Страница 65 из 217
В зале было многолюдно и шумно. Посетители — кто в линялой ковбойке с косынкой на шее, кто в залоснившемся комбинезоне, пропитанном тем же въедливым, сытным запахом масла, — сидели и толпились у стойки, не снимая шляп. С облупленной стены, сквозь волны сизого дыма, непристойным взглядом смотрела роскошная блондинка в красном, рекомендующая курить сигареты «Кэррингтон», справа от нее висел убранный бело-голубыми лентами портрет Перона, слева — лубочная олеография, образ Луханской божьей матери.
Жерар протолкался к стойке, спросил виски.
— Не держим, — с сожалением сказал кабатчик, — у нас его не употребляют, слишком дорого. Может, хотите джину?
Он поставил перед Жераром прямоугольную бутылку.
— Большой стакан, — сказал тот. — Большой, понимаете, как для виски-сода. Только без соды.
Он вытянул его, не отрываясь. Пьющие рядом переглянулись и одобрительно покрутили усы. Жерар перевел дыхание, закурил и кивнул кабатчику:
— Повторите!
Кругом стало тихо. Когда опустел второй стакан, к Жерару протискался усач со шрамом через все лицо.
— За что я люблю этих гринго, не в обиду вам будь сказано, — заявил он, хлопнув его по плечу, — так это за то, что пить они умеют! А ну-ка, патрон, теперь за мой счет. Выпьем?
Они выпили раз и другой. Странно — Жерар почти не чувствовал опьянения. А он должен был чувствовать, иначе…
— А почему не пьют другие? — крикнул он, шаря по карманам. Найдя бумажник, он выгреб из него пачку кредиток и бросил на стойку. — Я спрашиваю, почему к нам не присе… не присоединяются другие, каррамба! Джин для всех, патрон, посмотрим, кто кого перепьет — гринго или креолы. Слышите, амигос? А ну, кто тут настоящие мужчины?..
На следующее утро он проснулся под шум дождя, в отвратительной незнакомой комнате с растрескавшимся грязным потолком. Пахло сыростью, под окном натекла на каменном полу большая лужа, окно было открыто, и створка его тоскливо хлопала. За окном, на фоне желтовато-серого неба, терпеливо мокла старая полузасохшая пальма, казавшаяся какой-то обглоданной. Нестерпимо болела голова.
Жерар заставил себя встать. В углу комнаты была свалена его поклажа, насквозь мокрая, — видимо, ее догадались убрать из машины уже после того, как начался дождь. Сунув ноги в холодные отсыревшие башмаки, он подошел к окну и долго смотрел на рябую от дождя желтую лужу во весь двор, обглоданные пальмы, сломанный ржавый плуг без колес. Смертельная тоска охватила его — тоска, которую нужно было немедленно чем-то заглушить…
Он пил весь этот день — сначала в одиночестве, потом с представителем столичной фирмы «Агар Кросс лимитада», распространявшим в этих местах что-то связанное с сельским хозяйством, потом со своими вчерашними собутыльниками, пришедшими после работы проведать лихого гринго. Продолжалось это и на третьи сутки. Ехать было нельзя — джип не имел тента, а дождь все лил и лил, не прекращаясь ни на час. Коммивояжер тоже оказался не дурак выпить; постепенно попойка приняла гомерические размеры. На третий или четвертый день хозяин со смущенным видом сообщил Жерару, что ночью какой-то сукин сын пытался украсть с джипа запасное колесо, но висячий замок, которым оно было заперто, не поддался, и тогда злоумышленник поднял машину на козелки и снял оба задних. Жерар в этот момент возил локтями по столу и объяснял двум пеонам с маслобойки разницу между импрессионизмом и неоимпрессионизмом; говорил он по-французски, но пеоны слушали со вниманием и сочувственно поддакивали. С трудом поняв сообщение кабатчика, Жерар махнул рукой и заплетающимся языком посоветовал тому наплевать на это дело.
Представитель «Агар Кросс» уехал в конце недели, желтый и изможденный, как после приступа тропической лихорадки. Жерар тоже собрался было ехать, но колеса, заказанные в городе, все еще не прибыли. Кроме того, у него кончились деньги. Он телеграфировал Бебе и продолжал пить в кредит. В местечке он был известен уже как «человек-губка»: бородатый гринго, поглощающий невероятные количества алкоголя всех видов, от джина до виноградной водки, и заставляющий каждого нового посетителя поддерживать компанию. Вокруг него крутились теперь какие-то развеселого вида креолки; иногда он видел рядом с собой одну, иногда двух. Может быть, впрочем, у него просто двоилось в глазах. Особенно они ему не надоедали. Он к ним даже привык — угощал их шерри-брэнди, придумывал им прозвища и даже пытался приобщить к поэзии — читал вслух Ронсара и Валери. Однажды ночью, добравшись до своей комнаты, он обнаружил креолку в постели — правда, одетую. Та крепко спала, он бесцеремонно перекатил ее к стене, прикрыл одеялом и улегся без подушки, на жестком краю продавленного соломенного тюфяка. «Как только исправится погода, нужно ехать», — подумал он, засыпая.
Погода не исправлялась. Тяжелые обложные тучи висели над бразильским штатом Рио-Гранде-до-Сул, над северными департаментами Уругвая, над пшеничными полями аргентинского Междуречья. Моросящие дожди шли на всем правобережье Параны, захватывая восточный край провинции Кордова, но южнее и западнее небо было чистым, и путешественник, приближаясь к зеленым предгорьям кордовского массива, уже издали мог видеть в солнечной дымке его мягкие голубоватые очертания, вставшие над ровным простором пампы.
Ветер, волновавший высокую степную траву на склонах предгорья, дальше становился более резким и свежим, он шумел в перепутанных зарослях кустарника и дикой яблони, под его напором монотонно гудели провода и стальные мачты электромагистрали, идущей от гидростанции Эмбальсе Рио Терсеро. Одна из этих мачт стояла на самом гребне горы, раскинув короткие руки, крепко упираясь расставленные ми решетчатыми ногами. Она была похожа на часового, поставленного над поворотом глубокого зеленого ущелья, где внизу проходила дорога и еще ниже шумел горный ручей, и была, к счастью, единственным свидетелем происшествия.
Все еще сидя на земле, Беатрис вытерла слезы тыльной стороной перчатки — расплакалась она не столько от боли, сколько от испуга — и погрозила лошади обломком стека. Та как ни в чем не бывало общипывала куст в десяти шагах от сидящей на земле всадницы, звякая уздечкой и обмахиваясь хвостом с самым независимым видом.
Да, вот это был прыжок! Такое можно увидеть только на родео[38] — с той разницей, что там всадник обычно остается в седле. И что испугало эту Бониту — неизвестно. То ли птица выпорхнула из маторраля, то ли блеснул на повороте осколок бутылки…
Как бы там ни было — благодарение небу, что она еще приземлилась так удачно. Могло быть куда хуже! Узкая дорога, почти тропинка, заросла травой — видно, по ней не ездят с тех пор, как по ту сторону гребня проложили новое шоссе. Беатрис похолодела, представив себя лежащей здесь со сломанной ногой, — сколько прошло бы времени, пока ее хватились бы и стали разыскивать? Да и не так просто здесь найти…
Она испуганно перекрестилась и, подняв голову, увидела высоко над собой решетчатую серебристую мачту и четыре нити, пересекающие ущелье. Небо было бездонным и синим, сильно провисшие провода раскачивались от ветра, но здесь — внизу — стояла знойная тишина и терпко пахло разогретой солнцем зеленью. Мирно позвякивала уздечка Бониты, внизу журчала вода. Подумать только, что упади она иначе, ударься головой — и все это могло погаснуть для нее навеки…
Беатрис глубоко, с благодарностью, вздохнула и ощупала нагрудный карман ковбойки. Блокнот и вечное перо были на месте. А стек сломался, и правая перчатка лопнула на ладони — совсем новая перчатка, как жаль! Запястье побаливает, наверное, опухнет, и бедро тоже ноет, но не сильно. Морщась, Беатрис поднялась на ноги, подобрала блеснувшие в траве солнцезащитные очки и, прихрамывая, направилась к лошади.
— Ну, знаешь, этого я от тебя не ожидала, — сердито сказала она, схватив повод и шлепнув Бониту по потемневшей от пота шее. Кобылка норовисто вскинула головой, косясь на нее большим лиловым глазом. — Тихо! Чудовище ты, а не лошадь, я еще тебе верила…
38
Состязание ковбоев (дел.).