы заставить вас пострадать, наблюдая за агонией[92] жены, а потом и вас. Солиньяк не перебивал бандита. Ему было любопытно узнать, до какой степени жестокости и бессердечия мог дойти этот человек. Но Клавдия оказалась менее терпеливой, чем муж.
— Швырните этому негодяю те миллионы, что он просит.
— Не беспокойтесь, дорогая, — спокойно ответил француз. — Я только хочу сделать несколько уточнений.
— Каких же? — Борский.
— Надеюсь, вы догадываетесь, месье, что в моем распоряжении сейчас нет ничего, кроме маньчжурской пустыни, и уж конечно же я не смогу выложить тотчас двадцать миллионов.
— Да, я знаю, — согласился русский. — Мне будет достаточно вашего обязательства.
— Обязательства?
— Вот ваша чековая книжка, которую я нашел в фургоне. Прежде, чем отправиться в эту страну, вы, вероятно, предприняли все необходимые меры и конечно же сделали аккредитацию[93] в каком-нибудь банке Мукдена, например…
— Нет, не в Мукдене. У меня неограниченный открытый счет в «Империал Банк» Сеула, в котором при виде моей подписи вам незамедлительно выдадут ту сумму, которую я укажу.
— Сеул! Великолепно! Меня это полностью устраивает.
— Значит, получив эту сумму, вы согласитесь отпустить нас?
— Даю вам мое честное слово.
— И мы сможем свободно выбирать, куда нам направиться?
— Совершенно верно! И более того, я предоставлю вам эскорт в сопровождение, чтобы обеспечить безопасное передвижение по дороге.
— Ваша доброта превосходит все ожидания. Мне ничего не остается, кроме как поблагодарить вас. Дайте мне чековую книжку и развяжите руки, я немедленно выпишу сумму, которую вы назвали.
Борский нервно хихикнул.
— Как бы не так, дорогой, — ехидно возразил он, — вы думаете, я круглый дурак и не раскусил вас. Я вас освобождаю, а вы нарисуете на бумажке кроме подписи еще какую-нибудь условную закорючку или знак, известный только банкирам, чтобы они еще и арестовали меня… Если вы думаете воспользоваться моей глупостью, не заплатив ни рубля, то ничего не выйдет! Я не такой идиот!
— Хорошо… Тогда чего же вы хотите? Каково новое требование?
— Вот оно, месье. Я хочу гарантии…[94]
— Вы говорите загадками, объясните. Бандит вытащил из кармана листок бумаги.
— Этот листок я также нашел в фургоне. В нем-то и состоит суть проблемы.
— В самом деле? И что же мы сделаем с этим листочком?
— Вы напишете на нем несколько слов…
— Каких?
— Я вот тут набросал кое-что… Прочтите. Борский поднес бумагу к лицу пленного. Тот взглянул на текст. Быстро прочитав, он вздрогнул, лицо исказилось в гримасе.
— Подонок! — закричал Бессребреник. — Чтоб я это написал? Да никогда! Ни за что!
— В таком случае, любезный, — злорадно усмехнулся русский, — я выполню свои обещания.
Он подошел к двери и позвал кого-то. Появились помощники, которым бандит шепотом отдал какие-то приказания.
— Да что там было написано, в этой бумаге? — Клавдия.
Возмущение мужа вывело ее из оцепенения.
— Что было? Этот человек предложил мне написать и подписать следующее: «Я, граф де Солиньяк, признаю, что получил от шефа китайских Боксеров сумму в двести пятьдесят тысяч франков в обмен на план дипломатической миссии в Пекине. Дата».
Женщина тяжело вздохнула.
— Но я не понимаю, зачем ему понадобилась подобная ложь?
— Этот мерзавец без чести и совести, убийца, негодяй, да к тому же еще и грабитель с большой дороги, подозревает, что я могу устроить ему какую-нибудь ловушку. А чтобы заставить меня гарантировать ему получение денег, он хочет держать меня под страхом разоблачения с помощью этой фальшивки, которая может лишить меня моего доброго имени, которая меня обесчестит.
— Вы не напишете ее?
— Тысячу раз нет. Лучше достойная, но мучительная смерть, чем позор… Я слишком хорошо вас знаю, Клавдия, чтобы сомневаться в вас…
— Я ваша спутница навеки. Участь, которая нас ожидает, меня не страшит.
— Благодарю, дорогая, я уважаю вас и очень люблю. Как бы мне хотелось, чтобы вы также любили и ценили меня… Простите, что не сумел вас защитить. Судьба оказалась сильнее моей воли. Но умрем мы, по крайней мере, вместе и будем достойны друг друга.
Возвращаясь в помещение, Борский услышал последние слова. Лицо его перекосилось: он понял, что пленный остался неумолим.
— Так вы напишете такую бумагу? — спросил злодей, обращаясь к Солиньяку.
— Нет!
— Ладно… Тогда я подвергну вашу жену самым невыносимым пыткам, и вы уступите!
— Нет! — один голос воскликнули Солиньяк и Клавдия.
А затем молодая женщина добавила:
— Плевала я на ваши пытки! Я презираю вас и нисколько не боюсь, потому что вы — трус!
Со сжатыми кулаками оскорбленный бандит набросился на пленницу. Связанный по рукам и ногам Бессребреник ничем не мог помочь своей супруге и лишь хрипел от ярости и бессилия. Но русский внезапно передумал и позвал кого-то. Тотчас появились пятеро помощников. Они втащили жаровню с горящими углями и раскаленные железные прутья. Клавдия закрыла глаза, мысленно представив то, что ее ожидало. Солиньяк, вытаращив глаза и открыв рот, наблюдал за действиями разбойников, а затем стал обзывать Борского всеми ругательствами, которые только приходили на ум. Однако бывалого каторжника ничто не могло задеть, и он вновь хладнокровно спросил:
— Может быть, все-таки подпишете?
— Нет!..
— Приступайте! — приказал бандит своим людям. Те подошли к женщине, сорвали с нее чулки и ботинки, а один из головорезов вынул из жаровни раскаленные щипцы.
Скрестив руки на груди, Борский смотрел на Солиньяка и самодовольно ухмылялся. Затем он снова помахал листком перед носом у француза и прокричал:
— Тем хуже для вас… и для нее! Действуйте! Палач опустил горячий железный прут на ногу несчастной, и та испустила душераздирающий крик.
— Остановитесь, — выдавил Солиньяк, — я все подпишу!
— Ну, наконец-то! — Борский. — Я знал, что вы нуждаетесь в героизме. — А затем добавил с демонической улыбкой на лице: — лишь начало, но мы можем продолжить в любой момент, если вы вдруг передумаете.
— Развяжите руки, я готов вам подчиниться.
Жаровню оттащили, и солдаты, держа пальцы на спусковых крючках и прицелившись в пленных, встали напротив.
92
Агония — предсмертное состояние.
93
Аккредитация — здесь: право на получение денег в каком-либо определенном банке.
94
Гарантия — поручительство, обеспечение.