Страница 18 из 33
Можно сказать, что мои последующие цитаты из А. Е. Кауфмана[120], исследователя истории российских евреев, преследуют ту же цель: он пишет в своей брошюре о Пихно («Друзья и враги евреев»), что до 1903 года «Киевлянин» и его редактор высказывались по еврейскому вопросу «в духе справедливости, отстаивая отмену ограничительных законов о евреях и осуждая гонения и преследования евреев со стороны местной администрации». Он много цитирует Пихно, например: «Антисемитизм… приносит народам, среди которых евреи живут, куда больше вреда, чем самим евреям. Надлежит облегчить слияние евреев с русским народом» (1898)[121]. Кауфман пишет, что газета боролась с антисемитизмом в печати, например с «Новым временем», а в процессе над Дрейфусом, в отличие от других националистических газет, защищала его от несправедливого обвинения[122].
В основном при Пихно «Киевлянин» продолжал политику В. Я. Шульгина относительно русификации юго-запада, придерживаясь антипольских позиций[123]. Газета выступала против националистической имперской политики на Балканах и в Русско-японской войне, обвиняла евреев, однако, в их антипатриотическом отношении к ней. Она продолжала печатать статьи о гигиене и медицине, в особенности бактериологии, русской и европейской литературе и культурных мероприятиях, приятно меня удивив интеллигентными, даже тонкими литературными и культурными наблюдениями.
Следует сказать, что меня волновало, не будет ли мне стыдно при чтении семейного «Киевлянина». Чувство стыда (за членов семьи и за Россию), переданное мне мамой, было воспитано в ней ее матерью.
Пихно вообще отличался исключительной энергией и деятельностью. Так он сыграл ключевую роль в создании Бактериологического института в Киеве (1896); основную сумму денег на постройку пожертвовал Лазарь Бродский, известный филантроп и так называемый «сахарный король»; участвовал в создании Технологического института и Общества взаимного страхования землевладельцев Юго-Западного края; и т. д. В отличие от Шульгиных Пихно был хозяйственным – покупал землю; именно он приобрел семейные имения на Волыни – самые большие, Агатовка и Курганы, принадлежали ему и В. В. Несмотря на множество других занятий, он построил четыре большие вальцовые мельницы, производившие сотни пудов муки, и начал строить сахарный завод. На закладке Бабино-Томаховского сахарного завода (недалеко от Ровно и семейных имений)[124] присутствовала маленькой девочкой моя мать, как и все члены семьи.
Пихно не дожил до начала работы завода, который был запущен через месяц после его кончины, – с перерывами он просуществовал по крайней мере до 1960-х годов; после освобождения из тюрьмы В. В. на него приезжал[125]. Когда завод был впервые пущен, пишет Шульгин, «на нем в две смены работало по двенадцать часов в сутки двести человек. Суточная производительность завода составляла три тысячи – три тысячи пятьсот центнеров свеклы, из которой вырабатывалось двести девяносто – триста центнеров сахара»[126].
В связи с делом Бейлиса в свое время был пущен слух, что Пихно строил завод на еврейские деньги. Абрам Кауфман пишет, что Пихно дружил с Лазарем Бродским и что тот оказывал <ему> финансовые услуги, бывал и в редакции «Киевлянина», где и напечатал кое-что из своих статей. Благодаря своим личным отношениям, я и имел возможность наблюдать и узнать многое. Мне, напр., известно, что когда Пихно покупал имения, то эти покупки не обходились без участия Бродского. Одно имение Бродского в Подольской губ. перешло к Пихно. ‹…› Известно далее, что… в бактериологическом институте… по желанию Бродского он избирался постоянно членом правления, и такое избрание, вопреки протесту некоторых евреев-врачей, имело место даже после изменившегося отношения г. Пихно к евреям[127].
Брошюра Кауфмана была опубликована в 1907 году, то есть до дела Бейлиса и постройки сахарного завода, и поэтому к слухам («„Киевлянин“ продался евреям») отношения не имела. Я никогда не слышала о дружбе Дмитрия Ивановича с Бродским – если же Кауфман прав, то семья, видимо, замалчивала их отношения, но мать замалчиванием не отличалась (от нее компрометирующие сведения о личной жизни Пихно и В. В.). Однако я помню ее рассказы о том, что богатые евреи предлагали Пихно деньги на постройку завода, но он отказывался[128]; что «тетя Лина» не могла ходить на Большую Васильковскую улицу, так как в хороших магазинах заведующий предлагал ей покупку даром. Но все эти рассказы относятся к делу Бейлиса – ни Пихно, ни его незаконная жена не желали давать повод слухам. Очень возможно, мать о дружбе Пихно с Бродским и не знала, пусть мне и думается, что, если бы одно из его имений перешло к Пихно, ей это было бы известно, но маму уже не спросишь[129]. Как я пишу во вступлении, история чаще молчит, чем говорит.
Украинские Шульгины и «воля случая»
Роясь однажды в коробке, куда папа складывал вырезки из газет, я наткнулась на неизвестного мне Шульгина в статье на украинском языке. Ведь Шульгины «украинствующих» не любили, подумала я («Украинствующие и мы» название антиукраинской брошюры В. В. Шульгина). Мать мне объяснила, что во второй половине XIX века семья раскололась на русских и украинских националистов. Несмотря на то что я к тому времени много о первых знала, украинская ветка для меня была новостью. Ведь первый номер газеты «Киевлянин» открывался словами «этот край – русский, русский, русский». Неупоминание украинских Шульгиных походило на замалчивание семейного «гадкого утенка» – и не то чтобы об их представителях было нечего сказать: статья, которую я нашла, была об Александре Шульгине, министре иностранных дел Центральной рады Украинской народной республики.
Но все оказалось непросто – старший брат моего прадеда, Николай, и его жена Мария, дочь киевского (малороссийского) поэта и врача Е. П. Рудыковского, рано умерли. (Как я недавно узнала из современной копилки знаний – Интернета, Евстафий Рудыковский лечил Пушкина и вообще был с ним знаком.) В результате ранней смерти родителей (1863) Виталий Яковлевич воспитывал их детей, Веру и Якова, и, как я пишу в главе о нем, прадед, видимо, был «неравнодушен» к их матери[130].
Сын Н. Я. Шульгина Яков (1851–1911)[131] стал «украинофилом», как тогда назывались первые украинские деятели – во-первых, как историк, учившийся сначала у В. Б. Антоновича и М. П. Драгоманова, затем в Вене. Там он, как это ни парадоксально, по-настоящему выучил украинский язык. Во-вторых, как участник украинского национального движения. Унаследованные им деньги от Рудыковского (отца его матери) он пожертвовал на киевскую «Х(Г)ромаду»[132]. За участие в украинской деятельности и в киевском отделении партии «Народная воля» он был сослан в Сибирь, и, как говорила моя мать, его «амнистировали» по ходатайству Д. И. Пихно. Я не удивлюсь, если читатель опять запутался в родственных связях моей семьи, но мои воспоминания отчасти и об этом – о ее сложных переплетениях. В результате вмешательства Пихно Яков Николаевич смог вернуться в Киев, где он и продолжал писать об украинской истории и этнографии, преподавая русскую словесность в Первой киевской гимназии (среди прочих Михаилу Булгакову и Константину Паустовскому[133]).
120
А. Е. Кауфман был редактором петроградского ежемесячника «Вестник литературы» (1919–1922), тесно связанного с «Домом литераторов», в котором печатались дореволюционные писатели.
121
Кауфман А. Е. Друзья и враги евреев. Д. И. Пихно. СПб.: Правда, 1917. С. 10–11.
122
«Антисемитизм в своем ослеплении и озлоблении принес бы куда больший вред и удар христианскому миру, если б увлек его за собой. ‹…› если судьба <несчастного еврея Дрейфуса> привлекает интерес всего мира, то эти факты показывают, что высокие нравственные идеи и христианские заповеди горят ярким пламенем в современном христианском мире, и среди злобного ослепления являются мощной силой, подвигающей на подвиги» (Киевлянин. 1899. № 239).
123
В 1909 году Пихно как лидер русского национализма стал инициатором законодательного проекта об изменении избирательного закона по выборам в Государственный совет от девяти западных губерний – северо-западных, западных (белорусских) и юго-западных (украинских). Имелось в виду снижение числа польских и увеличение числа русских членов Совета на основе численности населения. Предложение поддержал Столыпин, и закон был принят для западных и юго-западных губерний.
124
Острожский уезд, где находилось Ровно и семейные имения Пихно, включая имение В. В., находится недалеко от Польши, в согласии с его желанием, чтобы эти земли, в прошлом принадлежавшие польским хозяевам, обрусели. Именно поэтому имения находились не на востоке Украины, то есть и здесь проявлялись идеологические установки.
125
Один из секретарей Шульгина, Николай Коншин, пишет, что в 96 лет он поехал в Ровно с целью отреставрировать могилу Пихно в Агатовке, что ему удалось. Он сообщил местному обкому, что пишет книгу об истории Ровно, и ему дали разрешение всюду ходить и ездить (http://russia-today.ru/old/archive/2008/no_03/03_end.htm). Так это или нет, мне неизвестно, – непонятно, откуда взялись деньги на реставрацию, правда, В. В. получал большую пенсию.
126
http://krotov.info/library/25_sh/ul/gin_00.htm. Часть III. Бейлисиада.
127
Кауфман А. Е. Друзья и враги евреев. С. 31.
128
На постройку сахарного завода Пихно получил заем от богатого купца Бубнова (имя мне неизвестно), построившего доходный дом, в котором находилась последняя киевская квартира Билимовичей. Поэтому мама это и помнит.
129
Правда, маме принадлежала брошюра Кауфмана, лежавшая в папке с ее надписью «О дедушке Пихно», а я ее прочитала только теперь. Другими словами, была возможность задать маме нужные вопросы, но я ею вовремя не воспользовалась.
130
См. с. 72–73.
131
Его женой была дочь Н. Н. Сахно-Устимовича (Любовь), богатого помещика из казацкого рода, который стал крупным украинским деятелем, но уже после революции.
132
Хромада по-украински означает общество. Киевская Хромада появилась в начале 1860-х годов.
133
Паустовский в своих воспоминаниях описывает Я. Н. Шульгина как аккуратного старичка, приходившего иногда в ярость, которая переходила в припадок, от чего его «отпаивали валерьянкой». Из-за нервной болезни он ушел из гимназии – или «его ушли». Кажется, у него также учились будущий авиаконструктор Игорь Сикорский и певец Александр Вертинский, оба эмигрировали после революции.