Страница 15 из 24
…Особенно он переживал, что не вошла в фильм «Как царь Петр арапа женил» его гениальная песня «Купола».
– Понимаешь, Васёчек, она должна была идти на титрах, и весь бы смысл картины был бы намного глубже, он был бы про державу, «что прокисла, опухла от сна», которую Петр хоть и поднял на дыбы, да лошадь увязла по стремена в жирной да ржавой грязи… Ужасно обидно…
А в то лето 68-го Володя вскоре уехал куда-то в Сибирь сниматься вместе с Валерой Золотухиным в фильме «Хозяин тайги».
Где-то в конце августа – звонок.
– Васёчек, привет! Как хорошо, что я тебя застал.
– Привет. А ты откуда?
– Я с Казанского вокзала. Только приехал. Ты будешь дома?
– Да.
– Тогда я еду к тебе.
Он вошел, весь какой-то нетерпеливый, с гитарой за плечами, сел, закурил и сказал:
– Хочу тебе кое-что показать…
И я услышал:
Он закончил петь, а я сидел и молчал. Потом попросил еще раз.
– Васёчек, мне кажется, – наконец заговорил я после короткой паузы, – что всё, бывшее до этой песни, – всё это была разминка. А настоящее – только начинается.
– Ты знаешь, Васёчек, и мне так кажется.
Вскоре приехала Марина, и начались бесконечные посиделки то у меня, то у Феди Фивейского в мастерской, то еще у кого-то. Володе хотелось показать Марине, какой у него замечательный круг друзей, людей творческих и потому интересных.
Но чаще всего Володя с Мариной были у меня. Марине очень понравилась моя мама, и они часто вдвоем в другой комнате подолгу о чем-то шептались. А когда мама на кухне начинала что-то нам готовить к столу, Марина непременно тут же говорила:
– Надежда Петровна, я хочу вам помочь…
На что мама, конечно, говорила «не надо», но Марина всегда умела настоять на своем.
Володю моя мама очень любила, знала все его слабости, но никогда не осуждала, а принимала таким, каким он был.
В доме на улице Горького у нас с мамой были две комнаты – большая, метров двадцать с лишним, и маленькая, метров десять. И были еще очень милые соседи, занимавшие две остальные комнаты в квартире. И была очень большая кухня, куда Володя любил выходить покурить и побыть в одиночестве, подумать о чем-то своем или поболтать с мамой, когда она что-то нам готовила.
В один из дней, когда ко мне только что приехала Света, я, выходя из маленькой комнаты (она была рядом с кухней), услышал обрывок Володиной фразы (он говорил с моей мамой на кухне):
– Я знаю, Надежда Петровна, что вам очень понравилась Света, она и красива, и умна, и вообще всё при ней, но Васёчек, думаю, на ней не женится…
– Почему ты так думаешь? – спросила мама.
– Не знаю. Мне так кажется.
А ведь как в воду глядел.
Однажды я позвонил своей сестре и говорю, что вот Володя с Мариной у меня и что мы не знаем, куда бы пойти, и нет ли у нее каких-нибудь соображений на сей счет. А она и говорит, что Костя Страментов пригласил ее с Федей к своей сестре, Маше, и наверняка Маша не будет против, «если ты со Светой и Володя с Мариной присоединитесь к нам».
Костю Страментова я знал еще по МИСИ, его отец был деканом одного из факультетов нашего института. Правда, сам Костя учился в архитектурном, но у него была приятельница Лена Скотт, которая училась в моем институте, а ее сестра, Маджи, училась вместе с моей сестрой в хореографическом училище, а теперь они обе работали в Большом театре. Я часто бывал у Лены в гостях и там познакомился с Костей. Я знал, что у Кости есть сестра – необыкновенная красавица, так все о ней говорили. Но я ее ни разу не видел.
И вот мы все шумной компанией заваливаемся в гости к этой самой Маше.
Я как только ее увидел, сразу загрустил: почему я не один сегодня, а со Светой…
Вечер получился чудесный. Костя принес много выпивки и закуски из «Березки» (он был женат на Лиле Костаки, дочери ныне знаменитого коллекционера Костаки, в то время всего лишь администратора посольства Канады в Москве, поэтому чеки для «Березки» у него всегда были), Федя Фивейский остроумнейшим образом комментировал разлив заморских напитков и закуси к ним, Володя иногда брал гитару и «для общего ливера» пел что-то смешное – в общем, было очень весело и мило.
Через неделю Светлане надо было возвращаться в Магадан (у нее отпуск был короче моего). А еще через несколько дней я позвонил Маше и пригласил пообедать. Она согласилась.
Так начался наш роман.
И уже мы, как любил говорить Володя, «гуляли по буфету» вчетвером – он с Мариной, я с Машей.
Однажды днем позвонила Марина и сказала, что они с Володей скоро будут у меня.
Когда я им открыл дверь, то по лицу Марины понял, что что-то произошло.
– Марина, что с тобой?
– Со мной – ничего. А ты посмотри на своего друга…
Володя был, что называется, «в пополаме».
– Ну ничего, сейчас он немного поспит и придет в себя.
– Гарик, какое поспит! Сейчас уже четыре, а у него вечером «Гамлет»!..
– Что же делать, Марин, я не знаю!
– Я тебя прошу, Гарик. Поезжай в театр, скажи Любимову все как есть, что Володя не может сегодня играть, пусть заменят спектакль, – сказала Марина.
Я поехал. Попросил, чтобы меня проводили к Юрию Петровичу, и очень коротко объяснил, что случилось.
– Передайте вашему другу, что я сегодня же издаю приказ о его увольнении из театра. Всё. До свиданья.
Это было сказано жестко, спокойно, даже, мне показалось, с какой-то расстановкой слов, чтобы, видимо, было понятно, что это всерьез, а не просто очередная угроза.
Я вернулся домой. Володя вроде бы вполне оклемался, даже порозовел.
– Васёчек, Марина сказала, что ты в театр ездил, и что…
– Юрий Петрович сказал, что сегодня же издает приказ о твоем увольнении.
– А-а-а, – почти зарычал Володя. Он резко поднялся, подошел к столу, налил полстакана водки и выпил залпом. И вскоре опять отключился. Мы с Мариной вышли на кухню. Марина молча плакала. Моя мама стала ее утешать, гладя по голове, как ребенка.
– Надежда Петровна, – сквозь слезы еле слышно говорила Марина. – Он же себя погубит. Я просто в отчаянии, не знаю, что делать.
Марину моя мама сразу, как говорится, приняла. Помимо того что она просто само очарование, она была такая естественная, никакой «звездности» в ней никогда не наблюдалось, и в то же время аристократизм чувствовался во всем – в манере себя держать, в сдержанности суждений, в стиле одежды. И еще – в ней сразу угадывалась очень чуткая и широкая душа. Володя, казалось, светился весь от счастья, что с ним рядом такая женщина. А она действительно словно создавала вокруг удивительное умиротворение и радость. И моя мама почувствовала в Марине это редкое, истинно женское качество.
Вскоре Марина уехала, взяв с Володи слово, что он ляжет в больницу.
Его поместят в очень хорошую клинику, в отдельную палату со всеми удобствами. Я с Машей буду его навещать, и в одно из посещений он нам прочитает удивительную повесть про дельфинов – такой фантасмагорический ход, будто не мы наблюдаем и изучаем дельфинов, а они нас.
Выпишется из больницы он где-то в начале декабря, начнет играть все свои роли, в общем, всё наладится.
Новый, 1969 год мы будем встречать в мастерской у Федора Фивейского. К новогоднему вечеру он тоже напишет небольшой сценарий, в центре которого будет любовь Володи и Марины.
31 декабря у Володи был какой-то вечерний спектакль, который кончался поздно, поэтому встретить Марину в Шереметьеве он попросил Севу Абдулова. И вот уже половина двенадцатого, а их всё нет. Володя места себе не находил. Наконец без десяти двенадцать в дверях мастерской показываются Марина и Севочка.
…Было впечатление, что никого вокруг них не существует – Володя и Марина застыли в нескончаемом поцелуе и лишь с первым ударом курантов оторвались друг от друга и взяли бокалы.
Я вспоминаю: Федя в роли докладчика от общества по распространению политических и научных знаний рассказывает, как он собирается лепить фигуру популярного артиста Владимира Высоцкого, как для этого изучает его внешность (на подрамнике был помещен большой лист ватмана, а на этом листе – условный рисунок фигуры Володи по пояс) – какая у него мощная, мужская шея, какая накачанная мускулатура, какая мощная грудная клетка, в которой бьется очень учащенно его ранимое сердце (сердце было нарисовано в утрированно увеличенном размере), а бьется оно так потому, что… – здесь Федя разрывал ватманский лист в том месте, где было нарисовано сердце, и все видели большой портрет Марины во всю обложку журнала «Таймс»…