Страница 4 из 5
То есть, спрашиваю, предлагаешь мне сделать то, чего не смогли сделать профессионалы?
– Я предлагаю тебе работу. А в отношении Каталины считай, что ты…не знаю…таблетка. Препарат, который стоит испробовать. Другие медикаменты не помогают. Главное, чтобы у тебя не было серьезных побочных эффектов, приятель.
Как я себе представляю секс с сестрой Дэла? Я и сам не знаю. Возможно, это будет по-другому. Не так, как со шлюхами в исповедальне, где откровением является крепкий оргазм. И плесень на потолке.
Но мне отчаянно хочется взяться за это дело. Разве идеальная женщина – это не та, которая не говорит? Я хочу сказать, все беды – не из-за того ли, что индивид N сказал что-то господину M – скорее всего, правду – а тот обиделся и решил отомстить? Тебя могут порезать, "вооруженно ограбить", обоссать дверь твоего дома. Но слова могут и убить.
Любая правда – ранение в сердце.
И слова ссут не на дверь, и даже не на новые туфли, а прямо в голову.
Ты ведь помнишь каждое оскорбление в свой адрес, ложишься спать и представляешь, как даёшь сдачи обидчику. Вновь и вновь моделируешь ситуацию, где плохие парни будут непременно наказаны за грубость и неуважение.
Секс с Каталиной – это секс с отчаянием, просто очередной кирпичик, который вывалится из стены, как только эфемерные родственные связи перейдут в фазу отягощающей рутины.
Секс с Эмили – секс с безразличием. Она не имеет надо мной власти. Одноразовая знакомая.
Воспоминания – худший из побочных эффектов. От него не избавиться и его нельзя предотвратить. У каждого человека должен быть в кармане рецепт, в котором будет указано "возможно, не забудете никогда". Или "исчезнет из воспоминаний через три недели". Но нет. Ты выбираешь тех, кто сделает тебя несчастным. Больнее клюнет, а значит, навечно останется в памяти.
Я спрашиваю Дэла, во сколько мне прийти?
– В двенадцать. Я вас познакомлю, а сам отправлюсь по делам.
Я сказал, что не опоздаю.
Мы вышли из-за стола, оплатив завтрак. Дэл сказал официантке, что у омлета дерьмовый привкус. Но за красивые глаза и высокую упругую грудь оставил на чай двадцатку.
– Не хотите у меня отсосать?
Девушка лишь смущенно улыбнулась и сказала, что у неё есть парень. Политика заведения: улыбаться, даже ели тебя насилуют.
– И? Это не значит, что ваш рот не принадлежит всему миру.
Затем он бросил официантке визитку и ушёл не попрощавшись. Я попросил показать, что он оставил.
"Дэл Симмонс. Изготовление сувениров. Ручная работа".
4
Иисус предложил нам строить отношения на любви, не прибегая к насилию. Его послушали и распяли, заставили тащить в гору собственный эшафот, предварительно отвесив несметное количество плетей. Закончив свой славный путь на вершине Голгофы, наш "мистер Creatio ex Nihilo", сам того не зная, опроверг всю теорию кармы.
Сеял любовь. Умер в страшных муках.
Карма становится невозможной.
Если принимать всё сказанное ранее за абсолютную истину, то и бог не имеет смысла.
Посылать своего сына туда, где он в любом из постижимых случаев будет обречён на страдания, дабы подать пример обезьянам типа мистера Морелли – восхитительно глупая затея, даже для неоднозначного персонажа. Напрасные жертвы никому не нужны.
А мне нужно двадцать минут. Очередной пятничный половой акт будет экзотичнее всех предыдущих. Мария, затылок которой я разглядываю в данный момент, приняла оксибутират натрия и теперь постоянно твердит мне: "Приручи суку". Мышцы на её спине кажутся высеченными из дерева.
Во времена Александра Македонского греки любили белокурые волосы так же, как и мы сейчас. Мужчины и женщины отбеливали волосы различными водными и травяными настоями. Наносили на волосы лимонный сок и втирали в них пепел, затем терпеливо сидели под палящим средиземноморским солнцем, чтобы обрести вожделенное сходство с единственной блондинкой греческого пантеона – Афродитой.
Бутират стимулирует выброс гормона роста. Ещё в восьмидесятых он продавался без рецепта, и приобретали его в основном культуристы из-за способности вещества уменьшать количество жира и подспудно наращивать мышечную массу. И, конечно же, побочный эффект в виде эйфории не остался незамеченным.
Я вытащил ремень и обвил им шею моей новоиспеченной партнёрши. Сегодня повезёт мне.
Приручи суку.
Взвизги Марии перемешиваются со словами пастора Троя: "Если подуешь на искру, она разгорится, а если плюнешь на неё – угаснет: то и другое выходит из уст твоих".
Из уст потаскухи, стоящей предо мной на четвереньках, выходит всё та же словесная комбинация. Не суждено ей разжечь пламя или же убить его при рождении. Ни создать, ни разрушить. Беспомощная совокупность аминокислот.
Венецианки наносили на волосы кислое молоко и, пропустив их через отверстия специальной шляпы, подставляли лучам знакомой звезды.
Я представляю, как выглядит Каталина, проецируя её образ на внешность Дэла. Темные локоны, острые скулы. Слегка вздернутый нос, длинные ресницы, заостренные и приподнятые уголки глаз.
Скорее всего, она очень и очень худая. Ее брат упоминал об отсутствии аппетита. Судя по тому, что случилось с их родителями, что-либо жареное Каталина есть не станет. Думаю, её за это никто не осудит.
Я не знаю, чем руководствуется Дэл, нанимая меня в качестве любовника его родной сестры. Даже если она заговорит, ничего не изменится. Задумка остается непонятой. Бессмысленной.
Александр Грэхем Белл, изобретатель телефона, ни разу не позвонил своим маме и жене: они обе были глухими. Вспомнилось.
С другой стороны, карма – причинно-следственный закон. Может быть, смерть Иисуса – наказание за исключительность? Нельзя быть абсолютно "чистым" и оставаться при этом живым. Система не терпит сбоев. Тогда всё мистическое начало истории о непорочно зачатом мальчике терпит крах.
Приручи суку.
Голос Марии кажется могильным, неживым. Словно, присунув ей, я нажал какую-то кнопку, запустившую повторение неуместной фразы. Я трахаю тело. Не девушку и не человека. Просто туловище.
Я чувствую отвращение. Мне хочется как-то наказать себя. Каждый раз, когда я даю в рот какой-нибудь джанки. Или усаживаю на член очередную армиду. Я знаю, что молния не поразит меня с незримых высот, воздав тем самым за все греховные деяния. Более того: нет никакого бога. Некому сводить со мной счёты, нет такого существа, которому я жаловался бы перед сном, утирая скупую слезу раскаяния. Мне не за что просить прощения, я не нуждаюсь в помощи.
Пастор не унимается: "Нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем".
Я спрашиваю Марию, чего она хочет?
– Приручи суку.
Затягиваю ремень покрепче.
– Приручи…– хрип превратился в писк.
И вот она, секунда, ради которой ты и приходишь в эту церковь. Слушаешь доброго пастора, пыхтишь и напрягаешься. Мы работаем и рискуем ради одного – пятисекундного счастья.
Уже минут десять я сижу в исповедальне и разглядываю плесень. Серое полотно, закрывшее обрывок потолка, напоминает обо всех моих партнёршах. Каждый серый комочек – свидетель свального греха и сексуального плюрализма – стал страницей в дневнике моих похождений. Чем дольше я всматриваюсь, тем явственнее проступают имена всех жриц, что прелюбодействовали вместе со мной.
В церкви воцарилась тишина. Джанки разбредаются по своим убежищам. У них впереди тяжёлая неделя. Семь дней в ожидании пасторской благодетели.
– Давай уже выходи, самец. Жду тебя на улице.
Признаюсь, я немного испугался. Но голос показался знакомым. Дэл.