Страница 2 из 8
Вроде только что сидела дома, думала о чём-то своём, о фейском. Например, о том, что жульничать с игровыми автоматами, заставляя их тошниться билетиками, нехорошо. Хлоп – и она уже внутри трюмо. Хотя, даже хлоп не было. Скорее – раз! – и ты внутри.
Янка поёрзала.
Ящики задвигались.
Да нет. Всё гораздо хуже. Она не внутри трюмо. Она сама – трюмо. Была обычной московской малолетней феей, стала предметом мебели. Не новым, кстати. Коричневый лак поцарапан, местами пузырится, амальгама зеркал пошла пятнами. Одно пятно такое большое, что ей приходилось пригибать голову, чтобы посмотреть – что вокруг.
А вокруг какая-то комната. Из своего зеркала она видела двуспальную кровать и шкаф. А створки-то боковые, створки поворачиваются! Янка заскрипела петлями, поворачивая зеркала. Вот окно, сервант, дверь.
Дверь начала открываться.
– А ну, спрячься немедленно! Ты что себе позволяешь!? Что ты там маячишь? Не видишь, хозяйка заходит!
Вот уж чего-чего, а спряталась бы Янка с превеликой радостью, да так, чтобы её никто никогда не нашёл, и без всяких криков. Тем более кричал шкаф. Когда на вас кричит шкаф, хочется спрятаться, даже шкаф кричит: прекратите прятаться немедленно. Янка заметалась по зеркалу. Так по стене мечется солнечный зайчик. Отражаясь от зеркальца, которое держит трясущийся от страха человек.
– Прекрати сейчас же виднеться! – кричал шкаф.
– Чего? – пискнула Янка.
– Стань прозрачной!
Как-то ей это удалось. Не спрашивайте, как. Станете зеркалом – научитесь.
И вовремя.
Только она распрозрачнилась, как в неё заглянула женщина лет пятидесяти. Женщина поправляла причёску, близоруко щурясь, почти касаясь зеркала носом. А с той стороны на неё, выпучив глаза и зажав рот руками, смотрела Янка. Женщина смотрела Янке в глаза и брызгала на себя лаком. Янка пучилась. Невидимой быть она привыкла, фея всё-таки. Но в неё ещё ни разу не причёсывались.
– Фух! – скрипнул дверцей шкаф, когда хозяйка вышла. – С ума сошла, да? А если бы она тебя заметила? Вот, помню, был случай. Так же одно зеркало зазевалось. Хозяйка – бух! – шкаф бухнул чем-то внутри себя. – И в больницу. Так перепугалась. А вернулась, давай мебель менять. И всё, брата моего двоюродного, трёхстворчатого с антресолью, на дрова отправили. Он сам мне и рассказал напоследок.
– Здравствуйте, – запоздало решила поздороваться Янка, не зная, как ещё отреагировать на трагическую историю из жизни шкафов.
– Да здравствуй, здравствуй уже. Новенькая, что ли? Раньше-то кем была? Тумбочкой, небось, судя по глупости. И кто только таких в зеркала пускает?
– Я раньше девочкой была.
– Чего?
– Девочкой.
По зеркалу побежало отражение слезинки. Янка хотела вытереть щеку, но только двинула левой своркой трюмо. От чего разревелась в полный скрип. Трюмо зашаталось и захлопало створками.
– Тихо ты! Ещё сломаешься! – прикрикнул на неё шкаф. – Девочкой так девочкой. Эка невидаль. Кого тут только нет. Хватит реветь.
Янка закрыла створки трюмо, как закрывают лицо руками, чтобы успокоиться.
– А вы кто? – спросила она минут через пять.
– Как это кто? Не видишь, что ли? Шкаф. Из гарнитура. Только из всего гарнитура только я один и остался.
Шкаф вздохнул, стукнув полками.
– Остальные уже кто где. Но, опасаюсь я, большей частью на свалке. Разве что книжная полка жива ещё. Она такая, знаешь, крепкая очень была, устойчивая.
– А я? – спросила Янка.
– Что я?
– Я так и буду мебелью?
– А чем тебе не нравится? Хочешь, лампой становись. В квартире двумя этажами выше лампа не занята, тоже в спальне. Только скучно это, с потолка свисать.
– Эй! На себя посмотри! Сарай деревянный! – заругался кто-то дребезжащим голосом.
«Это же лампа говорит», – поняла Янка. Лампа даже раскачивалась от возмущения.
– Вот выключу вам свет, будете знать! – брюзжала лампа. – Что вы понимаете, мебель!
Это слово лампа сказала, как мы говорим… В общем, тоже говорим «мебель», о каком-то человеке.
– Да выключай! – засмеялся шкаф, отчего его стенки несколько раз выгнулись и вогнулись. – Нам-то что? Мы тут что, иголки с пола собираем?
– Ах, так! – искрилась лампа. – Выключусь – хозяева в темноте ничего в вас не найдут, выкинут вас на помойку.
– Зачем же нас выкидывать? Они фонариком посветят. А выкинут потом тебя, тёмная ты наша.
– А я вам, а я вам!..
Янка подумала, что лампа сейчас перегорит от негодования.
– Тихо, тихо, – вступила она. – Расскажите лучше, а хозяева ваши про вас знают?
– Точно тумбочкой ты была, а не девочкой! – шкаф сразу же забыл про скандальную лампу. – Как можно не знать, что у тебя в квартире шкаф стоит?
– Нет, я не про это. Они знают, что вы… вы…
Янка замялась. Она хотела сказать «живые», но подумала, что говорить про шкаф «живой», это как-то слишком.
– Они знают, что вы говорящие?
– Что ты, что ты! – хором закричали шкаф и лампа. – Как же можно! Это секрет! Тайна!
– Кто же захочет жить с говорящей мебелью? – хмыкнул до сих пор молчавший сервант. – Ты бы захотела, новенькая?
– Я? – Янка задумалась.
– Я бы не захотел, – решительно сказал шкаф. – Чтобы кто-то мне говорил: эй, ты зачем в меня грязные носки положил? Почему у тебя футболки в кучу?
– Да, действительно, – согласилась Янка, – и не спрячешь ничего.
– Ну, не то, чтобы…, – начал шкаф, но остановился.
– Что ты там проскрипел? – заинтересовался сервант.
– Не то, чтобы не спрячешь, – продолжил шкаф после паузы. – Во мне прежний хозяин сто рублей спрятал. Так до сих пор и лежат. Забыл он про них. Слышь, висючка! Гаси свет, как грозилась. Хозяева в театр ушли. Спать будем.
Постепенно Янка привыкла к мебельной жизни. Сначала они много болтали, в отсутствие хозяев, конечно, и Янка наслушалась историй вроде: «А вот, помню, десять лет назад, они носовые платки не в тот ящик положили, вот умора, ха-ха-ха!» Постепенно говорить они стали меньше. А хозяева появляться чаще. Где-то через месяц Янка поняла, что это не хозяева часто к ней подходят причесаться. Это она, ну, вроде бы дремлет, пока их нет. Подошли – она проснулась. Ушли – она заснула. Потому и кажется, что они всё время возле неё.
Или даже не заснула.
Одеревенела.
«Ну и что, – медленно подумала Янка. Начала думать утром, закончила вечером. – Так даже хорошо. В школу не надо. Волноваться не о чем. Стоишь себе и отражаешь, когда к тебе подойдут. А не подойдут – не отражаешь».
Разбудил её жук-древоточец. В начале весны Янка почувствовала лёгкую щекотку в правом нижнем внешнем углу. Не обратила внимания, занятая отражением облаков: она повернула левую створку так, чтобы видеть окно. Через день щекотка усилилась. А через неделю вся её правая стенка страшно чесалась.
– Да что же это такое? – спросила Янка саму себя. – Ауууооо! – она зевнула, потянулась, то есть скрипнула петлями, и поглядела по сторонам.
Та же комната. А в окно через открытую форточку пахло весной.
– Ай!
Янка попробовала почесаться, но чего никак не может сделать мебель, так это почесаться.
– Ай! Эй, шкаф! Шкаф!
– Чего тебе?
Шкаф тоже зевнул, приоткрыв дверцы так, что мелькнули висящие на средней дверце галстуки.
– У меня чешется.
– А? Что у тебя?
– Чешется. Справа. Правая стенка.
– Чешется? Хм. Окно, прикрой на минутку форточку.
Форточка закрылась.
– А теперь давайте все прислушаемся.
В наступившей тишине Янка услышала тихое то ли похрустывание, то ли постукивание.
– Что это? – шёпотом спросила она.
– Это, зеркальная ты наша, жук-древоточец. Зимой он спал, весной проснулся. Ты особо не переживай, он не первый год в тебе живёт. Чесаться постепенно перестанет, в труху тебя не сжуёт. Это тебе не термиты какие-нибудь, вот они нашего брата за месяц изнутри выгрызть могут.
«Термиты, – подумала Янка, – древоточцы. Вот и все мои заботы. Вся жизнь – чесотка в боку. То есть в стенке. Ой-ой. Что-то я совсем одеревенела. Нет-нет, мне внутри меня жуков не надо! И, подождите, как это весна? Я же сюда в начале зимы попала…»