Страница 2 из 20
Донато Сарраторе, контролер, поэт, журналист. Известный бабник, любовник Мелины Капуччо. Когда Элена проводит каникулы на острове Искья и живет в одном доме с семейством Сарраторе, ей приходится в спешке возвращаться домой, спасаясь от преследований Донато
Лидия Сарраторе, жена Донато
Нино Сарраторе, старший из детей Донато и Лидии. Ненавидит и презирает отца. Круглый отличник
Мариза Сарраторе, его сестра. Встречается с Альфонсо Карраччи, не отличается успехами в учебе; впоследствии работает секретаршей
Младшие дети — Пино, Клелия и Чиро
Семья торговца фруктами Сканно
Никола Сканно, торговец фруктами
Ассунта Сканно, его жена
Энцо Сканно, их сын, тоже торговец фруктами.
На школьном конкурсе проявляет неожиданные математические способности, чем вызывает симпатию Лилы. Встречается с Кармен Пелузо
Другие дети
Семья владельца бара-кондитерской «Солара»
Сильвио Солара, владелец бара-кондитерской. Придерживается монархистско-фашистских взглядов, связан с мафией и черным рынком. Препятствует работе сапожной мастерской Черулло
Мануэла Солара, его жена, ростовщица: жители квартала боятся попасть в ее «красную книгу»
Марчелло и Микеле, сыновья Сильвио и Мануэлы.
Ведут себя вызывающе, но, несмотря на это, пользуются определенным успехом у девушек. Лила их презирает. Марчелло влюблен в нее, но она отвергает его ухаживания Микеле умнее, сдержаннее и жестче старшего брата. Встречается с дочерью кондитера Джильолой
Семья кондитера Спаньюоло
Синьор Спаньюоло, кондитер у Солары
Роза Спаньюоло, жена кондитера
Джильола Спаньюоло, их дочь, девушка Микеле Солара
Другие дети
Семья профессора Айроты
Айрота, профессор, преподает античную литературу
Аделе, его жена
Мариароза Айрота, старшая дочь, преподает искусствоведение, живет в Милане
Пьетро Айрота, студент
Учителя
Ферраро, учитель и библиотекарь. За усердие в чтении вручил Лиле и Элене по почетной грамоте
Учительница Оливьеро. Первая догадывается о выдающихся способностях Лилы и Элены. Когда десятилетняя Лила пишет рассказ «Голубая фея» и Элена показывает его учительнице, та от огорчения, что девочка по настоянию родителей не будет продолжать учебу, не находит для нее ни слова похвалы, перестает следить за ее успехами и отдает все внимание Элене
Джераче, преподаватель гимназии
Галиани, преподавательница лицея. Блестяще образованна и умна. Состоит в коммунистической партии. Быстро выделяет Элену из массы других учеников, приносит ей книги и защищает от придирок учителя катехизиса
Прочие лица
Джино, сын аптекаря. Первый парень, с которым встречается Элена
Нелла Инкардо, родственница учительницы Оливьеро. Живет в Барано-д’Искья. В ее доме Элена проводит свои первые каникулы на море
Армандо, сын Галиани, студент медицинского факультета
Надя, дочь Галиани, студентка
Бруно Соккаво, друг Нино Сарраторе, сын зажиточного предпринимателя из Сан-Джованни-а-Тедуччо
Франко Мари, студент
Юность
1
Весной 1966 года Лила, заметно волнуясь, передала мне жестяную коробку, в которой лежали восемь тетрадок. Она сказала, что больше не может хранить их у себя: боится, как бы муж не прочитал. Я забрала коробку без лишних вопросов, правда, позволив себе иронически заметить, что тетради слишком уж плотно перетянуты шпагатом. В то время наши отношения переживали не лучшие времена, но, похоже, так считала только я. Виделись мы редко, но при встречах Лила вела себя приветливо и дружелюбно и воздерживалась от колких замечаний.
Она потребовала от меня клятвенного обещания никогда и ни при каких обстоятельствах не открывать коробку и, разумеется, его получила. Но, едва тронулся поезд, я развязала шпагат, достала тетради и принялась за чтение. Нельзя сказать, что это был дневник Лилы, хотя в тексте встречались упоминания о тех или иных событиях из ее жизни, начиная с первых лет школы. Но стиль изложения напоминал упражнение, словно Лила целенаправленно тренировалась в сочинительстве. Здесь было много описаний: ветвей дерева, пруда, камня, листка с белесыми прожилками, домашней утвари, деталей кофеварки, жаровни, корзины с углем, припорошенной черной пылью, двора — в мельчайших подробностях, — проезжей дороги, проржавелых автомобильных каркасов на той стороне прудов, палисадников, церкви, подстриженной живой изгороди вдоль железной дороги, новых многоэтажек, родительского дома, сапожных инструментов отца и брата и тонкостей их ремесла. Особое внимание уделялось цвету каждой вещи при разном освещении и в разное время суток. Тетради были заполнены не только описаниями, но и обведенными в кружок отдельными словами на итальянском и на диалекте, без всяких комментариев, и упражнениями по переводу с греческого и латыни. Попадались целые страницы на английском, посвященные описанию магазинчиков нашего квартала и товаров, которыми в них торговали, здесь в том числе фигурировала тележка с овощами и фруктами, которую Энцо Сканно каждый день возил от дома к дому, ведя под уздцы осла. Много внимания было уделено прочитанным книгам и фильмам, которые показывали в кинотеатре при церкви. Сюда же Лила заносила мысли, которые приходили ей в голову после разговоров с Паскуале или со мной. Несмотря на рваный характер этих записей и отсутствие в них какой-либо связности, они производили сильное впечатление, включая страницы, написанные ею лет в одиннадцать-двенадцать, — я не нашла в них ни следа детской наивности.
Отточенность каждой фразы, безупречная пунктуация, красивый ровный почерк — именно так учила нас писать учительница Оливьеро. Но порой Лила, словно поддавшись власти неведомого дурмана, вдруг нарушала заданный самой себе порядок. Тогда изложение приобретало какой-то нервный характер, его ритм сбивался, а знаки препинания пропадали вовсе. Правда, вскоре она возвращалась к прежней спокойной ясности. Кое-где текст резко обрывался, и нижнюю половину страницы заполняли рисунки деревьев с корявыми стволами, горбатых дымящихся гор и злобных рож. Пораженная чередованием строгой упорядоченности и неожиданной хаотичности текстов, я внезапно почувствовала себя обманутой: так значит, она долго тренировалась, прежде чем отправить мне на Искью письмо — вот почему оно показалось мне таким прекрасным. Я сложила тетради назад в коробку и сказала себе, что с меня довольно.
Но хватило меня ненадолго: от тетрадей исходила та же притягательная сила, какой с детства обладала сама Лила. Она описывала наш квартал, своих родных, семью Солара и Стефано, каждого человека и каждый предмет с беспощадной точностью. Мне тоже досталось — ничуть не стесняясь, Лила комментировала мои идеи и высказывания, мою внешность, давала оценки людям, которые были мне дороги. Для нее было важно, что происходит в ее собственной жизни — остальное она не принимала в расчет.
Тетрадь сохранила и радость, что переполняла Лилу, написавшую свой первый рассказ «Голубая фея», и обиду десятилетней девочки, не дождавшейся от учительницы ни слова похвалы — синьора Оливьеро сделала вид, что ничего особенного не произошло. Эти страницы помнили все: и то, как Лила страдала и злилась на меня, потому что я пошла учиться дальше, в среднюю школу, бросив ее на произвол судьбы, и то, с каким неподдельным воодушевлением она училась работать с кожей, намеренная во что бы то ни стало доказать себе и окружающим, что чего-то стоит; и радость первой удачи, когда она с помощью Рино сшила ботинки по собственному эскизу, и боль, когда отец забраковал их, заявив, что ботинки никуда не годятся. Но главное, тетрадь дышала ненавистью Лилы к братьям Солара. В свое время она решительно отвергла ухаживания Марчелло, а вскоре после согласилась выйти замуж за владельца колбасной лавки Стефано Карраччи, который так ее любил, что купил первые сшитые ее руками ботинки и поклялся, что будет хранить их до своего последнего вздоха.