Страница 22 из 65
— Тем более, мы хаваем, какой по натуре навар бывает с таких каш, — рассудительно поддержал беседу мистер Порт. — Дарить людям радость — это всегда пожалуйста. Но за тридцать процентов — вряд ли получится. Совсем другое дело — честная половина. Тогда, отвечаю, ваши клиенты поимеют на себе донельзя счастливый вид, нажрутся до упора и не попросят добавки. Я отвечаю: после нашей кухни, за опять-таки честную долю фраера, с радостью на мордах станут малевать плакаты: «От супа и каши полны наши параши».
Майор едва сдержал улыбку. Он мог гарантировать этому шоблу даже девяносто девять процентов, однако такое безалаберное предложение поставило бы операцию под угрозу срыва.
— Тридцать процентов, — повторил русский гость. — И полная блокировка угрозы со стороны фирм, которые вы кинули. Сами понимаете, покойникам бабки без особой надобности. Простите за откровенность. Но в России кое-кто сильно на вас обижается. Тем более, что ваша работа займет от силы неделю, а все затраты, как вы уже успели убедиться, ложатся на нас.
— Мы готовы выслушать ваше предложение, — сказал мистер Порт.
— Но чтобы убедиться в серьезности предложения, — быстро добавил мистер Берг, — на счет нашей фирмы должно лечь хотя бы полмиллиона.
— Тем более, вы говорили о материально-технической базе, — напомнил мистер Кей.
Вася пожал могучими плечами и заметил:
— Завтра на счету вашей фирмы будет лежать миллион. Быть может, мы продолжим беседу после этого?
— Не стоит, — отрезал Алекс, — чего стоит бизнес без доверия?
— Особенно, если речь идет за Барона, — поддержал компаньона Лео.
— После перевода всей суммы, пропустите ее через несколько транзитных счетов… — заметил гость из России, однако мистер Порт тут же вставил свое веское слово:
— Не учите нас жить… Особенно, когда не сильно хотите помогать материально.
Капитан Немо сухо заметил:
— Просто хотел предупредить, один из счетов должен принадлежать благотворительному фонду имени мистера Дауна.
Американцы дружно улыбнулись, но серьезность бизнеса взяла верх над чувством юмора.
— За ваши бабки, — сказал мистер Берг, — этот фонд может носить имя даже товарища Паркинсона.
Глава десятая
В отличие от многих сверстников, Барон родился не в обычной советской семье. С юных лет вместо улицы его воспитывала какая-то бонна, иногда обзываемая нецензурным словом флиберичка. Его папаша профессор Моршанский вместо того, чтобы регулярно заявляться домой в истинно пролетарском виде, только успевал шляться по каким-то симпозиумам, а мама уделяла куда больше внимания своей деревянной виолончели и Оперному театру, чем единственному наследнику.
Чтобы быть ближе до народа, за тяжкую судьбу которого Моршанские, — продолжая традиции русской интеллигенции, иногда тихим шепотом стеная под двуспальным одеялом, нарекли сына Ванечкой.
Чего с них было взять, кроме анализов, с этих не ясно почему недобитых буржуев? По предварительному диагнозу любого нормального человека видно, какие они на всю голову интеллигенты. Народ активно строит коммунизм, и его распрекрасной жизни поголовно завидует вся остальная планета, а эти за него почему-то переживают. Малохольные они, и ходят с очками на носу, чтоб доказать свою начитанность.
Ванечке несказанно повезло, что он родился безо всяких намеков на музыкальный слух, иначе эта недоделанная профессорская прослойка не дала бы ребенку вместе с другими детками пропагандировать стихи «За наше счастливое детство спасибо, родная страна!»
Какой будущий строитель самой справедливой жизни на земле выдавил бы из себя эти благодарности, когда его привязали бы канатом до аккордеона или цепкой к пьендросу? Даже если бы он пошел ушами в папу с мамой, так вряд ли юный музыкант обзывал их совсем другими словами вместе с той родиной и пианиной.
Что такое настоящая жизнь, Ванечка узнал на шестом году жизни, подустав от изречений бонны в перерывах между чтением книжек вслух. Малому Моршанскому все меньше и меньше хотелось сказок за этих Бов-королевичей и прочий недобитый элемент, потому что он изредка поглядывал в окно и завидовал жизни своих сверстников, гонявших по двору с утра до вечера сколько им влезет.
Ванечка вздыхал, кидая свой шнифт в окно, и чувствовал, что ему просто недодают счастливого детства. Другие дети бегали по мусорнику, играли в жмурки, били друг друга и привязывали консервные банки к котячим хвостам, а Ваня вместо всего этого и прочего счастья был вынужден зевать на монотонные речи бонны про всяких Премудрых Василис и доблестных богатырей, едва успевавших спасать родную землю от очередной напасти.
В один прекрасный день сказки дали свой результат. Ванечка терпеливо дождался, пока бонна устанет декламировать стихи Пушкина за хрустальный гроб. Стоило воспитательнице войти в туалет, как Моршанский мгновенно запер дверь и понесся вперед к счастливой дворовой жизни с такой скоростью, на какую был бы вряд ли способен Конек-Горбунок. Даже при условии, если бы этого животного оседлал сам Мальчиш-Кибальчиш и хорошо молотил пятками по ребрам коня, гоня его к сверкающим вершинам коммунизма.
Сортирная задвижка с успехом выполняла функции Кощея Бессмертного, хотя бонна вела себя в заточении не так скромно, как та самая Василиса в злодейском каземате. Роль Ивана-царевича ближе к вечеру исполнил Моршанский-старший после того, как прибыл домой вместе со своей второй половиной.
Мадам Моршанская с ее таской до музыки сразу догадалась: хриплые вопли, раздающиеся из туалета, мало напоминают ее любимую арию Чио-Чио-сан или песню «Любовь, комсомол и весна», гораздо регулярнее действовавшую на нервы по радиоточке, и едва не упала в обморок, когда освобожденная флиберичка выскочила на относительную свободу. Потому что бонна вовсе не бросилась на шею Моршанским с искренней благодарностью за избавление от неволи, а выдала такой набор фраз, какие вряд ли встречались в тех самых книжках.
Некоторые из этих словосочетаний повторил и наконец-то разысканный в подвале Ванечка, от которого пахло так, словно он не чинно гулял на свежем воздухе с другими детьми, а три дня и три ночи доблестно сражался со Змеем-Горынычем со всеми вытекающими во время дуэли последствиями.
Мадам Моршанская врубилась — она теперь кое-чему может научиться от сына, когда Ванечка открыл на себе рот, упрекая родителей в дремучем невежестве. Действительно, разве без его помощи профессор Моршанский мог бы дальше переть в ногу со временем и народом, когда даже свой спинджак он именовал каким-то дурным словом, а о существовании польтисрака вовсе не догадывался?
С тех самых пор родители скумекали: из Ванечки вырастет самый настоящий лингвист, несмотря на то, что его старались как можно реже выпускать во двор. Бонна продолжала приобщать ребенка к литературе до тех самых пор, пока на Ванечку не нацепили школьный ранец.
Первого сентября, прийдя домой из школы, младший Моршанский убедительно доказал родителям: от влияния среднего образования его не оградит не то, что какая-то маломощная бонна, но даже сильное отсутствие музыкального слуха. Мадам Моршанская с явным удивлением узнавала от сына все новые и новые слова, хотя, откуда дети появляются на свет, Ванечка успел поведать ей еще во время первой в жизни экскурсии во двор. Больше того, мадам перестала принимать в своем доме рефлексирующую по любому поводу интеллигенцию, так как Ванечка, несмотря на воспитание, изредка встревал в разговоры взрослых, после чего на его маму начинали рассматривать так, с понтом она плохо разбирается в чайковских фугах.
Последней подругой, с концами выскочившей из некогда гостеприимного дома Моршанских, была знаменитая скрипачка мадам Бламберг, видевшая в свое время самого Ойстраха.
Скрипачка восторженно рассказывала мадам Моршанской о концерте английской пианистки; ради которого Бламбергша поперлась аж в Москву. Ее восторги разносились по квартире до тех самых- пор, пока из своей комнаты не заявился школьник Ванечка.