Блуждающее время

Семен таращил глаза, и уже не называл себя трупом. Но тени живого, но уже распадавшегося трупа, еще долго плясали на стене, угрожая последней схваткой. Несколько дней Кружалов нс выходил из комнаты.

Потом, когда танцы на стене затихли, вышел на улицу, чувствуя, что трупа внутри нет. Это не означало, однако, что он возвратился в мир. Напротив, это означало, что краем ума своего он коснулся не мира, на котором лежит печать смерти, а сферы, которая простирается За-Смертью, потому что именно ее он увидел в глазах Марины.

Но тайна принесла освобождение. Семен никак не мог понять, что же будет дальше, и что это за сфера За-Смертью, он только ощутил ее мерцание, но и это было ударом. Хватит с него и того, что труп, не выдержав мерцания глаз, ушел, тоже растворился в нем самом, лишившись центра своей жизни. А тени пусть пляшут, и запах живой смерти еще исходит изо рта. Семен был человек простой, но он знал то, что не знали многие другие: Марина уже почти не человек, это в ней прошло.

Может, только диковатый старичок какими-то мгновениями (если говорить об обитателях подвала), спрятавшись от крыс, мог бы сейчас понять Семена и полюбить. А Марина уже была далеко. Но неужели быть человеком – это болезнь? Такой вопрос мог вызывать в Семене только смех. И он, сидя опять в кресле, повторял про себя: диковатого старичка-то, в сущности, кроме него никто и не просекал по-настоящему. Мало ли он шумел, это была одна форма.

И тут пришел Никита. Дело в том, что Кружалов, когда уходил из подвала (надо сказать, все было не так просто: подвал и жизнь в нем тайно спонсировал какой-то безумный новый русский), решил взять к себе какое-то воплощенное воспоминание о подвале. О его темноте и отрешенности. «Лучше Никиты ничего не найдешь», – решил он. И в последний свой незаметный день пребывания в подвале Семен отозвал в сторонку Никиту, который как раз возник, и дал ему адрес, уговаривая приходить. Семен, правда, и не надеялся, сомневаясь даже в том, что Никита умеет читать.

Но Никита пришел.

Все было как обычно. Как только Никита вошел в квартиру, он тут же вскрикнул «мне бежать!» Но не побежал, а сел в кресло. Кресел вообще в квартире Семена, бывшего трупом, было много. Семен только хотел предложить Никите выпить, но тут пробежала мышь. И Никита на это внезапно захохотал. Мышь не удивила Семена, но хохот Никиты озадачил его. К тому же Никита потом улыбнулся, и это еще более озадачило Семена. В улыбке не было никакого просветления, хотя бы минимального, которое озаряет даже улыбку детоубийцы. Никита же улыбнулся просто вне всякой реальности – и внешней, и внутренней. Это круто почувствовал оживший Семен. И нe мышь вовсе Никиту рассмешила, а бог знает что. Тем более что Никита отродясь (но неизвестно было, в каком тысячелетии он родился) не воспринимал тех животных, которые живут при нас, как будто по мере приближения к будущему все эти животные перемерли. Было такое впечатление, что он их ощущает, как мы бы восприняли виртуальных птеродактилей. Тогда что же его рассмешило, и чему он улыбался?

Семен не долго ломал себе голову. Он просто вдруг высказался, что хочет устроить прощальный ужин своему трупу, который вышел из него и где-то бродит сейчас по квартире. И особенно ему, Семену, хочется перед тем как шепнуть своему трупу «до свиданья», «до встречи в могиле», станцевать с ним по-хорошему, причем лихо станцевать, но весело. Никита, вообще говоря, понимал русский язык, но чуть по-своему. Он, вроде, обрадовался предложению Семена и закивал головой. Но в действительности Семен все больше чувствовал, что труп растворился в нем, но, с другой стороны, эти странные тени – чьи они были в конце концов? Неизвестно! «Скорее, они были не тени, а призраки», – подумал Семен. Но он был непрочь станцевать и с призраком своего трупа или с его двойником. Надо же было как-то отпраздновать свою победу. Но призрака, даже бродящего по квартире, не всегда можно найти. И тогда Никита привстал и предложил себя. Дескать, «станцуем вместе, чего гордиться горем», – сказал он.

– Потерять труп – это плохо, очень плохо, могила будет пуста, а на луне могил нет, – пробормотал Никита, – жалко труп.

Семен хватил водки, совсем немного, и они стали танцевать – простой разгульный человек и по-своему реальный старичок из пятого или седьмого тысячелетия нашей эры, кто его точно знает. Танцуя с Никитой, Семен не раз приближал свое лицо к будущему, ощущал его тело и дыхание. И вот тогда Семен окончательно обалдел, и, может быть, навек. Благодаря своей исключительной интуиции, Семен вдруг почувствовал, что тело старика словно пустое, но не то чтобы в буквальном смысле, а какая-то существенная неопределимая стихия нашего тела в нем отсутствует.

И глаза старичка странно менялись, то в них мелькала детская простота, то бабья нежность, то ученость, то поэзия, то испуг – и все это слегка, моментами, и тут же исчезает, проходит, как мираж столетий. В самих же себе эти глаза оставались леденящими, неподвижными и безразличными ко всему, смотрелись страшно в безумии своего покоя.

«Король, он – король! Как я раньше не догадался» – вскрикнул про себя Семен.

Глава 21

Следующим утром Семен еще спал, с измененным нутром, как раздался истерический звонок в дверь. Кружалов открыл, хотя был в одних трусах. Как вихрь, в квартиру ворвался Павел – приехал с дачи, еще тепленький после ночной встречи с Безлунным.

– Не узнаете разве? – с отчаяньем в голосе сказал Павел. – Я от Марины и от Черепова! Помните, еще у Марины встречались?

– Да все я помню, – угрюмо сказал Семен, натягивая одежонки. – Раз от Марины, то проходите.

– Мне о вас столько рассказывали, – добавил Далинин.

Семен промолчал. Сели.

Но Кружалов сразу взял быка за рога.

– Хочу вас предупредить, Павлик, что труп из меня вышел, – без обиняков, с народной прямотой высказался Семен и высморкался. – С помощью Марины. Если вы надеялись на мою трупность, то зря тратили время.

Павел прямо подпрыгнул.

– Что вы, что вы, Семен! – вскрикнул он. – Меня больше всего привлекало то, что вы из простого народа, а контакт у вас с нами полный! Конечно, Марина подсказала, но ведь какую же нужно интуицию иметь, какое свое нутро!

– Нутро у нас есть. Вы вот диковатого старичка зря не заметили…

– Я всех замечаю таких. Не только в вашем подвале… И Егор Корнеев, мой друг, тоже…

– Тогда мы с вами завсегда друзья. Образование ваше не помеха, главное – нутро…

– В этом случае я тоже буду прям, как военнослужащий все равно. Хочу видеть Никиту!

– Никиту?! Он – король, настоящий король!

– И что?

– Он был у меня, но не вышло. В смущение меня ввел.

– Так что, он не придет теперь к вам??!

Выяснилось, что вряд ли придет. Павел беспомощно развел руками, но Семен, хмуря брови, мрачно утешил его.

– Художника в подвале помнишь? – сказал он. – Так тот все знает. Хотя, где Никита живет и живет ли он вообще – про это, конечно, никто не знает. Но есть тут дурачок один, смехун, который часто ни с того ни с сего хохочет. Но не плачет потом, не подумай, – добавил Семен. – Похохочет себе и вроде бы успокоится. Так вот Никита к нему симпатию имел. Их редко, но видели вместе. И художник наш знает, где живет смехун этот, потому что был у него из-за какой-то картины, которая валялась у смехуна под кроватью где-то. Художник наш не так уж часто, но заходит в подвал, ночует, любит там все: и сырость, и картины, и людей, и крыс. Он у нас часто рисует в темноте, не видя ничего. Говорят, такой способ рисовать есть. Он и выставки какого-то Самохеева у нас устраивает, картинки страшные в подвале висят, но Самохеев этот никому и нигде не известен, его не продашь, – разговорился вдруг Семен, – хотя наш-то считает его гением. Нашего звать Всеволодом, сирота он.

По мере углубления в разговор Паша удивлялся: трупность действительно исчезла и мрачности меньше от этого.

Трупность, решил Павел, ушла куда-то внутрь, растворилась в нутре, словно какое пиво или квас.