Страница 20 из 20
Сам же Петр Краснобаев, несмотря на то, что отца раскулачили, ловко извернулся и не только избежал притеснений, но даже сумел просочиться в партию и после войны, зажав подмышкой парусиновый портфель директора маслозавода, раскатывал в бричке на резиновом ходу, ибо за четыре класса церковно-приходской школы и за сметливый ум почитался в деревне голованом и грамотеем. И все же приплавиться душой к новой беспутой жизни Петр так и не смог; металась душа горемычная в мутной и свирепой реке времени, кружилась в хмельной воронке, тянулась в старь, будто голос деда Калистрата манил и властно велел оглянуться.
– С нашей улицы еще Гошу Хуцана с Груней позовем да и хва, – со вздохом решил отец. – Гоша, глядишь, с райповских складов и дешевой водочки подбросит… Хотя с него, как с быка молока, где сядешь там и слезешь.
Ближе к озеру высились хоромы Гоши Рыжакова, прозываемого в селе Гошей Хуцаном, и перед рыжаковским подворьем …чисто имение барское… меркла даже раскрашенная усадьба Хитрого Митрия. Но Митрию достаток, как ни крути, а натужным механизаторским трудом дался, а Гоше Хуцану, заведующему складами «Райпотребсоюза», богачество, вроде как, с ветра прилетело. Жена Гоши Хуцана Груня доводилась Ванюшкиной матери сестреницей, а посему Рыжаковых решили пригласить в первую очередь.
10
Со степного края улицы вывернул Хитрый Митрий, ведя, словно на поводу, Николу Сёмкина, который останавливался и, куражливо подкручивая казачьи усы, глядел на соседа через недобрый прищур, — не то целился, не то приценивался, и Митрию приходилось нет-нет да и поддергивать Сёмкина за рукав.
– Ишь, рюкзак-то не с той стороны повесил, – засмеялся Алексей, глазами показывая на свесившийся живот Хитрого Митрия, так распирающий измазученную рубаху, что она вылезала из штанов, показывая голый Митриев пуп. – Добрый мамон отростил, как у нашего Ванюхи пузень, – Алексей похлопал по Ванюшкиному животу, отчего брат, смахнув Алексееву руку, сердито отсел на самый край лавки.
— Это откуль он Сёмкина прет?.. Пьяней вина… — отец усмешливо покачал головой. — Да, будешь приглашать соседей, этого змея, Сёмкина, даже близь порога не пускай. Он же, холера, зальет шары и пойдет дурочку пороть, всех же и высрамит за столом. У него же как: выпил пива да тестя в рыло, а приевши пироги, тещу в кулаки. Зна-аю я его. С греха с им сгоришь. А тут ежли тесть подкатит, вот будет ему бесплатное кино. Прямо палку бери и гони в шею. А то и посидеть не даст.
— Конечно, зачем он нужен, пьянчуга, — согласился Алексей с отцом, — позориться с ним.
Перед тем как свалиться с ног, бывший рыбнадзор Сёмкин почти всегда успевал разлаяться с компанией, не давая спуску даже тем, у кого только что униженно просил взаймы на четушку. Хотя случалось, до того как выказать норов, пробкой вылетал из компании, – выкидывали, и доругивался под забором, на сиротливой, холодной и бесприютной земле. Но бить, — сроду не били, не было еще такой привады, чтобы колотить чем попадя, пуская в ход и ноги, и штакетник от палисадов; это вошло в обычай, когда стали подрастать Ванюшкины годки.
Хитрый Митрий, торопливо кивнув головой Краснобаевым, завел Сёмкина в свою ограду, а через некоторое время послышался его крик, подкрепляемый руганью, потом калитка широко распахнулась и вылетела с лихоматным блеяньем старая имануха бабушки Будаихи. Выскочив за ней следом, Хитрый Митрий попытался огреть толстой орясиной, какой подпирал ворота, иманиху по рогам или хребтине, но та с молодой козлиной прытью ударилась вдоль улицы.
— Эй, Митрий, — весело крикнул отец, не скрывая своего удовольствия от увиденного, — ты животине хребет-то проломишь, потом с бабушкой Будаихой не рассчитаешься. Придется иманухе платить по больничному листу.
— Не успел, паря, тозовку достать, я бы ее, падлу, пристрелил — замаялся из картошки выгонять, — ругнулся Хитрый Митрий, но, приметив Алексея, улыбнулся, рассиялся круглым, лоснящимся лицом и даже широкой проплешиной на голове.
— Привет городским, — подошел ближе и возле самой лавочки сделал вдруг резкий выпад в сторону Ванюшки, будто желая ухватить за «табачок», притаенный в штанах, и когда парнишка испуганно соскочил с лавки, сел на его место. — Испугался, Ванюха, пустое брюхо?.. Береги, береги, сгодится. Ты, говорят, уже в город лыжи навострил? Как тут дед наш да бабушка Будаиха без тебя останутся?! — Митрий захохотал.
— Ты, Митрий, куда это Сёмкина упрятал? — спросил его отец. — Прямо как в кутузку затащил, чуть не волоком.
— А-а-а, пьянчуга проклятый, всю плешь переел. Вторую неделю печку перекладыват. Ходит, рюмки сшибат. Взял ему четушку, иначе же его работать не заставишь. Сколь этих четушек переставил, кто бы знал. Я сейчас вроде как на ремонте, отдыхаю, думал, по-быстрому с печкой разделаться да съездить на аршан спину полечить. Чтоб до покоса успеть.
— А чего надумал печку-то перекладывать? Браво грела, помню… — тут отец чуть было не проговорился: дескать, помню, как ее при тяте клали, и как потом Краснобаевы не могли нарадоваться, — до того русская печка вышла жаркой и приглядистой на вид; и хорошо, что отец вовремя спохватился, прикусил язык, а то бы вышло, будто укоряет он Митрия: мол, живешь ты, парень, в нашем родовом краснобаевском доме и ломаешь не свою, а нашу печь.
— Места много занимат. Куды там, расшеперилась на полизбы, баба толстозадая, развернуться негде. Я плиту хочу такую ловконькую.
— А стряпать-то где, хлеб пекчи?
— Не беда, мне уж в мэтээсе духовочку склепали. Ну, как, паря, жизнь-то городская? — накинулся Митрий на Алексея, уставившись азартными глазами, в которых разом, в одной горячей замеси, высверкивали и немного деланное восхищение, и усмешка, и зависть, и даже вроде как обида.— На родину не тянет?.. А то ить баят: мила та сторона, где пупок резан.
— А что тут делать?! — Алексей, как и отец, был выпивший, а потому и склонный посудачить, порассуждать.— К Сёмкину подпариться да на пару водку понужать?! Так это можно и в городе да покультурнее еще.
— Как там у вас заработки-то? – Хитрий Митрий живо взблеснул притопленными в щеках глазками
— Жить можно. А у вас…
— У вас, говорит, — усмехнулся Хитрий Митрий, обернувшись к отцу, — не у нас, — городской стал, не нашенский, забыл родину.
— Что родина?! – скривился Алексей.
— Даже птица возле корма гнездится, – поддержал сына отец, словно пяля на себя тулуп навыворот, переиначив приговорку: глупа та птица, что в чужом лесу гнездится.
— У вас же, как начинается посевная, потом сенокос, уборочная — ни выходных, ни проходных. А я пришел с работы, руки помыл, лег на койку, газеточку открыл — красота. И не надо в навозе колупаться.
— Да, да, да, — покивал головой Хитрый Митрий, в самых краях губ притаив усмешку.
— Какая тут жизнь?! Еще до армии все надоело. Тут и отдохнуть-то негде, грязь по улицам месить да водку пить. Дотемна в поле промантулишь, а потом еще по хозяйству работы невпроворот. А в городе-то красота: воду не носить, дрова не пилить, — всё в квартире. Газеточки почитывай и в ус не дуй. А надоело диван мять, туфельки надел, пошел прошвырнулся, пивка, попил, винца пропустил стаканчик, и все в порядке у бурятки, — Алексей засмеялся шутке. — Приезжай, сосед, на легковой машине прокачу, на первом сиденье, как начальника. С ветерком…
— Я вот, дядя Петя, всю жизнь говорил: о-ой, Леха-то, у вас… са-амый башковитый парень, — пропел Хитрый Митрий масленым голосом, каким обычно напевают, чтоб уж непременно сглазить. — Ежели меньшой-то, Ванька, в него пойдет… — не найдя подходящих и лестных речений, Митрий просто махнул рукой, но договорил отец:
— Далё-око пойдет, ежели милиция не остановит.
— Тьфу, на тебя, дядя Петя! — окстился Хитрий Митрий. — Кого буровишь?! Леха, — он обернулся к Алексею, — я вот чо хотел узнать: говорят, у вас там в городе стали лодочные моторы выбрасывать. Свободно в магазинах или как?
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.