Страница 92 из 217
Удивительно было то, что организм продолжал исправно напоминать о себе: проголодавшись, Жерар шел в кухню, что-то готовил и съедал, не ощущая вкуса, около полуночи уходил спать. Спал он спокойно, почти без снов. На третью ночь его разбудил негромкий вой Макбета — Жерар вышел в холл и долго сидел рядом с догом, машинально поглаживая его по голове. Странно также, что Беатрис не приснилась ему ни разу. В четверг пришло очередное письмо в желто-зеленом конверте. Жерар прочитал его совершенно равнодушно и так же равнодушно настрочил короткий ответ. Что он мог написать Бебе? Рассказать обо всем? Или просто, ничего не объясняя, сказать, что для него в жизни все кончено?
Мак-Миллана еще не было. Беатрис отперла дверь своим ключом, бросила на стол пачку взятых внизу у портье писем и прошла в крошечную туалетную комнатку. Не снимая плаща, она долго стояла перед зеркалом, пытаясь отыскать знакомые черты в этом чужом лице, в этих чужих, изолгавшихся глазах. Главное — эта ложь, эта постоянная боязнь встретить взгляд отца…
Раздевшись, она вымыла руки, поправила прическу и вышла в контору, с ужасом понимая, что вот сейчас разберет корреспонденцию, разложит ее по папкам, и, если Мак-Миллана еще не будет, у нее не останется больше никаких причин, чтобы не вскрыть письмо Фрэнка. Выйди она из дому на пять минут раньше, ничего не случилось бы, по крайней мере до вечера, но почтальон подкатил на своем велосипеде как раз в тот момент, когда она выходила из калитки.
Торопливо спрятанное в сумочку, письмо жгло ее всю дорогу. В троллейбусе его можно было не читать хотя бы потому, что читать письмо в общественном месте неприлично. И разумеется, придя на работу, она прежде всего должна была заняться делами…
Их оказалось слишком мало, этих дел. Переменить воду в стоящем на ее столе бокале с тремя хризантемами, вскрыть письма, наиболее важные отнести на стол шефа, остальные сунуть в папку с надписью «К подшивке». Служебных писем больше не было. Вынув из сумочки свое, Беатрис повертела его в руках, положила на стол и, остановившись у окна, прижалась лбом к холодному стеклу. Почему не идет этот Мак-Миллан, праведное небо?.. А вдруг никакого письма не было — это ей просто показалось, причудилось минуту назад? Прежде чем обернуться, Беатрис зажмурилась. «Господи, если письма на столе не будет, я пойду пешком в Лухан и там в базилике целый день простою на коленях…» Нет, в Лухан ей теперь нельзя: дорога проходит мимо того столбика с указателем… Да и не только поэтому. Как она сможет теперь совершить паломничество, она, преступница, скрывающая в своем сердце измену, обманывающая всех своим видом достойной уважения девушки?..
Она потерла виски кончиками пальцев и обернулась. Яркий красно-бело-синий конверт лежал на застилающей стол зеленой промокашке. Беатрис села во вращающееся кресло и взяла в руки разрезальный нож. Мак-Миллана нет — тем лучше, какая разница, часом раньше или часом позже…
«Уиллоу-Спрингс, 26. 2. 54
Трикси, моя любимая!
У меня для тебя две хорошие новости — вернее, не просто хорошие, а великолепные. Оказывается, у нашего шеф-инженера сестра на дипломатической службе и в настоящее время работает в консульстве в Байресе; он сказал, что напишет ей о тебе, и ты со своими бумагами должна будешь обратиться прямо к ней. Это очень важно: в консульствах всюду такая волокита, и я боялся, что тебе придется там бегать и хлопотать, а я ничем не смогу тебе помочь. Надеюсь, у тебя по-прежнему все о’кэй, меня сейчас так радуют твои веселые письма — помнишь, какое мрачное настроение у тебя было осенью (по-вашему весной)? Я рад, что работа тебе по душе, очень важно, чтобы человеку нравилось его дело, иначе все идет вверх ногами. Теперь относительно моей работы — это вторая новость, — с первого марта я получаю девяносто долларов в неделю, почти восемьсот в год лишних, но главное не это, а — почему мне так скоро дали эту прибавку. Жаль, что ты не разбираешься в технике, — словом, дело в том, что я тут подал одну мысль, которую наши боссы весьма одобрили. Понимаешь, что это значит? Это значит, что передо мной открываются кое-какие перспективы, черт возьми, и ты имеешь все шансы через несколько лет стать женой ведущего инженера и иметь двухэтажный особняк с колоннами и машину «специальный заказ», длиною отсюда до угла…»
Беатрис дочитала письмо с неподвижным лицом, все четыре листка, потом аккуратно сложила их по сгибам и вложила обратно в пестрый конверт. Во рту у нее пересохло и чувствовался какой-то горький привкус. Она прошла в туалетную комнату, выдернула из кассеты бумажный стаканчик и напилась из-под крана, потом долго ломала стаканчик на куски и следила, как обрывки один за другим исчезают в отверстии раковины, уносимые водой. Слово Альварадо! «Тебе никогда не придется говорить, что одна из Альварадо тебя обманула…»
Вернувшись к своему столу, она села и опустила лицо в ладони. Если бы хоть поплакать или помолиться… Что сегодня — среда? Да, только среда, а кажется, будто прошла целая вечность. Всего только два дня и три ночи, кто бы подумал, что за такое время можно так состариться. Неудивительно, что она не может теперь молиться, — ее ведь всегда учили, что для молитвы нужно чистое сердце. Но странно, что нет слез, что она ни разу не заплакала за все это время.
В таком странном оцепенении, отрывочно думая о том и о другом и мучительно стараясь не думать о главном, Беатрис просидела все утро в пустой конторе. Мак-Миллан явился только в час.
— Как поживает маленькая Трикси? — спросил он, приблизившись к столу Беатрис и потирая руки. — Последние дни мне очень не нравится ваш вид, определенно не нравится.
— Я плохо себя чувствую, сэр, — тихо отозвалась она.
Мак-Миллан участливо склонил к ней обрюзгшее лицо с вислыми щеками бульдога.
— Простуда?
— Не думаю, сэр… Просто вообще нездоровится…
— Ступайте домой! — решительно сказал Мак-Миллан.
На улице сеялся мелкий дождь, было не по сезону холодно. Поеживаясь в своем легком плаще, Беатрис пешком дошла до площади Обелиска, пересекла ее подземным туннелем и вышла к ювелирному тресту. Одна из витрин была оформлена для начинающейся завтра распродажи обручальных колец и свадебных подарков. Белый шелк, розовые голые амуры среди ватных облаков, флердоранж, усыпанные блестками колокола. «Двухэтажный особняк с колоннами», — вспомнила Беатрис, проходя мимо рекламной идиллии. Сердце ее рванулось, все тело на мгновение охватила обморочная слабость. Что она ответит Фрэнку? Господи, что может она ему написать?
В дверях «Хижины» она взяла контрольную карточку и пошла по узкому проходу между стойкой и расположенными слева боксами, отыскивая свободный. Четырехместные боксы напоминали маленькие железнодорожные купе — два диванчика, один против другого, и между ними привинченный к стене узкий столик вагонного типа. Открытые со стороны прохода кабинки разделялись между собой перегородками выше головы сидящего человека, и в них можно было пообедать и поговорить, не чувствуя на себе чужих взглядов. «Голландская хижина» нравилась Беатрис главным образом благодаря этой особенности своего устройства.
Найдя пустой бокс, она опустилась на диванчик, не снимая плаща, и начала медленно стягивать перчатки. Было тепло, усыпляюще жужжали голоса, радио передавало негромкую, приятную музыку. Есть ей не хотелось, лучше всего было бы прикорнуть здесь в уголке и проспать до самого вечера. Но поесть нужно хоть немного, иначе опять разболится голова. Что делать после обеда? Правильнее было вернуться в контору и заняться стенограммами, но и работа кажется сегодня непереносимой. Домой идти не хочется. Господи, как она устала… Заснуть бы сейчас, принять люминал и заснуть…
— Сеньорита? — остановился перед ее боксом официант. Зажав под мышкой поднос, он выхватил из кармана никелированные кондукторские щипчики и нетерпеливо ими пощелкал. Беатрис подняла глаза и посмотрела на него непонимающим взглядом.