Страница 14 из 14
Все трое снова повернулись в мою сторону. М-да… И Макиавелли уже трактат свой написать успел, и отцы иезуиты вовсю орудуют, а народ по-прежнему прост и наивен.
– Кузнецов на Сечи нет, что ли? Сделайте похожий. Чтобы на первый взгляд не отличить, мало ли – вдруг тот, кому его передать надо, оригинал видел? Но замок чтобы дубликат открыть не мог. Вот и не будет никакого предательства, а лишь военная хитрость. Во-первых, есть шанс, что этот кожевник, получив посылку, тоже захочет что-то отправителю передать. И тогда мы предателя найдем. А во-вторых, когда враги решат своей подлой уловкой воспользоваться, их будет ждать неприятный сюрприз.
Тишина в комнате гробовая повисла. Даже стало слышно, как на окне в паутине муха бьется. И я вдруг почувствовал себя такой же мухой. Да не перед пауком, а перед собачьей пастью. Оно каждому известно, что муха псу не корм, а забава, но три пары глаз, глядевших на меня сейчас, принадлежали хищникам пострашнее одичавших псов. Даже мороз по спине прошелся. Ё-мое, что вам опять не слава богу? Я же для вас стараюсь!..
– В монастыре, говоришь, жил? – Иван Серко смотрел прищурясь, словно на мушку взял. – Не в иезуитском, часом?
Ах, вот где свинья порылась… В общем-то, верно. Когда человек ведет себя не так, как от него ожидают, согласно биографии – это всегда настораживает. В знаменитом фильме Говорухина «Место встречи изменить нельзя» Шарапова ловили на том, что руки у него не шоферские. Авторская натяжка, конечно. Не знаю, как у артиста Конкина, а в жизни у старлея – командира разведроты, «сорок раз за линию фронта ползавшего» и лишь недавно демобилизованного, ручонки еще тот вид имели. Не у каждого водилы встретишь, скорее уж у слесаря. А вот на пианино Моцарта сбацать… после четырех лет войны… тут меня гложут смутные сомнения.
Но я не об этом сейчас… Сам горел синим пламенем, как шведы под Полтавой. К счастью, методика выхода из кризиса имелась отработанная и неоднократно проверенная.
– Не знаю, батька атаман… – Во взгляде только честность, искренность и немножко грусти. – Твердо я себя помню лишь с того момента, когда Василий меня в реку окунул да расспрашивать начал. А все что прежде было… – Руки в стороны пошире, голову склонить. – Ничего не помню. Хоть убей.
– А если прикажу на дыбу поднять? – буравит меня Серко глазами. Тяжелый взгляд, острый. Страшный… Ну да не на того напал. Я уже не первогодок, сопромат сдал. – Поможет вспомнить?
– Погоди, батька! – кинулся на защиту Полупуд. – Воля твоя и право. Но поверь… Клянусь, что Петро не в себе был, когда мы встретились. Наг, как Иов. Даже имени своего не знал. Но крестное знамение наложил не мешкая, как положено, справа налево. Что за беда с ним приключилась, того не ведаю, но что не католик он, не иезуит – в том присягну и крест целовать стану. Велишь на дыбу взять – тогда и вторую рядом ставь. Для меня!
– Ого! – кошевой склонил голову набок. Словно размышляя над предложением Василия. – Ты действительно так в нем уверен?
– Да, батька… – Полупуд не на шутку разошелся. – Мы все больше о деле говорили, о басурманах, и я на подробности не отвлекался. Но с того дня, как повстречались мы, и покуда на Сечь добирались, Петро мне трижды жизнь спасал. И не только мне. Все, кто после набега в Свиридовом углу уцелели… а это почитай полсотни баб да детворы… век Богу за него молиться будут. Небось, не зря они Ангелом его прозвали.
– Не слишком ли? – насмешливо тряхнул седым чубом Серко.
– Кто знает… Если б он не предупредил нас о втором чамбуле, да гать вовремя не нашел…[12] – казак махнул рукой. – Карай или милуй, батька. Но Петру я больше, чем себе, верю. Скорбный он головой бывает – это правда, но душою чист и веру православную чтит.
– Ну-ну… И как же он догадался о том чамбуле? – кошевой словно не замечал горячности Полупуда. – Тоже благодаря видению? Или заранее все знал? Я ведь тоже характерник. Не забыл? Вижу, когда люди лгут, а когда правду говорят. В твоих словах, Василий, я не сомневаюсь, а вот хлопец этот непрост. Совсем непрост… Почти как наш Типун. В моей горнице – казак. А за порог выйдет – снова лазутчиком турецким и разбойником речным станет. Что скажешь… Петро? Так кто же ты на самом деле? Ангел? Или, может, все-таки бес лукавый, агнцем невинным прикидывающийся?
На такие речи атамана больше никто и пискнуть не посмел. Кроме меня… Терять-то нечего. Либо пан, либо пропал.
– Василий, дай, пожалуйста, трубку…
Казак понял, не переспрашивая, полез за пазуху и вытащил оттуда мой раритет.
– Ого! – оценил Серко. – Знатная работа. Сразу видно, знающий мастер делал. Не меньше пяти золотых дукатов в Кракове за нее дадут. А в Царьграде и десяти не пожалеют.
– Натоптать? – Полупуд и кисет вытащил.
– Нет… – мотнул я головой. – Далеко заглядывать боюсь. Еще в падучей свалюсь. Только подержу… авось, поможет.
Трубка уютно легла в ладонь и будто привет из дому передала. Так легко и радостно сделалось на душе. Я закрыл глаза и попытался вызвать в памяти то, что читал о легендарном кошевом Иване Серко. И кое-что всплыло.
– О чем говорить дозволишь, атаман? – спросил я, не открывая глаз. – О прошлом или о том, что будет?
– А все подряд и говори, – разрешил тот, посмеиваясь. – А мы с товарищами оценим. Если что, свидетели будут. Не отбрешешься потом.
– И о младенце, что родился с зубами, тоже говорить?.. – поинтересовался я как бы в некоторой растерянности.
– Чего? – Судя по голосу, это Типун влез. Но кошевой оборвал кормщика раньше, чем тот завершил фразу присказкой.
– Об этом не надо… – и в голосе его слышалось напряжение. – Говори о важном. Сплетни и бабские наговоры казакам без надобности. Мало ли что повитухи брешут.
– Хорошо. Вижу сынов у тебя двое. Уже есть или родятся только – того не ведаю. Один тезка мой, второй – Роман. Славные парубки. И дочерей тоже две. Красавицы. Все в мать – Софию. Вот только имен девочек не вижу… а вот плач слышу многоголосый. Говорят не по-нашему. Минарет… Турецкие города горят, значит. Люди мечутся в пламени, Урус-шайтана проклинают! Пернач[13] кошевого в твоих руках вижу. Десять… нет – двенадцать раз кряду. Битвы… битвы… битвы… Много. Очень много… Сотни… На суше и на море… Ничего не разобрать. Тысячи мертвых тел… А над всеми малиновый стяг реет, твоя рука… по локоть отрубленная… и пернач в ней.
Я замолчал. Как-то коряво получалось. Такой бред любая цыганка за десятку в метро расскажет. Надо чем-то особенным впечатлить. А чем, если ни одна битва не вспоминается ни датой, ни названием?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
12
Упоминается история, описанная в романе «Сабля, трубка, конь казацкий».
13
Шестопер, тип булавы и символ власти.