Карта царя Алексея

На корме третьего струга под туго натянутым для создания тени полотном сидел бывший в караване старшим доверенный приказчик хозяина. Перед ним стоял кувшин с брагой, и он, спасаясь от несусветного зноя, то и дело наполнял белёсым напитком объёмистую глиняную кружку и жадно пил.

Надо сказать, что если б не эта полуденная жара, заставлявшая приказчика как манны небесной ждать вечерней прохлады, настроение у него было бы замечательным. Торги в Астрахани прошли успешно, прибыль обещала быть изрядной, и приказчик предполагал, что он внакладе не останется.

Конечно, кое-какие ухищрения имелись: торговля есть торговля и при желании доверенного приказчика было в чём упрекнуть, но у его ног лежал удачно купленный и зашитый в дерюгу персидский ковёр, который наверняка должен будет умилостивить хозяина.

Изрядное количество потреблённой браги оказало действие, настроение, бывшее и до того неплохим, ещё улучшилось так, что даже зной вроде как перестал допекать. Приказчик помалу стал клевать носом, а потом вовсе задремал. Но не успел он погрузиться в сладостную нирвану, как всё время бывший у него за спиной рулевой истошно завопил:

– Разбойники!..

Приказчик дёрнулся, продирая глаза, повернулся к рулевому и увидел, как тот, испуганно вцепившись одной рукой в правило, другой показывает куда-то вперёд по ходу. Приказчик посмотрел туда и вздрогнул. Из скрытого кустарником ерика один за другим появлялись большие челны, битком набитые вооружённым людом, и устремлялись к переднему стругу.

Приказчик поначалу облегчённо вздохнул, вся охрана была предусмотрительно собрана именно там, но нападавших было столько, что отдельные выстрелы из самопалов потонули в воплях, лязге сабель и в общем победном рёве, донёсшемся от головы каравана.

Гребцы без команды прервали работу и, опустив вёсла, обречённо ждали, что будет дальше. Потерявшие ход струги сбились в кучу, и речное течение понесло их к недальнему берегу. Тем временем крики и шум впереди вроде как стихли, и нападавшие, убедившись, что взяли верх, полезли на другие струги.

Приказчик, и так дрожавший, как осенний лист, увидев у борта разбойничьи рожи, обмер от страха. Теперь было понятно, что это не просто сбродная шайка, а по меньшей мере сотни три казаков, вышедших, как у них принято было говорить, в поход «за зипунами». И точно подтверждая эту догадку приказчика, с подошедших челнов послышались выкрики:

– Сарынь на кичку! – и на борт, угрожающе размахивая саблями, сразу полезло десятка два казаков.

Один из них, судя по всему главный, в сбитой набекрень шапке и не в кольчуге, а просто в красной домотканой рубахе, но с саблей в руке, подошёл к приказчику и, хищно улыбаясь, рявкнул:

– Ты чей?

Услыхав вопрос, приказчик внезапно понял, что у него есть хоть малая, но возможность обуздать казаков, и он, взяв себя в руки, твёрдо сказал:

– Изыди, нечестивец! Груз патриарший…

В ответ один из стоявших рядом казаков выкрикнул:

– Ах ты ж шпынь ненадобный! – и подскочив ближе, замахнулся на приказчика шестопёром.

– Погодь!.. – остановил его одетый в красную рубаху казак и вдруг рассмеялся: – Патриарший, говоришь?.. Да у патриарха и так добра, чай, немерено…

Казак с шестопёром послушно отступил и, споткнувшись о зашитый в дерюгу ковёр, удивился:

– Это чегой-то?

– То для самого патриарха, персидский ковёр… – начал пояснять приказчик, но казак в красной рубахе перебил его:

– А ну развернить!.. Глянем, что оно такое…

Пока казаки споро обдирали дерюгу, тот, что в красной рубахе, отошёл к самому краю кормового помоста и, глядя на испуганных гребцов, зычно выкрикнул:

– Не боись! Я, атаман Стенька Разин, ярыжных людей[31] не трогаю!

Он обернулся, увидел, что уже развёрнутый красочный ковёр занял почти весь кормовой помост, прошёлся по нему и, остановившись посередине, стал смотреть на прибитые течением к берегу струги…

У Мясницких ворот Белого города было людно. По выложенной толстыми деревянными плахами мостовой, что серединой улицы тянулась до самой въездной башни, шли пешком и ехали на телегах посадские. Меж ними, покрикивая, чтоб сторонились, проскакивали верховые, и время от времени, грохоча ошинованными железом колёсами, катился крытый боярский возок.

По обе стороны мостовой земля была плотно утоптана проходившим стороной пешим народом и только под заборами, огораживавшими владельческие дворы, да вдоль стен, построенных плотным рядом богатых с каменными подклетями домов, узкими полосками зеленела трава.

Договорившиеся на всякий случай прийти сюда порознь подьячие Матвей Реутов и Первой Михайлов встретились у боярского двора и, стоя под бревенчатым заплотом в сторонке от общей толчеи, сторожко приглядывались, нет ли где рядом какого-никакого соглядатая.

Опасались они не зря. Задуманное ими дело было чревато, но уж больно силён оказался соблазн, заставивший готовившего побег Первоя и уже давно связанного с иноземцами Матвея, встретиться здесь. Так что сейчас, убедившись, что всё вроде тихо, они принялись обсуждать как быть дальше.

Оглядевшись ещё разок, Матвей Реутов показал Первою на противоположную сторону улицы, где над воротами кабацкого двора был прибит выбеленный солнцем бараний череп.

– Вот, в этом кабаке должен сидеть иноземец.

– А ежели он там не один, то как я его узнаю? – замялся отчего-то заробевший Первой.

– Так я же тебе сколько раз уже толковал! – рассердился Реутов, но всё-таки напомнил подельнику: – Он тебя спросит, ты ли подьячий, а потом скажет, чтоб ты взял имбирного пива. Уразумел?

– Да понял, я понял, – кивнул Первой и снова засомневался: – А про что мне с ним говорить-то?

– Да не надо тебе говорить, – сердито махнул рукой Матвей. – Это он тебя спрашивать будет, а ты ответствуй. Ежели он свой интерес к Большому Чертежу проявит, у нас с тобой не абы какая деньга будет.

– Может, ты таки сам? – протянул Первой.

– Да сколько тебе толковать? – окончательно рассердился Матвей. – Этот иноземец главней моего. А ты вроде как главней меня. Значит, и цена того, что ты скажешь, другая, уразумел?

– Уразумел… – Первой кивнул и с оглядкой пошёл через улицу к кабаку.

В кружале народу было битком, но самолично орудовавший за прилавком целовальник, сразу сообразив, что остановившийся у двери Первой не из простых, кивнул служке, и тот живо провёл посетителя на другую, чистую, половину, где двое посадских как-то без особого азарта играли в зернь, а чуть в стороне от них, уже пьяно привалившись боком к столу, сидел ещё кто-то вроде бы служивый из новоприбранного полка.

На всякий случай Первой присел подальше от пьяного и стал осматриваться. Как оказалось, в дальнем темноватом углу сидели и о чём-то шептались ещё двое, похоже, купцы, но никакого такого иноземца вроде бы не было. Вздохнув, Первой собрался ждать, но вдруг получил весьма ощутимый толчок в бок.

Он повернулся, зло посмотрел на вдруг оказавшегося рядом пьянчужку, а тот, зачем-то прикрывая глаза ладонью, неожиданно спросил вполголоса:

– Подьячий?

– Так… – растерянно отозвался Первой, и тогда пьяный совсем трезво сказал:

– Вели имбирного…

Слегка ошарашенный, Первой кликнул служителя и только после того, как тот поставил перед ним оловянную кружку с пивом, решился глянуть на необычного пьяницу. На первый взгляд, он был вроде как все, но когда Первою удалось перехватить холодный взгляд незнакомца, он понял, что это тот самый иноземец, к которому его послал Матвей.

Теперь, когда всё стало ясно, Первой, ожидая начала разговора, отхлебнул пива и тут же услыхал вопрос:

– Что ты иметь сказать мне?

– А что надо? – вопросом на вопрос ответил Первой и отставил кружку.

– Меня интересовать, есть ли какой короткий дорога Персия, Китай. Индия…

Хотя иноземец говорил ломано, было понятно, так он пытается узнать, что на самом деле известно подьячему. Уяснив это, Первой странным образом успокоился и сразу заговорил так, как его учил Реутов:

31

Ярыга – мелкий служака.