Страница 25 из 33
Благотворительная деятельность деда в Калифорнии сосредоточилась на «Просветительно-благотворительном фонде имени Ивана Васильевича Кулаева», помогавшем русским студентам-эмигрантам. (Кулаев был миллионером-промышленником, работавшим сначала в Сибири, затем в Харбине; в конце 1920-х годов он перебрался оттуда в Калифорнию[172].) Дед почти до конца жизни состоял его казначеем, а секретарем его в те годы был известный электроинженер А. М. Понятов, директор компании Ampex, производившей, в частности, качественные магнитофоны и выпустившей первый видеомагнитофон (1956). В название компании вошли инициалы ее создателя и первые буквы слова «experimental» (экспериментальный); его дом, по словам дедушки, был оборудован множеством электронных приспособлений, а дверь гаража открывалась нажатием кнопки: в 1950-е годы это было большим новшеством.
После того как я поступила в UCLA, мы с дедом стали много спорить о политике: у меня были либеральные взгляды, он их отвергал и всячески протестовал против любых сопоставлений дореволюционной России с советской. Тогда я уже читала Бердяева и соглашалась со многими его соображениями, о чем и сообщала деду. Под влиянием моих университетских друзей я стала по-другому относиться к Марксу и изводила деда положительными оценками некоторых марксистских установок. Еще я защищала хрущевскую «оттепель», а он нападал на Хрущева, и, разумеется, была неблагосклонна к республиканцам, а он наоборот: республиканцы, считал он, вели менее податливую политику по отношению к Советскому Союзу, чем демократы. Слава Богу, дед умер до появления в моей жизни коммуниста Владимира Матича. Он бы из-за этого очень переживал и, думаю, повел себя не так, как мои родители, которые не только приняли Владимира, но и полюбили его.
Работа над этой главой в итоге обернулась сожалением. С одной стороны, меня обрадовало обилие материала о дедушке, найденного в библиотеках и особенно в Интернете, иногда – совсем неожиданного (вроде рецензии на Франка), с другой – я поняла, как мало о нем знаю. Пока он был жив, я не слишком пыталась вникнуть в суть его личности – молодость есть скольжение по поверхности, а в памяти нередко остаются лишь смешные истории. Последнее письмо ко мне дедушка написал 21 июля 1963 года. В нем он поздравляет меня с именинами, но главное не это. Он пишет о предстоящей ему операции желудка, назначенной именно на день моих именин: «Как-то помимо моей воли судьба направила меня к операции. Как говорили римляне: fata volentem ducunt, nolentem trahunt (судьбы желающего ведут, а не желающего тянут). Фраза Сенеки. Ты, милая, только не волнуйся за меня. Тебе и Твоему дитяти волнение противопоказуется. Я уже прожил столько лет, что ни я сам не сочту ничто неожиданным, ни вы все не должны волноваться по поводу меня». Моя дочь родилась 17 августа, а дед умер в конце декабря.
Переводя латинское высказывание на русский и называя автора, он и перед смертью учил меня, как учил, пока я была девочкой и подростком. Осознание этого не только восстанавливает в моей памяти дедушкин образ, но и вызывает во мне самые теплые чувства и сожаление о том, что я так мало говорила с ним о самом главном в его жизни и моей, что не высказывала ему восхищения его стойкостью, несмотря на все перипетии. Но эти качества я полностью осознала только при написании этой главы.
Бабушка, или Нина Ивановна Гуаданини
У меня в гостиной висит большой портрет бабушки – увеличенная фотография 1907 года, на которой запечатлена красивая шестнадцатилетняя девушка, загадочной полуулыбкой напоминающая «Мону Лизу». Она сидит на балконе тамбовского имения; пышные, длинные, ниже пояса, русые волосы распущены. Бабушка любила вспоминать, как ее няня, расчесывая эти волосы, плевала на них, приговаривая, что волос от слюны крепнет. Когда она умерла и дедушка отсылал старые фотографии ее сестре, я попросила оставить мне эту, мою любимую. Несмотря на то что она не была мне родной бабушкой, ее портрет стал для меня одним из объектов семейной памяти, своего рода memento mori детства. Своей родной бабушки я не знала, а неродную очень любила.
Нина Ивановна Гуаданини (1891–1966) родилась в богатой помещичьей семье: у ее отца было больше двух с половиной тысяч десятин земли в Тамбовском и Борисоглебском уездах, конный завод, дом в Тамбове. Помню, как бабушка, в прошлом лошадница, с гордостью рассказывала о том, что их лошадь победила на скачках. Рассказывала она и об имении около Сочи, о котором я недавно нашла информацию в Интернете: построенная в 1908 году дача Гуаданини теперь называется санаторий «Юг».
Введя имя итальянского деда бабушки в поисковую систему, я получила неожиданные сведения об Алессандро Гуаданини, который, по ее словам, был архитектором из Северной Италии и приехал в Россию на заработки в первой половине XIX века. В «Записках графа М. Д. Бутурлина» (они были начаты в 1867 году, а полностью опубликованы лишь тридцать с лишним лет спустя) Гуаданини называется художником-портретистом родом из Неаполя[173]. Мемуары Бутурлина есть в нашей университетской библиотеке, но, не случись этой чудесной виртуальной находки, мне бы и в голову не пришло в них заглянуть.
Нина Гуаданини (1907)
Александр / Alessandro Гуаданини (1850-e)
Его сын, Иван Гуаданини (1844–1911), получил в Петербурге степень кандидата юридических наук, дослужился до действительного статского советника, два раза избирался городским головой Тамбова, а затем – в третью Государственную думу, где он принадлежал к партии октябристов. Его описывают как энергичного человека, много сделавшего для своего города и его окрестностей: Гуаданини провел железнодорожную линию из Тамбова в Камышин, участвовал в открытии начальных училищ (двух женских и одного мужского), проектировании плана электрического освещения улиц и движения трамвая, постройке скотобойни; входил в дирекцию Тамбовского музыкального училища, в Императорское православное палестинское общество и т. д. От первого брака у него были сын Юрий и дочь Нина. После смерти жены он женился во второй раз; от этого брака у него родилось две дочери – Виктория и Антонина (Тося). Они, как и бабушка, эмигрировали в Югославию после Гражданской войны. (На семейной фотографии справа сидит няня, которая своей слюной крепила волосы Нины.)
Семья Гуаданини в Тамбове (няня крайняя справа)
Бабушка училась на Высших женских курсах в Петербурге, но не окончила их, выйдя замуж за богатого человека. Его имя дома не произносилось, но я запомнила снимок бабушки в их автомобиле; для меня эта фотография была чем-то совсем необычным – в детстве время бабушкиной молодости казалось мне невероятно далеким. Много лет спустя, получив в подарок полный комплект роскошного журнала «Столица и усадьба» (1913–1917), я нашла там множество фотографий автомобилей с пассажирами и обилие реклам лучших западных марок, означавших, что в начале века западные автомобили продавались в России в немалом количестве. Прадед моей подруги Веры Уилер, Карл Шпан, продавал автомобили марки «Мерседес» в Петербурге[174].
Бабушка, однако, разошлась с богатым мужем и вскоре эмигрировала, но как она уезжала, я не знаю. В Любляне, где она обосновалась, ей поначалу пришлось нелегко; при ней была ее младшая сестра Тося, тогда еще совсем юная. Как многие женщины в эмиграции, она кормила обедами русских студентов (бабушка очень вкусно готовила, особенно бефстроганов и рыбную солянку, но без капусты) и давала уроки французского языка. Ее жизнь значительно улучшилась, когда она вышла замуж за инженера Эраста Петровича Шуберского (1882–1932), начальника Управления железных дорог во Временном правительстве, а потом – члена Особого совещания у Деникина, где он возглавлял ведомство путей сообщения и железных дорог[175]. В Югославии он служил в банке. Через несколько лет после его смерти Нина Ивановна вышла замуж за моего деда А. Д. Билимовича (мама была против их брака: она считала, что ее отец таким образом изменил ее матери, которую она безумно любила). Они поженились в 1935 году (и нельзя сказать, что их отношения всегда были безоблачными).
172
Я хорошо знала сына Кулаева, Василия, которого его отец считал неудачником, потому что, вместо того чтобы освоить серьезную профессию, тот стал художником. Вася кончил геологический факультет в Беркли, но любил он другое – писать картины, чем и занимался, и подолгу жить в разных странах. Отец оставил ему скромное наследство, на которое он существовал. В 1960-е годы я очень дружила с его женой Галей, подарившей мне первое издание Зинаиды Гиппиус – «Стихи-Дневник 1911–1921 (1922), единственное имеющееся у меня первое издание ее стихов, а отцу – фотографию Карла Буллы Исаакиевского собора в Петербурге. Последний раз мы с Васей виделись в начале XXI века, когда я занималась русскими статистами в Голливуде; с некоторыми из них он был знаком. Ему тогда уже было девяносто восемь лет, но, когда я ему рассказала, что Свято-Богородицкий собор иконы Божьей матери «Взыскание погибших» (первая русская церковь в Лос-Анджелесе, построенная в 1928 году) имел какое-то отношение к киноиндустрии, он это вспомнил. Разыскания в городских и киноархивах показали, что ее архитектором был Александр Толубеев, вполне успешный голливудский художник-постановщик, использовавший один и тот же проект сначала для немого фильма «Казаки» (1928), а затем – для строительства храма, который до сих пор стоит на улице Майклторина.
173
См.: Бутурлин М. Д. Записки. М.: Русская усадьба, 2006. Т. 2. С. 213–214. В книге ««Мой дом везде, где есть небесный свод…» М. Ю. Лермонтов и Тамбов» есть подтверждение тому, что Гуаданини был художником, – в ней упоминается «портрет государя императора [Николая I] во весь рост работы учителя живописи в кадетском корпусе Гуаданини» (http://www.rfh.ru/downloads/Books/144493019.pdf).
174
См. с. 306.
175
В начале 1917 года Шуберский находился в Ставке, а после Октябрьской революции был членом Национального центра, надпартийной антибольшевистской организации, которая поддерживала Белое движение. Его брат В. П. Шуберский был промышленником.