Страница 93 из 799
«Что ты знаешь о любви вообще и о соблазнении в частности? — насмешливо спросил он себя. — В этом искусстве ты — ребенок, еще более неумелый и глупый, чем твой буйволоподобный брат».
Воспоминания детства и юности внезапно нахлынули на Рейстлина. Болезненный и слабый, отличавшийся острым умом и склонностью к едким насмешкам, Рейстлин, в отличие от своего красавца брата, никогда не привлекал к себе внимания представительниц противоположного пола. Погрузившись с головой в изучение магии, сам он от этого почти не страдал. Однажды, правда, он решился на эксперимент. Одна из подружек Карамона, устав от легких побед, обратила на него свое благосклонное внимание, решив, видимо, что близнец богатыря может оказаться для нее в некотором отношении небезынтересным. Рейстлин, которого сообща подзуживали Карамон и несколько его приятелей, уступил ее грубым домогательствам. То, что случилось потом, жестоко разочаровало обоих. Девица униженно вернулась к Карамону. Рейстлин же, худшие опасения которого наконец нашли практическое подтверждение, снова обратился к своей магии, где по-прежнему только и находил высшее наслаждение.
Но теперь его тело — молодое и столь же здоровое, как тело брата — болело и ныло от страсти, какой он никогда еще не испытывал. Однако он не мог позволить ей вырваться на свободу, не мог уступить желаниям своей плоти.
— Это кончится трагедией, — сказал он себе с холодной ясностью, — и не только не поможет мне достичь цели, но, напротив, только помешает. Крисания чиста, чиста телом и душой. В этой чистоте ее сила. Мне нужно поколебать ее добродетель, но так, чтобы не сломать душу.
Придя к этому заключению, Рейстлин, прекрасно владевший собою и умевший подавлять свои эмоции, наконец расслабился и устало откинулся на спинку кресла.
Огонь В камине успокоился, и Рейстлин, закрыв глаза, погрузился в сон, который должен был к утру восстановить его силы.
Но, прежде чем уснуть, он еще раз с беспощадной отчетливостью увидел блестящую слезу, упавшую с ресниц на нежную девичью щеку.
Тем временем Ночь Судьбы продолжалась. Послушник, крепко спавший в своей келье, был разбужен посыльным и получил распоряжение немедля явиться к Кварату.
Старшего жреца секретарь застал в кабинете.
— Ты посылал за мной, мой господин? — спросил он, тщетно пытаясь подавить зевоту.
Лицо послушника было помятым и все еще сонным. Торопясь как можно скорее явиться на зов жреца, он впопыхах надел рясу задом наперед и теперь чувствовал себя неловко.
— Что означает этот доклад? — требовательно спросил Кварат и постучал пальцем по расстеленному на столе свитку пергамента.
Секретарь наклонился над столом, чтобы лучше видеть. Ему, однако, пришлось хорошенько протереть кулаками глаза, прежде чем он сумел разобрать написанное.
— Ах это… — сказал он. — Я изложил все, что было мне известно.
— Значит, Фистандантилус не виноват в гибели моего раба, так? — спросил Кварат. — Признаться, мне верится в это с трудом.
— И тем не менее, мой господин, это так. Ты можешь сам допросить гнома. Он признался — правда, убеждать его пришлось при помощи золота, — что на самом деле его нанял господин, имя которого указано в сообщении. Упомянутый господин рассержен тем, что часть его земель в предместьях города была отчуждена в пользу Братства.
— Я знаю, чем он недоволен! — отрезал Кварат. — Убить моего раба — это так похоже на Онигиона. Он слаб, но хитер, как змея. Бросить вызов мне открыто он бы, конечно, не посмел. — Кварат ненадолго задумался, потом спросил; — Но почему моего раба убил именно этот здоровяк, которого мы задержали на улице?
— Гном утверждает, что так они решили с Фистандантилусом. Видимо, маг хотел, чтобы его раб побыстрей освоил «работу» подобного рода. А уж Арак попытался влечь из этого максимум выгоды.
— Этого не было в докладе, — заметил Кварат, сурово глядя на молодого секретаря.
— Это так, мой господин, — признал послушник и покраснел. — Я… стараюсь не доверять бумаге ничего, что касается… магов. Он мог бы прочесть это, и тогда…
— Я нисколько не обвиняю тебя, — покачал головой Кварат. — Я и сам так думаю. Можешь идти.
Секретарь кивнул, поклонился и отправился навстречу прерванному сну.
Кварат в эту ночь еще долго не ложился. Сидя за столом, он снова и снова перечитывал сообщение. Наконец он вздохнул и отложил пергамент.
«Я становлюсь похожим на Короля-Жреца, — подумал Кварат. — Это он вздрагивает и шарахается от каждой тени, которая ему почудится. Если бы Фистандантилус захотел разделаться со мною, он мог бы сделать это одним движением мизинца. Я должен был сразу догадаться, что это не его рук дело».
Вздохнув, старший жрец поднялся из-за стола. «И все же сегодня вечером маг был с ней, — продолжал размышлять эльф. — Я сам видел их в тронном зале. Интересно, что это может означать? Возможно, ничего. Возможно, маг — в большей степени человек, нежели мне казалось, и, стало быть, подвержен людским слабостям.
Очевидно, новое тело, в котором он появился на этот раз, намного живее той рухляди, в которой он прожил неизвестно сколько лет».
Эльф мрачно улыбнулся и, приводя в порядок бумаги на столе, спрятал доклад в потайной ящик. «Приближаются праздники. Пожалуй, я отложу все это до тех пор, пока они не закончатся, — решил он. — В конце концов, скоро Король-Жрец призовет богов на последнюю битву со злом. Быть может, тогда все решится само собой, и Фистандантилус вместе со всеми, кто держит сторону тьмы, провалится в Бездну, из которой он и появился».
Кварат потянулся и зевнул.
«А я пока займусь господином Онигионом».
Ночь Судьбы подходила к концу. Небо посветлело, и Карамон, лежа в своей комнатке на топчане, начал различать в серых предрассветных сумерках отдельные предметы. Сегодня должен был состояться еще один бой с его участием, первый после «несчастного случая» с Варваром.
Все это время жизнь для Карамона не была особенно приятной, хотя внешне ничего не изменилось. Остальные гладиаторы попали в школу раньше него и давно уже поняли, что к чему. Арена стала для них чуть ли не родным домом, — во всяком случае, мало кто представлял себя вне ее.
— Это не самый дурной способ выяснять отношения, — пожав плечами, сказал Карамону Перагас на следующее утро после его похода в Храм. — Намного лучше, например, войны, когда тысячи людей убивают друг друга на полях сражений.
Здесь, если уж один благородный господин чувствует, что его оскорбил другой благородный господин, он решает свои проблемы скрытно, так сказать частным порядком. Это никого не касается, и в результате — все довольны.
— Никого, кроме тех несчастных, которые гибнут на арене, сами не зная за что! — перебил Карамон сердито. — Конечно, это не их дело!
— Не будь ребенком, — фыркнула Киири, полируя один из своих фальшивых кинжалов. — Ты же сам говорил, что когда-то служил наемным телохранителем.
Разве тогда ты много рассуждал? Ты сражался и убивал, потому что тебе хорошо платили. Стал бы ты махать мечом, если бы тебе не платили вовсе? Лично я не вижу особенной разницы.
— Разница заключалась в том, что у меня был выбор! — с горячностью возразил Карамон. — Никогда и ни за какие деньги я не стал бы охранять человека или выступать на стороне тех, кто не прав. Мой брат считал точно так же! Он и я…
Карамон вдруг замолчал и низко опустил голову. Киири посмотрела на него странным взглядом и, ухмыльнувшись, тряхнула головой.
— Позволю себе добавить несколько слов к тому, что сказал Перагас. — Она отложила фальшивый кинжал. — Такие случаи привносят остроту, придают схваткам на арене истинность. Теперь ты будешь сражаться еще лучше, вот увидишь!
Сейчас, лежа в сумерках без сна, Карамон снова обдумывал этот разговор. Он пытался разобраться, кто прав. Возможно, Киири и Перагас знают, что говорят, возможно, он вел себя как маленький ребенок, разревевшийся оттого, что яркая игрушка, с которой он играл, вдруг прищемила ему палец. Однако, обдумывая все с самых разных точек зрения, он никак не мог согласиться с существующими правилами. Человек должен иметь право выбора, чтобы самому решать, как ему жить, что делать и за что умирать. И никто не был вправе определять это за других.