Страница 4 из 9
Для Терентия Петровича услышанный выстрел был неожиданным, поскольку территория токовища является частью заповедника. Нехорошее предчувствие сдавило сердце старика, ведь среди птиц живёт и его любимец – тёзка Терентий.
Опираясь на клюшку, Петрович побрёл в сторону выстрела; идёт, покачиваясь, вот уж спина взмокла, пар валит. Из под седых бровей старик смотрит по сторонам: тяжко ему.
Увидав лапник, Петрович вздохнул: «Вот, то место, где прятался охотник». От битой птицы он нашёл перья и, вдруг, – глазам не веря, увидел красную капроновую нить. Этой нитью старик когда-то окольцевал друга своего – пернатого тёзку Терентия.
У Петровича закружилась голова, стало тяжело дышать… он сел на холодную землю, обхватив голову руками, слёзы одиночества текут по дряблым щекам, а душа рассуждает: «Что происходит-то? – богатые, всем обеспеченные люди убивают братьев своих меньших, не задумываясь, что у них тоже есть своя, невинная, свободная душа, данная, как и всем Всевышним Создателем для жизни, для продления рода своего на века. Но люди, озабоченные наживой, мечтой, стать ещё богаче, наконец, для развлечения и похвальбы, в своём доме повесить чучело животного, птицы – вопреки известной заповеди: „Не убий“! – отбирают жизнь насильно». Сидит старик, скребёт седую голову: «Как жить-то дальше»?…
Весной «завороженные»
Наконец, пришло весеннее тепло. Извилистая лесная речка «Ижум» обсосала последние закраины льда и в её зеркальной воде – снежице звёздочками праздно отражаются наполнившиеся грудным соком почки тальников и верб. Рассекая гладь холодной воды, вдоль берегов туда-сюда в брачных непромокаемых шубках озабоченно снуют речные жители ондатры. Порой в лесу раздаётся ещё робкий голос кукушки, да смело и громко слышен крик крупного, величиной с ворону, дятла Желна.
Живущему на лесном кордоне леснику Ёлкину Степану, стало повеселей на душе.
Кордон старенький, совсем понурый, сосновые доски на крыше покорёжились, а между брёвен из всех щелей торчит белёсый мох; в таком домике только лешему жить да радоваться.
Руководство предлагало Ёлкину перебраться в рабочий посёлок, но лесник не посмел изменить памяти о родителях, когда – то живших в этом доме, выполнявших работу по охране лесов.
Весной у охотников на душе неспокойно, им охота нужна, как вшивому баня. Когда из рук Степана на пол упал кухонный нож, он, согласно старой примете, сообразил, что к нему из города приедет старый друг Аркадий Смыслов.
Аркадий появился незамедлительно. Встречая друга, хозяин воскликнул:
– А я сразу почувствовал, что ты приедешь! И кошка целый день умывалась, и нож на пол упал: так и есть – гость пожаловал!
Пока Смыслов стаскивал с плеч рюкзак, пока вытаскивал городские гостинцы, Ёлкин вытащил во двор самовар, и скоро тот запыхтел осиновым дымом, сияя на солнце медью.
На вопрос Аркашки:
– К чему самовар, когда в рюкзаке есть кое-что покрепче?
– Извини, это у нас семейная традиция – так отец гостей встречал…
Пока закусывали и вели охотничьи разговоры, солнце уже склонилось на запад, одна сторона неба сильно потемнела, а по другой бродили светлые облачка.
Аркадий, блаженно откинувшись на спинку сколоченного из досок кресла, рассуждает:
– Не так уж далеко я отъехал из города, но сразу почувствовал, до чего ж хороший здесь сочный, чистый воздух.
– Глухарь токует во всю, – сообщил гостю Ёлкин.
– А где ток-то? – осведомился Аркадий.
– Там – на гриве за болотом, – неопределённым взмахом руки, показал Степан. – Завтра пойду.
– Хлопнуть хочешь?
– Да, – ответил хозяин.
Воодушевлённый ужином и «чаем» Смыслов, пребывая в прекрасном настроении, стал читать стихи поэта Коваля:
Солнце скрылось за лесом, вдоль берега речки над ёлками и берёзами, протянул вальдшнеп, издавая голосом знаменитое: «Хор-хор, хор-хор». Поутихли дрозды. Самовар, в сумерках казавшийся золотым, едва светился. Чаепитие продолжили в доме.
Проснувшись, охотники попили чуть тёплого чая, надели сапоги, взяли ружья и вышли. Ещё было темновато и прохладно.
С вечера договорились: Степан пойдёт за глухарём, а Аркадий, с подсадной крякухой, на утренней зорьке посидит в заливе.
Подсадные утки у лесника жили в сарае. Только Аркашка сунулся туда, утиные «дамы-зазывалки» стали носиться под ногами, хлопать крыльями. Однако одну он поймал, засунул в корзину с крышкой и побежал краем леса к заготовленному шалашу. При ходьбе утка в корзине испуганно и недовольно крякала, а под сапогами трещали и хлюпали лужи, едва схваченные утренним морозом.
На рассвете Аркадий высадил утку в заливчике, недалеко от реки, а сам спрятался в скрадке под елью.
Светало быстро, с реки потянуло холодом. Мороз ловко пробрался под полушубок, скоро Аркашка выбивал зубами дрожь. Ружейный ствол покрылся инеем.
Восток озарился огромным малиновым светом. Солнце вот-вот выкатится из лесной норы, глянет: «Куда это я попало, где нахожусь»? Замрёт на верхушках дальнего леса, полюбовавшись красотой земного пейзажа, а затем медленно продолжит знакомый путь по своей орбите.
Округа наполнилась голосами птиц, должно быть с вырубки донёсся в тишине таинственный шипящий звук:
«Чу-ф-фы…»
Это подал голос тетерев. Его подхватил другой, и понёсся тетеревиный клич:
«Чу-ф-ф-фыш-ш»…
«Чу-ф-ф-фыш-ш»…
Голоса в лесу зацепили и подсадную зазывалку. До этого она всё молчала и охорашивалась, плескалась в воде, а тут подняла голову и запричитала:
«Кря-кря-кря»! А высоко над головой заблеяли воздушные барашки – бекасы.
С дальнего болота, словно в серебряные и медные трубы, переливчато заиграли, закурлыкали журавли. И с журавлиным дуэтом в туманной пелене показалось солнце, а у берега плеснулась щука.
И, вдруг: «Бум-м»! – грохнуло в сосновом бору, и пошёл звук гулять вдоль всего леса, где-то запутавшийся в сосновой хвое: от этого все другие звуки пропали.
Но вскоре Аркаша услышал над головой:
«Тр-р-р-р».. И на воду плюхнулся селезень! Замолчала сразу крякуша, а охотник медленно поднял ружьё.
Ахнул в ушах и отозвался вокруг выстрел, дробь подняла фонтан вокруг птицы.
Аркадий вылез из шалаша, ему открылось залитое весной небо и болото, и селезень на воде. Напуганная выстрелом подсадная снова закрякала, а возле шалаша снова бухнула хвостом щука.