Страница 48 из 78
– А что вы собирались с фон Боком делать?
– Расстреляли бы.
– И кто из вас, знает фон Бока в лицо? – в ответ оба нахала пожали плечами, и че поперлись спрашивается, если в лицо не знают, а?
Наконец доехали до пункта назначения, и я специально поставил по стойке смирно Эрисханова с Онищуком (и Листикова для комплекта), пока бойцы снимали с машин убитых, и ложили их на землю. Двенадцать парней положили эти разведкозлы, ради какого-то оберста, неравноправный обмен, довесок в виде роты фрицев, нам нафиг. Один Збигнев чего стоил, а сколько фашистов еще уложил бы бравый поляк.
А затем конечно, пошли к полковнику, докладывать, что и как. Выслушав доклад, полковник обматерил всех разведкомандиров по матери. И выдавал при этом такие перлы, что я просто диву давался, сам тоже, скажем, люблю матом выражать неевклидову геометрию, но полковник талант нафиг, АБСОЛЮТНЫЙ ЧЕМПИОН МИРА ПО МАТУ. Хоть на нобелевскую премию по филологии выдвигай. Да разведчикам очень неприятно, из-за их глупости погибли одиннадцать, человек. И полковник разжаловал этих обормотов, командиром разведки поставил доблестного киргиза пограничника Мамбеткулова, а этих летех назначил к нему помощниками. Кроме того, неделю они в свободное от разведки время должны помогать старшине и его ребяткам на кухне, во как.
Уже было поздно, и старшина пришел звать на ужин, полковник сразу передал троицу старшине во временное пользование, и наказал не беречь их. Мы с полковником пошли ужинать, по дороге присоединились Бернхардт с Хельмутом, последнего уже утвердили командиром взвода, да и Бернхардт уже легитимный начштаб. Поужинали, и за ужином полковник опять ругал разведчиков. Пришлось его, чуть остудить.
– Анисимыч, вы конечно правы, но это же вчерашние пацаны, детство в одном месте играет, да они виноваты, на их совести одиннадцать жизней, зато они разведали и нанесли на карту все гарнизоны фрицев на 500 км в диаметре, кроме того установили связь с подпольем через Ильиных. Ах, да Ильиных это секретарь горкома ВКП(б) в Городке1, он нам со своим подпольем помогал во время захвата Городка1. Через него планируем выйти на центр, и по возможности работать, имея связь с Москвой.
– За это хвалю, конечно, но глупость с оберстом непростительна, у них был приказ, провести разведку, но не более.
И тут я случайно обращаю внимание, что рядом со мной сидит угрюмый командир первого батальона майор Ахундов. Угрюм он постоянно, а почему, да оказывается, у него в крепости погибла вся семья. После первых выстрелов 22 июня он побежал в штаб, семья осталась, при налете авиации на Крепость, авиабомба попала прямо в общежитие, дочка, сын и жена майора погибли сразу.
А раньше, говорят крепостники, Ахундов был балагуром и весельчаком, но боль утраты, всей семьи за одно мгновение и горе его изменило. Зато теперь, в рукопашке нет человека сильней его, в ней Ахундов превращается в зверя, в берсеркера, я-то не видел, но Маня рассказала. Когда отбивали одно из нападений немцев в крепости (хотя, вообще то они австрийцы из 45 ПД) Ахундов рванулся в куча малу с ППД и саперной лопаткой. Когда кончились патроны в ППД, он бил правой прикладом автомата (ухватив за ствол) и лопаткой в левой руке. Короче результатом боя Ахундова против вермахта, стали 15 трупов, из них 12 погибли от пуль, а двое от приклада ППД и один развален чуть ли не по пояс лопаткой, которая малая саперная. И полковнику постоянно приходилось одергивать майора, все-таки он командир, и должен командовать солдатами, а не рубится как казак Козьма Крючков.
И мне очень больно смотреть на него, за что же ему такое горе, он ничего немцам плохого не сделал, а они убили его детей: мальчика шести лет, и девочку четырех, да и жену красавицу Фирангиз. А он сидит атлетичный высокий брюнет, с глазами полными горя, и пережевывает ужин, мне кажется он не понимает что ест, не чувствует вкус еды, не видит нас, он там с детьми и Фирангиз, в прошлом…
Ужин окончен, мы встаем из за стола, и полковник спрашивает у старшины, почему не видно начтыла, действительно, где Манюня?
Полковник, закончив ужин, ушел, и я беру старшину за жабры:
– Слушай харя тыловая, колись, где начтыл?
– Не имею права сказать, товарищ старший лейтенант.
– Я ща из тебя сибирских пельменей налеплю, ты вообще нюх потерял старшина?
– Хорошо, они поехали по деревням закупить продовольствия, но с собой взяли взвод охраны из ЗАР.
– Ладно, пока никому ни слова, свободен, партизан жрачного фронта.
И в беспокойстве иду к дороге, а что я еще щас могу сделать, узнает полковник о самоуправстве начтыла, он ее порвет, после косяка разведчиков он злой как сто тысяч голодных хищников.
Откуда-то появился Ахундов, и говорит:
– Как ты тут Фарход? Машу ждешь?
– Да товарщ майор.
– Ты Машуню нашу старлей не обижай, она геройская девчонка, она меня прикрыла в бою.
– Да вы что, серьезно?
– Ну да немцы в Крепости, когда отражали одну из атак, меня сильно обложили, да и патроны кончились, махаю ППД и лопаткой, как мельница, направо налево думаю все, убьют сейчас эти твари, тут Маша поддержала из ДП, да бойцов послала на выручку, отбились. А то бы и меня там, рядом с Фирангиз и детьми положили бы.
– Слушай майор, ты же мусульманин.
– Да, и что?
– Все в руках аллаха понимаешь, не нам решать, когда кому умирать, тем более твои детки и жена, теперь в раю. А жизнь продолжается Вагит, и жить надо, надо жить и бороться против фашистов, и за счастье других людей. Мсить этим гадам, за своих детей, жену и сотни тысяч других наших сограждан.
– А я что, не мщу?
– Нет Вагит, мне кажется, ты просто ищешь смерти в бою.
Но тут послышался звук моторов, и свет фар, правда, скудный, светомаскировка вермахта. Машины как захватили, так и ездим. Наконец фуражиры (или как их назвать) подьехали на двух блицах, ЗИС-5 и кюбельвагене. Они остановились и с кузовов первой и второй машин, послышалось мычание, а с ЗИСа спрыгнули тыловики и ЗАРовцы. И само собой госпожа начтыл собственной персоной.
– Товарищ интендант третьего ранга, можно вас на минутку.
– Да товарищ комиссар, – хитропопо улыбается она, – товарищи красноармейцы, скот в загон, там бойцы должны были подготовить, а остальной провиант в склад. Я позже приду, Глафира ты за главного.
Все опять запрыгнули в машины, и даже Вагит, что бы, не быть третьим лишним сел в кюбельваген, меж мешков, микроколонна уехала, и мы остались одни.
– Послушай ты интендантишка ты, что вообще бурой стала ты, что себя генералом почувствовала а?
– Не поняла, ты, что наезжаешь на меня?
– Да я тебе щас финансовая душонка, всю жопу напинаю, ты что охренела, нюх тотально потеряла? Ты давно не в ГНИ, ты на войне, и ты тут военнослужащий. Ты обязана выполнять приказы, а ты тут самодеятельность устроила. Почему полковник не в курсе. Какого хрена я должен тебя искать, переживать и мучаться. ИДЕТ война, понимаешь чудо недоделанное.
Но тут, хитрая жопастая бестия, обняла и закрыла рот поцелуем, умеют женщины уходить от разборок блин, потом мне было уже не до разборок. А потом пошли спать.
9 июля 1941 года где то в Белоруссии (точнее в 50-70 км от Брестской крепости)
Просыпаюсь, рядом Маша лежит, мы в шалаше, лето ведь, а с милой рай в шалаше (и в Куршавеле говорят с милой рай, не знаю, не был, ни с, ни без). Раз я проснулся раньше значит ее, значит теперь, моя очередь удивлять, и я скачу на поляну, цветов насобирать. Маня прочухается, а у фейса букет. Насобирал, конечно, не орхидеи, но главное от чистого сердца, бесшумно ступая (как мне кажется) подношу цветы к ложу нашему (кусок тента, под ним сено, сам вчера с бюссинга срезал, ну который спалили). Кладу букет у лица, она дрыхнет так неслабо и от нее вибрация как от нокия 3310 (уже не все, помнят наверно, данный агрегат).