Страница 23 из 35
- Тебе нравится эта мелодия?
- Да.
- Я всегда слушаю музыку, когда пытаюсь уснуть.
Звук цитры удалялся, заглушаемый не то гулом водопада, не то каким-то таинственным шепотом, потом снова приближался и снова слабел, точно уносимый ветром.
Она заснула, положив голову мне на плечо. Я тоже мало-помалу погрузился в дремоту. Но перед этим я долго еще лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к ее легкому дыханию. Я прижался щекой к ее волосам, чтобы увериться, что я не грежу. Свеча все еще горела, и я подумал, не надо ли ее потушить. Через одну из застекленных дверей ветерок доносил шумы Парижа. Там снаружи, за решеткой сада, площадь Альма и терраса кафе, где я ждал, полдня пробродив без цели. Я сливался с этим городом, я был листвой его деревьев, отблеском света на его мокрых тротуарах, гулом его голосов, пылинкой среди миллионов других уличных пылинок.
К Бернарду Фармеру, на которого, по словам Кармен, сказанным в первый же вечер, я будто бы походил, я всегда испытывал симпатию, хотя не был с ним знаком. Благодаря этому человеку я привлек внимание Кармен. Позднее среди многих сотен пыльных фотографий, покоившихся в комоде в ее спальне и в ящиках секретера в гостиной, я обнаружил несколько его фотографий. Тщетно я разглядывал его в лупу, - я не мог уловить между нами ни малейшего сходства. Блондин с очень светлыми глазами. Руки его разглядеть было почти невозможно.
Я спросил Кармен, в чем состоит сходство. Но она не хотела рассматривать эти фотографии.
- Говорю тебе, он на тебя похож...
Тон не допускал возражений. Из людей, ее окружавших, только один Рокруа познакомился с Фармером раньше, чем она, - дружба Рокруа и Люсьена Блена началась еще до того, как Блен женился на Кармен. Рокруа мог знать, действительно ли Фармер был на меня похож. Когда я его об этом спросил, он мгновение колебался:
- Это она вам сказала?
- Да.
- Внешне он совсем не походил на вас, но я понимаю, что она имела в виду...
Мы ждали Кармен в гостиной - Рокруа, Гита и я. Май, восемь часов вечера, а Кармен все еще не проснулась.
- Вы напоминаете ей Фармера общей... общей атмосферой, что ли... понимаете?
Я совершенно не понимал.
- Она познакомилась с Фармером, когда ей было девятнадцать... Он был первым мужчиной в ее жизни... Фармер и познакомил ее с Люсьеном Бленом...
Рокруа наклонился ко мне и, понизив голос, добавил:
- Не знаю, конечно... Но вы напоминаете ей ее молодость... Вот она и связала вас с Фармером... Да... Думаю, в этом все дело...
Потом он обернулся к сидящей на диване Гите:
- Верно, Жип?
Это "Верно, Жип?", столь часто вклинивавшееся в его речь, он произносил машинально, привычно, как стряхивают пепел с сигареты.
Нынче вечером в квартире Рокруа так жарко, что капли пота стекают с моего подбородка на большие листы нелинованной почтовой бумаги. Иногда, капнув на какое-то слово, они сливаются с синими чернилами, так что я и в самом деле пишу эти строки своим потом. Фармер. С тех пор прошло двадцать лет, но я как сейчас слышу голос Рокруа, говорящего: "Первый мужчина в ее жизни". И мне хочется, чтобы этим вечером Фармер стал для меня чем-то большим, нежели просто воспоминание о выцветшей фотографии. В конце концов, я его сын.
Я заглядываю в машинописные страницы досье, собранного Рокруа, и в его старую записную книжку в синей кожаной обложке. "Фармер, Бернард Ролф, по прозвищу Мишель, улица Ла-Помп, 189. В бегах. Тел. - Пуанкаре 15-29".
Следуя наставлениям Гиты, я оставляю в квартире зажженными все лампы. И иду по улице вперед. Бульвар Осман, авеню Фридланд, авеню Виктора Гюго. Ночь все такая же жаркая, а Париж все так же безлюден. И я знаю, что Фармера давным-давно нет на свете. Знаю это от Рокруа, который сообщил мне о нем кое-какие сведения. Фармер курил опиум и не носил пальто даже зимой, потому что считал, что верхняя одежда полнит. Он был лет на десять старше Кармен и входил в пеструю компанию друзей, которые постоянно окружали Люсьена Блена.
По мере приближения к площади Звезды мне все чаще попадаются те же туристические автобусы, что и в квартале Тюильри. И выходят из этих автобусов мужчины в таких же цветастых рубахах и женщины в таких же оранжевых или зеленых платьях. Остался ли еще в Париже хоть кто-нибудь, с кем можно поговорить о Фармере? Авеню Виктора Гюго пустынна. В домах светятся редкие окна, но, как сейчас в комнатах Гиты, эти люстры и лампы освещают пустые квартиры.
На углу улицы Дом из распахнутого окна отеля "Дю-Буа" вырывается музыка, среди тишины и зноя радиоприемник звучит так громко, что я слышу его, даже удалившись метров на сто. Я узнаю мелодию одной из итальянских песенок, которые так любил Жорж Майо и которые он не уставал слушать, когда на него нападала хандра или когда он лечился от наркомании. Но, может, эта мелодия звучит просто у меня в мозгу?
Обойдя вокруг площадь Виктора Гюго, я отираю обшлагом пот со лба. Улица Сонте. Улица Ла-Помп, 89. Так вот где жил Фармер... Я разглядываю фасад дома. Где была его квартира - может, на верхнем этаже? И он ждал Кармен. Телефон Пуанкаре 15-29. Скоро я наберу этот номер, которого уже нет, и крепко прижму к уху телефонную трубку. Но пока что я снова возвращаюсь на площадь Виктора Гюго, где останавливается синий с желтым автобус, из которого вываливаются японцы с фотоаппаратами через плечо. Они тесно сбились в кучку и несколько минут сохраняют торжественную неподвижность. А что, если один из них отделится от группы и, пройдя через площадь с венком в руках, возложит его к подножью невидимого памятника умершим? А что, если я пойду по авеню Раймона Пуанкаре, которая начинается по ту сторону площади? Мне надо держаться правой стороны и остановиться у дома номер 3. Это отель "Малакоф". Да, мне следует совершить это паломничество. Ведь это в отеле "Малакоф" двадцать лет назад я провел ту странную парижскую ночь после убийства Фуке.
Японцы рассаживаются за столиками кафе "Скосса", я слышу, как они переговариваются и как журчит фонтан. Я пытаюсь представить себе Фармера без плаща под теплым июньским дождем, заворачивающего за угол. И девятнадцатилетнюю Кармен. С наступлением комендантского часа она выходит из метро и спешит к нему. Фасады домов, тротуары, фонтан - все осталось прежним, и я уверен, в те времена лето бывало порой таким же знойным, как нынче. Но тщетно я твержу себе это, я не знаю, почему нынче ночью я очутился один в этом равнодушном городе, где от нас не осталось и следа.