Церковь

Но вот Христос совершил все дело спасения; все совершилось, нечего к этому прибавить в порядке Божественного промышления; и мы совершаем литургию. Но и она является только прообразом того, чего мы ожидаем; несмотря на ее непостижимое величие, несмотря на то, что в ней реально, вещественно, духовно нам преподается вечная жизнь, мы все-таки ожидаем чего-то большего. После причащения священник в короткой молитве говорит: Дай нам истее (то есть, более истинно) Тебе причащатися в невечернем дне Царствия Твоего. Потому что эта Божественная литургия представляет собой, одновременно, и тайну спасительного подвига Христа, и тайну будущего века, который раскроется в полноте и во всей славе и силе только после второго пришествия Христова. Но вместе с этим, это не только ожидание, это не только образ;

Божественная литургия не является притчей, она является реальностью, но реальностью, которую мы еще не можем воспринять в полноте и которая не может нам быть дана во всей силе и славе. В Божественной литургии совершается чудо; чудо этой литургии в том, что все, ожидаемое нами в будущем, в доступной нам мере дается нам сейчас. В одной из тайных молитв священника говорится: Дай нам сегодня участвовать в Твоем Царстве, которое еще грядет: дай нам сегодня приобщиться тому, что еще впереди. Потому что литургия – не образ и не притча, а предвкушение, и предвкушение потому, что в Божественной литургии уже сейчас, теперь (на мгновение и в той мере, в которой это нам доступно по нашей плотяности, по нашей греховности и по греховности всего мира) мы пред вкушаем вечность, участвуем в ней, приобщаемся ей. И в этом основной смысл, при совершении таинств, призывания Святого Духа; Святой Дух свидетельствует о том, что будущий век уже настал. Будущий век (мы сами знаем) настал для нас только частично; искупленные – мы все-таки грешные; получив приобщенность ко Христу – мы не являемся непорочными агнцами, подобно Ему; получив дар Святого Духа – мы горим не ярким пламенем, а тускло и мгновениями.

В этом смысле будущий век, приобщенность и к полноте того, что человек собой представляет во Христе, и к жизни Духа в нас только частична; и поэтому этот пир вечности, в котором мы участвуем, является ожиданием, предвкушением, тоской по нему – а не реальностью в ее полноте. Мы зовем Святого Духа; Он сходит, Он исполняет Собой все: хлеб и вино действительно делаются Телом и Кровью Христовыми; но мы их не видим горящими, сияющими в Божественной приобщенности. И мы принимаем Тайны, ив нас загорается на мгновение свет Божественного присутствия – но тускло, тихо, ненадолго. Мы живем, с одной стороны, той полнотой, которая нам дается и дается не мерой (Ин. 3, 34), но которую мы принимаем в меру наших сил; и, с другой стороны, живем ожиданием того, что эта Божественная литургия когда-то станет не богослужением, а реальностью всей жизни, когда уже, как говорит книга Откровения (21, 22), в Новом Иерусалиме не будет больше храма, потому что Бог является храмом, не будет больше богослужения, не будет больше жертв, а будет только одно: жизнь Божия, потоком, ключом бьющая в нас.

Вот чего мы ожидаем; но в Божественной литургии, как мы ее знаем теперь и какую мы празднуем, есть уже победоносная реальность, побеждающая грех, смерть, рознь. Это еще предвкушение последней славы и торжества, но это уже победа Божия на земле и наше приобщение этой победе.

И вот, если подумать о всей этой грандиозной линии событий, мы видим, что каждое событие является как бы предзнаменованием, видением того, что будет, и, вместе с тем, уже приобщенностью тому, что грядет; потому что то, что грядет, уже является реальностью в Боге, в Его премудрости, Его любви; Кровь агнцев уже очищала ветхозаветное человечество, ввиду грядущего Агнца; кровь Агнца Христа у ж е совершила тайну Божественной литургии, хотя то. что совершилось на Тайной Вечере, было только прообразом того, что совершится на Страстной и в пасхальные дни, и того. что будет совершаться из столетия в столетие в наших скромных, храмах, Тогда Христос совершал богослужение, – Он, Агнец, но событие еще не было совершено, и оно осталось прообразом; теперь мы совершаем это богослужение, хотя событие совершено, к реальность приобщения вся тут, но то, что совершает ее не Сам Христос, напоминает нам, что это – еще на земле, и мы ожидаем будущей славы небесной.

Мне хотелось бы, чтобы из моей первой беседы у вас осталось в памяти и в сердце то, что я говорил о жертвах, – именно, что по какому-то железному закону грех одного человека всегда ложится на другого, и жесточе всего, суровее всего он ложится на невинного человека. Это относится ко всем нам; мы все грешим, и плодом этого греха является зло, страдание вокруг нас. Второе – это то, что в Божественной литургии мы ожидаем еще большего, чем то, что нам в ней дается; а дается нам очень много: дается приобщенность ко Христу, дается дар Святого Духа, дается просто жизнь. И вместе с этим, хотя дается нам все, но воспринимаем мы это в меру, и большей частью в такую небольшую меру, что как бы ни были глубоки наши собственные переживания, видя нашу жизнь, слыша наши слова, окружающие нас люди себе ставят вопрос: получил ли он вообще что-нибудь? Есть ли в этом чуде приобщенности, о котором христиане говорят, какая-то реальность? Или это только переживание – благочестивое, теплое, но того же порядка, как бывает переживание в семейный праздник, когда ненадолго у всех хорошо на душе, у всех чувство благожелательности по отношению друг ко другу, и когда все это через самое короткое время забывается, не выдерживает встречи с твердой, жесткой жизнью… И тут есть разные моменты, связанные с литургией, уже не в ней самой покоящиеся, а в нас, не зависящие от Бога, а зависящие от нас, на которые нам надо обратить внимание.

Первое, это то, что когда мы идем причащаться, приобщаться, мы забываем условие, которое Сам Господь положил этому приобщению, сказав: Если ты принесешь свой дар в храм и вспомнишь, что кто-либо имеет что-то на тебя, оставь свой дар, пойди примирись с братом твоим и тогда принеси дар (Мф. 5, 23). Потому что пока есть кто-то, кто стоит перед Богом с открытой раной души, кто взывает к Богу и говорит: Господи, он меня унизил, он меня оскорбил, он меня обошел, он меня обобрал, он меня ранил, отверг, – даже если этот человек не просит отмщения, все равно этот крик, который поднимается от земли к небу, громче нашей молитвы. И это нам надо помнить; нельзя мириться с Богом, оставляя в стороне примирение с людьми. Господь нам явно говорит:

Простите – и вам простится (Мф. 6, 14-15). Но кроме того, мы должны другому человеку помочь исцелиться от горечи и боли, страдания, унижения, обиды, которые мы причиняем. И если мы этого не делаем, мы забываем что-то основное. Вы, наверное, помните притчу Христову о том, как один человек другому был должен, а тот был должен своему господину. У него не было чем отдать долг, но он умолил господина переждать; а выходя от него, встретил своего должника, и стал требовать от него долга. И когда господин узнал об этом, он потребовал в свою очередь всего сполна (Мф. 18, 23-34). Мы не можем, с одной стороны, просить Бога о том, чтобы Он нам оставил все, начиная с коренной нашей к Нему неверности, начиная с нашего безразличия по отношению к Нему, к Его жизни, к Его смерти, к Его кресту, к Его учению – и, одновременно, не отпускать другим. Так что это первое и очень существенное условие. Разумеется, если мы сделали все, что в наших силах, и другой человек не простил, не примирился, тогда мы можем прийти к Богу и сказать: мы все сделали… Но нам надо быть в этом смысле осторожными; не говорить легко «Я сделал все, что мог» просто потому, что мы подошли и сказали «Я тебя, кажется, обидел (когда достоверно знаем, что обидели, но «кажется» смягчает нашу собственную униженность) – прости», – и на этом успокоиться.

Второе: когда мы причащаемся, мы всегда думаем о том, что мы хотим приобщиться к жизни Христовой, к вечности Христовой, к воскресению Христову, к Его Сыновству – ко всему тому, что является плодом Его святости и Его спасительного подвига. Но редко, редко мы думаем о том, что приобщенность означает общую жизнь; а делят жизнь или полностью или вовсе нет. Те люди, которые бывают друзьями солнечных дней, а в темные дни забывают нас, – нам не друзья. И вот если мы хотим причаститься, стать как бы частицей Христова тела, если мы хотим приобщиться, то есть с Ним иметь общую жизнь, то мы должны быть готовы приобщиться всему тому, что Христово: не только славе Его Воскресения, Его победе, одержанной Им в Е г о теле, в Е г о душе, на кресте, а приобщиться всему.