Кликун-Камень

— А где ей становиться? — спросил Пикунов.

— Лучше около вашего села. Там узел дорог. Вот вы и возьмите на себя это… Подберите из своих партизан человек пятнадцать, продумайте маршрут. Завтра доложите.

— Сделаем! Верьте нам, товарищ командующий.

И вдруг вспомнил Иван Михайлович звонкий майский день, политического, вышедшего из тюрьмы, разговор его с отцом. Вспомнил все: задубевшие, в ссадинах, ноги арестанта, он, Иван, сбрасывает с себя новые сапоги «на вырост» и протягивает их арестанту, и ту радость, которая охватила намучившегося человека, и гневно вздернутые брови отца. Командир рассмеялся.

— Вот здорово!

Мужики переглянулись. Пикунов повторил:

— Говорю, верь нам, командующий.

— Верю, верю. Значит, мои сапоги тебя с правильной тропки не свели? Здорово?

Долго Пикунов смотрел на командира. Только когда тот напомнил о Верхотурье, всхлопнул руками:

— Да неужто это ты, тот мальчишка востроглазый? Уж как ты выручил меня тогда!

Исполненные ответственности, мужики ушли. Маленький отряд партизан покинул Златоуст.

На осине заливисто щебетали малиновки, и точно от их нежного свиста листья дерева дрожали. Вдалеке раздельно куковали кукушки. Готовая ко сну повилика свертывала листья. Видно озерцо. У быстрины одиноко качался селезень в брачном наряде. Мир неба и воды.

С затаенным дыханием слушал Иван Михайлович шорохи растрепанной травы. Садилась на землю роса. Пчелы спешили укрыться от нее, чтобы не отяжелели крылья. Солнце скрылось за дальней сопкой. В осоке звенели комары, трещали кузнечики. Над болотом поднимался туман. Отчетливо, вот здесь, рядом, всплыло перед глазами командира Верхотурье, детство, седой отец, песенная мать…

В перерывы между боями бойцы учились прицельной стрельбе.

Малышев присутствовал на занятиях, наблюдал за ходом обучения.

А то направлялся проверять посты. В лесу пылали костры. Кто-то бросил в огонь желтую сосновую корягу. Она затрещала, обнялась с огнем. Яркий свет отогнал темноту и запрыгал на смуглых лицах. Доносились звучный хохот, песни. А эхо в лесу откликалось и на смех, и на песню.

«Как Кликун-Камень… Вайнера бы сюда, только без войны. Посадить его на кумыс, пусть лечится!»

Спокойную ясную тишину нарушил нарастающий стук.

К станции подходил поезд.

Ехала на фронт надеждинская рота. Бойцы на полустанке перемешались, здоровались. Послышался среди шума знакомый Малышеву говорок:

— Дутова добивали. Ему стервятник, наверное, и глаза уже выклевал! Теперь будем беляков бить…

Ну конечно: Немцов Семен! Все тот же большеголовый, плечистый зубоскал с надломленными бровями, только волосы поредели, да в глазах появился суровый блеск.

— Здорово, земляк!

Немцов долго всматривался в статного военного, наконец, радостно привскочил.

— Здравствуй, Иван Михайлович! — гаркнул он и, стукнув каблуками, схватил Малышева за плечи. — Ты что тут делаешь?

— Командую.

— Ну, гора свой вес знает.

— А где Стеша?

Немцов приосанился:

— Меня в Надеждинске ждет. Сына растит.

— Здорово!

— Пропускай нас, друг. Дальше следуем. Поговорили бы с тобой, да, авось, увидимся еще.

Поезд пропустили. Паровоз выбросил в обе стороны пар, будто распахнул белую шубу. Багровый свет нового дня прорезал небо, как рана.

Две встречи. Всколыхнули они прошлое, разволновали родством с людьми. Казалось, снова ведет молодой учитель Малышев в лес первых большевиков села Фоминки, снова с Немцовым прячут они литературу. И столько вопросов встало, которые надо бы выяснить: где Дашутка-сирота? жив ли самодур Кислов? как живут браться Кочевы?

…Выбивали беляков из поселка, они за спиной красных отрядов сразу поднимали мятежи, жгли дома Советов, убивали большевиков. Перерезали телеграфную линию между Златоустом и Уфой. Так было на Бакальском руднике, на Саткинском заводе.

Преследовали их на конях.

Беспорядочно отстреливались, согнувшись, прячась за случайные прикрытия, белые бежали к мосту. «Максим» вдогонку посылал одну очередь за другой.

Сырые клубы дыма от шрапнельных разрывов уплывали в редкие кусты. Хлестали пули.

Рыжик нес командующего уверенно, красиво подняв голову.

Взрыв страшной силы оглушил Малышева. Огнем вспыхнула земля. Заржав, конь упал вначале на колени, затем на бок, пытаясь подняться, тихо застонал.

Еле высвободив из-под него ногу, Иван Михайлович приподнял морду коня. Изо рта тонкой струйкой текла кровь. Ореховые глаза уже начали мутнеть.

— Убили, гады! Рыжик! Рыжик!

Косые лучи солнца слепили и жгли.

Медленно, прихрамывая, опираясь на винтовку, командующий направился вслед отряду, поминутно оглядываясь. От струящегося знойного марева казалось, что Рыжик шевелился.

Наступила напряженная, полная ожидания тишина. Люди шли и шли по сухой земле. «Упасть и уснуть, уснуть… Сколько я ночей на спал?» — пронеслось в голове Малышева.

Придорожные кусты, казалось, оторвались от земли и плыли, кружась, опоясывая отряд. От этого их кружения рябило в глазах. Плыли носилки с ранеными и убитыми. Кто убитые? Кто раненые? Все было как в тумане, непрочно и шатко. «Не упасть бы… не упасть…»

Усилием воли Малышев опередил отряд. «Чтобы не думали, что сдал… Чтобы не думали…»

Деревня Куваши ничем не отличалась от других деревень Южного Урала. Только как-то особенно отчужденны и непроницаемы были люди. Но Малышев верил: пусть хоть один человек что-то вынесет из встречи с красными, и это будет победой.

— Крестьяне! Вас запугали и вас обманывают. Верьте только большевистской партии и Советской власти! Они принесут вам волю и землю. Только они освободят вас от кулака-мироеда. Боритесь за Советскую власть! Вступайте в ряды партии большевиков!

Стоящий вблизи безбородый мужик с красными кроличьими глазами все время покусывал свой огромный кулак. Неожиданно он спросил:

— Это в которую партию? Это в ту, в которой бабы общие будут?

— Не верьте этому, мужики!

— Ваша революция в деревнях-то все заборы разобрала!

Контузия и бессонница давали себя знать. В голове стоял утомительный звон. Лица крестьян сливались, кружились, плыли. Кружилось солнце над головой, небо в белых барашках. Болело все тело, ноги казались чужими, не слушались.

Савва твердил о том, что здесь собрались кулаки, что вся деревня Куваши — кулацкая, что он ненавидит всех.

Малышев рассеянно спросил:

— Так-таки всех ненавидишь?

Савва вдруг успокоился, весело рассмеялся:

— Ну, зачем же всех? Только врагов.

Он не отходил от командующего ни на шаг, все с большей тревогой следил за ним. Разведка донесла, что белобандиты заняли Кусинский завод, взорвали железнодорожный мост. Движение между Златоустом и Екатеринбургом прекратилось. Надо было восстановить связь. Иначе противник окружит весь Златоустовский фронт.

Малышев повел отряд на Кусу.

Недалеко по линии на железнодорожную будку напали белые. Восемнадцать красногвардейцев, засевшая там разведка, были убиты. Документов при них не оказалось. Лица изуродованы. На теле вырезаны пятиконечные звезды.

— Шапки долой!

— Мясники, а не воины, — сказал кто-то сквозь зубы.

Степь дымилась: ее подожгли белобандиты. Дым качался меж пологими холмами, ел глаза.

Кто-то говорил Леньке:

— Лезешь ты под самый огонь! Не сносить тебе головы.

Ленька совсем по-взрослому пошутил:

— Без тебя шагу не сделаю!

Пусть шутят люди. Шутят — значит уверены в себе.

Небо стало розовым. Близ дороги, в маленьких березовых колках, тосковали куропатки. Невысокие степные березки, одетые клейким листом, задумчиво стояли, сияя белизной коры. Пахло перегноем полыни, дикого клевера. Ветер слепил глаза, шел с шумом по чащам, весело трепал молодую травку.

— Ветер-то в ногу с нами идет, — прервал кто-то гнетущее молчание отряда.

— Не с нами, а навстречу.

— Препятствия — лучший союзник воли. Держись, как бы ветер тебя не сшиб.