Символ веры

А потом иные люди - православные, чтившие Христа высоко, - отодвинули Его человеческую природу и сказали, что в Нем была только одна природа, Божественная, а человеческое в Нем - это что-то такое второстепенное, маловажное. Между тем, для Церкви это не просто немаловажно, это центрально - то, что Он один из нас! Он не призрак, Он не какое-то божественное видение. И Священное Писание подтверждает, что Он был подлинным человеком и что подлинным Богом остается перед нами.

И, наконец, после этого монофизитского учения, отвергнутого на Халкидонском (IV Вселен-ском) Соборе в 451 г., возникает более тонкое учение, монофелитское. Греческие богословы пытаются доказать, что Христос был и человеком и истинным Богом, но воля у Него была одна - воля Божественная. Но как же можно так считать? А разве не молился Он в Гефсиманском саду перед смертью? Разве не молился Он Отцу: "Да минует Меня эта чаша"? Значит, Его человеческая воля сопротивлялась тому, на что Он шел, и была борьба внутри. Значит, нельзя считать, что у Него была только одна Божественная воля. Значит, Он уникальное существо, полно-стью человеческое и полностью Божественное. И спасение, приобщение к высшей жизни, к нам пришло через Того, Кто одновременно принадлежит двум мирам. Вот в чем сущность исповедания о Христе в Символе веры. Почему главная книга христиан называется Радостной Вестью, по-гречески Евангелием? Потому что это весть не о том, что нас спас какой-то ангел или какой-то обитатель космических миров, или какое-то высшее существо, а о том, что спасти нас пришел Сам Создатель, Сам Творец в лице Божественного Логоса. "В мире был, и мир Его не познал, говорит евангелист. - Но свет во тьме светит, и тьма его не объяла".

Свет Христов светит в мире. Человек всегда стремился расширить свою душу, ему всегда было тесно в своих рамках, он хотел слиться с толпой, с народом, с природой. В этом стремлении есть что-то великое (хотя есть и отрицательное). Великое потому, что мы с вами гораздо более таинственные и объемные существа, чем нам кажется. И нам действительно оказывается тесно в этих рамках - только индивидуальных. Человек стремится к соборному охвату и братьев, и сестер, и природы. И прежде всего человек стремится соединиться с Богом, слиться с Божественным - во всех формах.

Может быть, некоторые из вас читали американского поэта Уитмена, который думал, что он постиг Божественное, растворяясь в дыхании прерий, чувствуя себя единым с травой, которая растет под ногами, с облаками, которые несутся по небу. Многие люди, переживая слияние с природой, чувствуют, что в них происходит что-то священное, что-то необыкновенное и яркое. Быть может, многим из вас такое чувство знакомо. Какие это особые моменты! Слияние с красотой, слияние с полнотой жизни в глубоком священном молчании. Многие произведения поэтов, живописцев, писателей говорят об этом. Есть строки из "Войны и мира", которые вам всем хорошо знакомы. Есть стихи множества, множества поэтов, которых я не буду даже перечислять. Единство со всем. У Флобера есть философская драма "Искушение святого Антония"; мне кажется, она не очень удачная, но там есть такой эпилог: этот пустынник, подвижник, который боролся со страстями в своем сердце, вдруг чувствует, что вся природа вошла в него, что он летает вместе с птицами, что в нем живут и развиваются все существа, что в нем дышит вся Вселенная. Это чувство не случайное. И, разумеется, мистики древней Индии, мистики Ирана, суфии и множество мистиков всех времен и народов жаждали этого слияния. Рассказывали такую притчу (кажется, она индийского происхождения) - о том, как жила на свете некая одухотворенная куколка, фигурка. Но ее плоть состояла из соли. Она все время хотела узнать, что такое море, что такое океан. И ей сказали: ты можешь это узнать только войдя в его воды. И вот она вошла в воду и стояла там, и постепенно соленые морские воды ее омывали, и она познала океан, только полностью в нем растворившись. От нее ничего не осталось, но она растеклась в соленых просторах морских вод.

На первый взгляд кажется, что эта жажда растворения присутствует и в Библии. В 41-м псалме сказано: "Как олень стремится к источнику, так душа моя стремится к Тебе, Боже". Но на самом деле человек ветхозаветных времен отдавал себе отчет в том, что прикоснуться можно только к сиянию Бога, к тому, что в Библии называется Кавод - Слава Божия, то есть излучение Его, растекающееся по всей Вселенной. Но это не Он, это только корона Его, как бывает корона на Солнце. (Когда бывает затмение Солнца, вокруг него возникает корона; это не Солнце, а аура вокруг него.) А с самим Богом слиться человеку нельзя. Когда пророк Исайя увидел Славу Божию, он сказал: "Я должен умереть, потому что я видел лицо Бога" - лицо в условном смысле. Вот как понимал Ветхий Завет встречу с Богом. Встреча - да, послушание - да, любовь - да, конечно, ибо первейшая заповедь Ветхого Завета говорила: "Возлюби Господа твоего всем сердцем твоим, всем помышлением твоим". Но также говорит Господь у пророка Исайи: "Как небо далеко от земли, так Мои мысли далеки от ваших мыслей". Это очень важное место, оно звучит, как гром, в Священном Писании. Потому что все народы - особенно на Востоке, но и на Западе, в Вавилоне, в Греции, в Египте - представляли себе богов человекообразными или, по крайней мере, природообразными. Поэтому большинство изваяний и фресок, кто бы это ни был - Осирис, Зевс или вавилонский Мардук, всегда изображали человека. А в Библии мы слышим грозный и суровый голос Творца: "Я Бог, а не человек". И вот только тогда, когда Бог Сам приближается к нашему бытию, когда Он входит в нашу жизнь, когда Он становится для нас человечным и близким, - тогда возможно слияние. Только тогда.

Вот почему апостол Павел учит нас, что спасение, то есть приобщение к Богу, возможно только через Иисуса Христа. И вера в Иисуса Христа означает слияние с Ним, принятие Его в сердце, означает, что мы вместе с Ним. Апостол говорил: "Я сораспялся Христу"; то есть мы вместе с Ним страдаем, вместе умираем, вместе можем воскреснуть. Таким образом, человечность Бога открывается через Богочеловека. И Богочеловек уже не провозглашает той страшной и грозной истины: "Я Бог, а не человек". Он говорит: "Я человек, Я ваш брат".

Человеческое лицо Бога - вот что такое Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Это Бог для нас, это Бог наш, это то Лицо Бога - как мы говорим, второе Лицо Святой Троицы, - Которое обращено к человеку, к твари, к мирозданию, Которое и приходит к нам во имя любви.

В Евангелии от Иоанна мы читаем: "Так Бог возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, чтобы каждый верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную". Значит, в глубинах Божественного бытия лежит величайшая любовь к творению, и Бог приходит в наш мир. Мы говорим "нисходит", потому что тот мир - высочайший, непостижимый. Он приходит в наш обычный мир, в повседневный мир для того, чтобы нас приобщить к Себе. Не знающий страдания познает страдание, не знающий ограничений становится ограниченным в пространстве и времени, Всемогущий ограничивает Свое всемогущество. Вы помните стихи Пастернака:

Он отказался без противоборства,

Как от вещей, полученных взаймы,

От всемогущества и чудотворства,

И был теперь как смертные, как мы.

Да, во время короткого периода Своего земного служения Христос проявлял как бы высшие Свои тайны: исцелял людей, мог совершать иные чудеса, - но Он сам же сказал, что это не есть знак Его Божественности, Он сказал: "Вы, ученики, будете совершать большее". Человек может делать все это, когда дух его находится под воздействием Божиим. А Божественность Христа проявилась в чем-то непостижимом, в том, что мы увидели в Нем Славу Божию, явление Творца.

Но тогда у многих из вас может возникнуть вопрос: почему же это явление не было каким-то торжественным, космическим, почему Сын Человеческий и Божий не явился среди людей при звуках небесных громов и каких-то космических знамений, чтобы все они постигли Его силу и славу? Здесь возникает центральная проблема христианской жизни, этики и учения, связанная с тайной свободы.