Страница 13 из 52
Немцов заиграл кадриль.
— Эх, девочки-припевочки мои, спляшите, потешьте! — Немцов не мог обходиться без прибаутки или поговорки. Глаза его смеялись, и лицо лучилось лукавством, удалью.
Девушки побросали рукоделия, стали в пары. Иван, подхватив строгую ткачиху, закружился вместе со всеми. Перебегая с места на место в сложном танце, выделывая разные коленца, приседал, кланялся и снова подхватывал свою подругу, легко приподнимал ее, стремительно кружил. После танца снова все чинно расселись по местам, отдыхая.
Две девушки в углу продолжали прерванный кадрилью разговор:
— Как заполыхает, как заполыхает, сразу с десяток изб занялось. Батюшка, говорят, с иконами на огонь пошел.
— А я слышала, что их обокрали. Весь непочат урожай взяли, до зернышка.
Малышев, стараясь понять, о чем говорят на посиделках, подвинулся ближе:
— А вы не слыхали, на Кушве большое крушение поезда было?
— Ой, нет, не слыхали!
— Расскажи, учитель.
Иван начал плести, сколько убитых и раненых, сколько вагонов сгорело от столкновения. Он понял: здесь говорят только о необычном.
— Много людей погибло. И дети, и женщины. Ну да русский народ к этому привык. Еще в пятом году… Разве кто-нибудь людей жалеет?…
— А что в пятом году? Расскажи, учитель.
Целый час в напряженной тишине звучал его голос да слышались вздохи девчат.
Ивана провожали до дома под гармошку. В морозном воздухе далеко неслись девичьи песни.
Все легче становилось Малышеву работать в кружке. Выбрали уполномоченных для связи, пропагандистов. Часто одновременно шли занятия — открытое чтение в школе, разбор программы социал-демократической рабочей партии на квартире кого-нибудь из кружковцев.
Иногда разучивали вполголоса революционные песни.
…Вечер длинный, ночь тягучая. За окнами мороз. Печь в избе Кочевых дымила, от этого и от огня трехлинейной лампы тусклый чад поднимался к потолку.
Иван охрип, язык его онемел — столько приходилось читать вслух! Но читать Ленина он хотел сам. Слово, одно слово могут украсть, прочесть не так, и не все поймут ленинские большие мысли.
«Рабочие говорят: довольно уже гнули спины мы, миллионы рабочего народа! довольно мы работали на богачей, оставаясь сами нищими! довольно мы позволяем себя грабить! мы хотим соединиться в союзы, соединить всех рабочих в один большой рабочий союз (рабочую партию) и сообща добиваться лучшей жизни. Мы хотим добиться нового, лучшего устройства общества: в этом новом, лучшем обществе не должно быть ни богатых, ни бедных, все должны принимать участие в работе. Не кучка богатеев, а все трудящиеся должны пользоваться плодами общей работы… Это новое, лучшее общество называется социалистическим обществом. Учение о нем называется социализмом. Союзы рабочих для борьбы за это лучшее устройство общества называются партиями социал-демократов… И наши рабочие вместе с социалистами из образованных людей тоже устроили такую партию: Российскую социал-демократическую рабочую партию».
Евмений взволнованно воскликнул, ударив себя по колену:
— Наша партия!
С улицы послышались звуки гармошки: Немцов предупреждал об опасности.
Один за другим кружковцы тихо выходили из избы, исчезали через огород в переулок, в снежный замет.
Немцов ожидал Малышева на углу.
— Филат Реутов в окно заглядывал. Вот попадется мне, я ему покажу! А потом… уеду отсюда. Уеду на Север… Поищу, где чужую бабу забыть можно. На людей посмотрю.
Малышев рассмеялся:
— Здорово! Здесь тебе не люди?.. А на чужих баб заглядывать — у тебя видно в крови…
— Нет, Иван… Одну, но такую, как Стеша, хочу найти…
— Ну, пока найдешь, успеешь съездить в Махнево. Отвезти нужно один пакет… Предупреждаю: дело серьезное. Накроют, посидишь за решеткой.
— Не пугай. Хоть каждый день буду возить… Знаю, для чего.
Увидев вышедших из-за угла людей, они враз слаженно запели.
Вслед им раздался визгливый мужской голос:
— Политиканы идут!
VIII
Масленицу в Фоминке справляли широко. В каждом доме стряпали пельмени, пекли блины, пили брагу. Молодежь строила горки-катушки. С утра до вечера катались на санках. Люди позажиточней запрягали лошадей в расписные кошевки, подвешивали под дугу бубенчики и катались — на зависть другим.
По вечерам пьяные парни у катушки дрались, рвали друг другу губы. Слышались визг, треск выламываемых заборов.
Иван на кружке, хитровато прищурясь, сказал:
— И нам бы покататься…
— У Лавриенко нашего — лошадь. У Краюхина — лошадь. У Лаптева… — подсчитал Павел.
— Немцов школьную запряжет. Вот и две кошевы.
— В гривы ленты вплетем!
— Девок, парней от катушки по очереди катать будем…
— Ты, Емка, — холостой, Немцов — холостой…
— И ты, учитель, холостой! Не вздумайте «Чем Русь славна» петь. Писарь с Удавом до сих пор ищут, кто на святках это пел, — смеясь, предостерегала Стеша.
Немцов смотрел на нее исподлобья.
— А может, ты со мной поедешь? — спросил он ее.
Женщина вздохнула:
— А меня ты тоже агитировать хочешь? Я только место в кошевке зря займу.
— Я скажу тебе: Стеша, дорогая, сердце ты мое вынула! — Немцов подвинулся к ней ближе.
— Смотри, я обратно его задвину…
Набрав полную кошеву девушек и парней, Иван важно уселся на передке, лихо присвистнул на лошадей.
Девушки взвизгивали от быстрой езды. Иван гнал к реке по искристой дороге, время от времени оглядывался на седоков. Все разрумянились. Девичьи лица, обрамленные цветными полушалками, были хороши и свежи.
Иван крикнул париям на катушке:
— Что же вы девушек на санках катаете? Или на лошадь не заработали? Заняли бы у Удава лошадку.
Ребята засмеялись, отмахиваясь:
— Даст он… Мы ему уже несколько лет за хлеб должны.
Детей у катушек стало больше, взрослых меньше: все катались на лошадях. Драки прекратились.
…Снег начал незаметно темнеть. Дороги днем оттаивали, с крыш падали звонкие капли. Ветер посвежел, насыщенный запахом мокрого снега, прошлогодней травы, неуловимо возбуждающим и тревожным.
За учителем установилась слежка. Ухищрения Филата Реутова всех смешили.
Прятать мешочки с литературой в снег уже было опасно: вытают, выдадут. Женщины долго советовались о месте для них, наконец радостно сообщили Ивану:
— Нашли, нашли, где хранить литературу. Не догадаться ни в жизнь! Сегодня, как стемнеет, мы спустим мешок в отдушины фундамента магазина. Когда надо — вытянем. Немцов с гармошкой караулить будет…
Хозяйка выставила в этот день зимние рамы. Ночная свежесть проникла в избу.
Учитель сидел у окна, прислушивался, не раздастся ли гармошка: это будет сигналом — все благополучно.
В небе мигали звезды. За рекой, в прозрачно-мутноватом лунном свете дымилась и темнела спящая тайга. В тишине громко стучали часы. Хотелось вырвать из них звук, чтоб он не мешал.
Хозяйка в кухне говорила протяжно:
— Проходи, Филатушка, проходи!
«Филатушка?!» Уж не тот ли, с висячим носом, шпик проклятый?»
— Пройду! — писклявым голосом отозвался тот. — Тоскливо вечерами-то. А квартирант-то дома ли?
— Дома. Уснул, наверное.
— И чего он в свободное время делает?
— Все читает да пишет.
И вот запела упоенно гармошка.
Иван чуть не рассмеялся от счастья. Реутов говорил:
— Это конюх школьный Немцов завел опять. Голова большая, а безмозглая.
А гармонь, надрываясь, пела. Ивану хотелось плакать, смеяться.
«Удалось! Удалось!» И было досадно слушать, как Реутов говорил громко, почти кричал:
— Как разведет голубы-то меха, себя забудешь! Гуляет, не женится. А уж перестарок. Появились, Таисья Васильевна, такие охальники: листки и подметные письма пишут, что царя им не надо! Да я бы сам таких раздавил.
Иван понимал, что кричит Реутов, стараясь разбудить его, но упорно притворялся спящим.