Страница 45 из 217
В этом все и дело — слишком многие примазываются сегодня к авангарду. А поиск в искусстве должен быть настоящим поиском. В конце концов, тот же абстрактивизм сам по себе не обязательно плох… Ты можешь его не понимать, можешь пожимать плечами, но факт остается фактом — иногда известное сочетание фигур и красок, каким бы беспредметным оно ни казалось на первый взгляд, может отлично передать состояние человека, его восприятие окружающего, может затронуть очень глубокие струны в душе зрителя. Здесь живопись начинает уже действовать подобно музыке, вторгаясь непосредственно в область подсознательных эмоций и не вызывая зачастую никаких предметных представлений. Ты сам никогда не станешь писать в этой манере, но если у других это получается — и получается талантливо, — то почему бы и нет? Если уж отрицать эту форму искусства, то тогда нужно отрицать и многие виды музыки. Но сюрреализм, эта вывернутая напоказ душевная патология…
Хриплый рев музыки оглушил Жерара, он досадливо поморщился и оглянулся. Вынырнувший из-за угла автофургон с громкоговорителем на крыше медленно продвигался в потоке других машин, оглашая улицу бравурными звуками партийного гимна «Ребята-перонисты». Потом музыка оборвалась, и громкоговоритель заорал сорванным голосом:
— Граждане, друзья descamizados[23], послезавтра — в День Верности — все на Пласа-де-Майо, на встречу с лидером! Генерал Перон выполняет свой долг перед вами — выполните ваш долг перед Пероном! Перон выполняет! Да здравствует Семнадцатое октября — День Верности, день единства народа и его лидера! Перонистская партия, единственная подлинно народная партия Аргентины, призывает всех честных граждан Республики еще теснее сплотиться вокруг Генеральной конфедерации труда и генерала Перона! Перон выполняет! Да здравствует Перон!
— Ола, Бюиссонье!
Кто-то с размаху хлопнул его по плечу. Жерар обернулся.
— А, еще один коллега. Салюд, Маранья. Как живешь?
— Ничего, старик. Почему — еще один? Ты кого-нибудь видел?
Снова загремел марш. Мужественный голос запел: «Мы ребята-перонисты, нас Перон ведет к победе, если нужно — жизнь свою мы за Перона отдадим…»
— Узнаешь голосок? — подмигнул Маранья вслед удаляющейся машине. — Уго Дель-Карриль, звезда экрана. Да, можешь говорить что хочешь, а парень одной этой пластинкой сделал себе состояние — и политическое, и в звонкой монете. Ну, черт с ним. Так кого из наших ты встречал?
— Почти два часа просидел с Тухой, — усмехнулся Жерар, — Тебе куда, к Обелиску? Пошли.
— А-а, маэстро Орасио Туха, восходящее светило сюрреализма. Два часа, говоришь? Я с ним десяти минут не выдерживаю. Бюиссонье! Я всегда был другом Франции. Веришь?
— Верю.
— И горячим, восторженным поклонником французского искусства — во всех его видах и жанрах, от Расина до «Мулен-Руж»…
— Не продолжай, я уже уловил твою мысль. Сколько тебе нужно, восходящее светило ташизма?
— Пятьсот? — неуверенно спросил Маранья.
— На твое счастье, такая сумма у меня наберется.
— Правда? Вот это мужской разговор! Думаю, что к Новому году смогу вернуть.
— Только не нужно уточнять, к какому именно. Держи, старина.
— Мерси, — небрежно поблагодарил Маранья, засовывая деньги в верхний кармашек пиджака, где порядочные люди обычно носят платок. — Чем же мне тебя отблагодарить?.. А, знаю! Скажи-ка, Бюиссонье, ты эстет?
— Утонченный, parbleu! Сплошные эмали и камеи. А что такое?
— Если хочешь получить подлинное эстетическое наслаждение, шпарь бегом на Авениду-де-Майо. Где галерея «Риго», знаешь? Там рядом кафе — так вот, за крайним столиком сидит самая феноменальная девочка федеральной столицы! Я ее немного знаю, раньше она бывала в нашем змеятнике, но что-то давно там не показывается. Наверное, хорошо пристроена. Это что-то совершенно… — Маранья коротко простонал, зашатался и, закатив глаза, поцеловал кончики пальцев. — Пойди взгляни на нее! Посмотри на ее волосы и, если ты решишь, что они крашеные, можешь разыскать меня где хочешь и плюнуть мне в глаза. Или отобрать назад пятьсот национальных.
— Ты имеешь в виду рыженькую Монтеро, натурщицу?
Маранья прервал свои восторги:
— Ты ее знаешь?
— Немного. Прости, старина, я пошел…
— Куда? Да ты погоди…
Но Жерар уже торопливо шел по улице, расталкивая прохожих. Едва услышав, что Беба здесь, в городе, он сразу же понял, как хочется ему сейчас побыть с ней. Даже ни о чем не говорить. Просто посидеть рядом, слушая ее милую болтовню о пустяках. Это было ему сейчас просто необходимо — сейчас, после разговора с Тухой, оставившего в душе мутный осадок какой-то безнадежности, после встречи с автофургоном субсекретариата пропаганды, после разнузданного хриплого рева из репродуктора и бодрого пения Дель-Карриля…
Подходя к кафе возле галереи «Риго», он издали увидел головку Бебы. Она сидела к нему спиной, в своем сером костюме; столик был одним из крайних, и солнце, начиная опускаться к куполу Конгресса, уже забралось под тент, ослепительно осветив ее волосы. Она была не одна — напротив сидел незнакомый Жерару молодой человек с ястребиным худым лицом типичного южноамериканского склада. Юноша — «Жерару он показался очень молодым, лет двадцати пяти, не больше, — говорил что-то быстро и негромко, не спуская глаз со своей визави. Беба сидела в немного напряженной позе, выпрямившись и, судя по повороту головы, глядя куда-то в сторону. Едва увидев все это, Жерар почему-то сразу понял, что между Бебой и незнакомцем происходит какое-то объяснение.
Конечно, разумнее было бы уйти, но он, сам не зная для чего, медленно подошел к столику. Почувствовала ли Беба его присутствие или просто перехватила раздосадованный взгляд своего собеседника, но она обернулась и ахнула:
— Херардо!
— Рад тебя видеть, шери… — Он коснулся губами ее щеки и бросил вопросительный взгляд на незнакомца.
— Ах да… Вот, познакомьтесь — мой муж… Доктор Ларральде…
Мужчины обменялись рукопожатиями, Жерар придвинул к столику еще одно плетеное кресло и сел.
— Охотно составил бы вам компанию, но у меня деловая встреча, буквально через полчаса…
Эта ложь получилась как-то экспромтом, сама по себе. Именно в тот момент, когда он догадался, что его приход был неуместен.
— Ты… Тебе нужно идти? — растерянно спросила Беба, видимо не зная, что сказать. — Я тебе звонила сегодня, телефон не ответил…
— Когда, давно? А, около трех. Я вышел раньше. Вы юрист, сеньор Ларральде?
— Почему юрист? Врач, — буркнул тот.
— Ах вот что. Я почему-то решил… Дело в том, что все знакомые мне доктора почему-то юристы.
— Ваше счастье.
— Да, на здоровье не жалуюсь. Большая у вас практика?
— Я стажируюсь в Роусоне, так что до практики еще далеко.
Над столом повисло молчание. Да, они несомненно объяснялись.
Элен явно растеряна, вид у нее испуганный, бедняга лекарь чувствует себя по-дурацки. Впрочем, еще более по-дурацки чувствует себя он, муж.
— М-м… На кинте все в порядке? — спросил он.
— Да, конечно… Я здесь с машиной, — сказала Беба.
— Будь осторожна, шери. Ну что ж, мне пора…
Он встал, нашаривая в карманах трубку. Поднялся и медик.
— Очень жаль, что мне приходится покидать вас, но что делать. Надеюсь, доктор, вы когда-нибудь побываете у нас за городом?
Медик пробормотал что-то насчет своей крайней занятости.
— Ну, это все вы уладите с моей супругой…
Жерар поцеловал Бебу, пожал руку медику и пошел прочь.
Вот тебе и новый фактор! До сих пор ему как-то даже не приходила в голову мысль о том, что в жизни Бебы могут быть другие мужчины. Что ж… Все это вполне нормально. А этот Ларральде довольно приятный парень. Трудно даже сказать, что в нем особенно располагает к себе… Скорее всего, глаза. Тогда — еще не видя его — этот медик смотрел на Бебу с такой откровенной жадностью, не стесняясь никого и ничего, как можно смотреть на возлюбленную у себя дома, а не за выставленным на тротуар столиком в центре столицы. «Проходимец этакий, — подумал Жерар, пытаясь разозлиться, — среди бела дня так разглядывать чужую жену…»
23
Безрубашечники (исп.) — так называли себя приверженцы Перона.