Страница 210 из 217
Но мытарства с поисками работы только начинались. Зайдя к назначенному сроку в полицию и получив седулу — тот самый голубоватый листок, уже украшенный его фотографией, печатью и номерной перфорацией и запрессованный между двумя пластинками тонкого плексигласа, — Фрэнк достал список, данный ему Делонгом, и стал созваниваться с нужными людьми. Через неделю у него уже было назначено несколько свиданий.
Первые ничего не дали. Его принимали очень радушно, поили коктейлями, знакомили с массой народа, расспрашивали о новостях с родины; что же касается возможностей устроиться, то ничего определенного ему не обещали. При этом все в один голос ссылались на трудное время, на неустойчивое положение в стране и целую кучу других причин. Фрэнку казалось просто непонятным, что в этих кругах, где по-домашнему, без пиджаков собирались люди, державшие в руках половину аргентинской промышленности, никто не мог устроить на работу одного-единственного инженера, да еще соотечественника. О том, чтобы найти место по своей прямой специальности, в самолетостроении, Фрэнк вообще не мечтал: он знал еще до отъезда, что в Аргентине этой промышленности фактически не существует. Но, в конце концов, мало ли где в наши дни может найти себе применение специалист по электронике! Для него, однако, этого применения просто не находилось.
В бесконечном ожидании и телефонной охоте быстро пролетали дни, шли недели. Его небольшой запас долларов, хотя их и меняли по очень выгодному курсу, быстро таял. В этой стране нужно было быть всегда хорошо одетым (дома Фрэнк обращал на это мало внимания) — пришлось купить модные туфли, несколько нейлоновых сорочек, полдюжины баснословно дорогих итальянских галстуков. Пришлось также поселиться в приличном отеле, так как ему с самого начала дали понять, что человеку, претендующему на хорошее положение, неприлично жить в бординг-хаузе; кроме того, ему действительно нельзя было теперь обойтись без личного телефона.
И каждый день он запрещал себе думать о Беатрис. «С этим покончено», — твердил он себе каждое утро, и днем его отвлекали хлопоты, а вот по вечерам, когда он оставался один, — по вечерам было трудно.
Однажды после ужина он вышел подышать прохладой и случайно забрел в сквер на углу Пуэйрредон и Лас-Эрас, к готическому зданию инженерного факультета. Он тут же хотел сесть в первый попавшийся троллейбус и уехать, но что-то удержало его и заставило опуститься на каменную, еще теплую от дневного зноя скамью. Он сидел и смотрел на широкие ступени темного портала, где три года назад к ним, членам студенческой делегации, подошла тоненькая черноглазая переводчица. Как все нелепо и непоправимо запуталось за эти три года!
Его Трикси. Его маленькая нежная Трикси. «В самом прямом и точном смысле слова». В постели. Но кто заставлял ее рассказать об этом, кто тянул ее за язык?..
«Лживая девчонка», — назвал он ее тогда. Пожалуй, не совсем точно. Кто тянул ее за язык? Если уж лгать, так лгать до конца. Не могла же она опасаться, что он рано или поздно узнает об этом от других!
А даже если бы и узнал? Даже если бы и могли дойти до него какие-то слухи? Почему бы ей этого опасаться — они давно уже стали чужими друг другу, почему ее вдруг так испугала возможность разоблачения?..
Чужие друг другу. Но откуда вдруг такая откровенность перед чужим? Даже если предположить худшее, даже если допустить, что она сделала это только из трусости, только боясь разоблачения; почему ей вдруг стало так важно — узнает он об этом или не узнает? Если он действительно для нее чужой…
Фрэнк вдруг зажмурился, ослепленный полыхнувшей в мозгу догадкой. Потом он снова открыл глаза — ничто не изменилось вокруг, так же сияли среди деревьев матовые шары фонарей, скользили по асфальту машины, на скамейке напротив молча сидели прижавшиеся друг к другу двое, держась за руки; молчаливо высилась темная громада факультета, похожая на недостроенный готический собор, и ярко и крупно — даже сквозь дымное зарево электричества — светили в небе южные непривычные звезды. Ничто не изменилось вокруг, но в нем самом точно лопнула вдруг какая-то цепь, сковывавшая его сердце все эти последние недели.
Он пришел к ней через три дня, вечером, небритый и в съехавшем на сторону галстуке. Беатрис побледнела, открыв дверь и увидев его перед собой.
— Вы? — шепнула она одним дыханием.
— Трикси, — сказал Фрэнк. — Трикси, вы должны выйти за меня замуж.
Она отступила на шаг, потом еще и еще. И все еще смотрела на него огромными глазами, как на привидение. Он подошел к ней ближе, теперь ей уже просто некуда было отступать — позади была лестница.
— Поверьте, — сказал он, — это совершенно необходимо… для меня и для вас. Поверьте, Трикси! Я очень хорошо все понял — почему у вас так получилось. Трикси, вы просто обязаны, поймите!
Она пошатнулась и села на нижнюю ступеньку, закрыв лицо руками.
— Вы должны, это же все ничего не значит, все можно поправить, абсолютно все, и это даже наш долг, если хотите, — перед самою собой, перед жизнью… Трикси, вы просто не имеете сейчас права сказать «нет»!
И снова лето, снова приближается Новый год. Новый, тысяча девятьсот пятьдесят седьмой. Сегодня очень жарко, и Беатрис то и дело с нетерпением посматривает на часы, но до конца рабочего дня еще много времени. Дело не только в жаре: сразу после обеденного перерыва ей позвонил Фрэнк и сказал, что заедет вечером. В пять он будет ждать ее внизу, но сейчас только половина третьего. И очень жарко.
— Ну хорошо, — говорит она, подавив вздох, и вставляет в машинку новый лист. — Продолжайте, компаньеро.
Компаньеро, сидящий напротив нее, торопливо затягивается и ладонью отгоняет дым к открытому окну, через которое в комнату щедро вливается грохот трамваев и послеобеденный зной.
— Так чего тут, собственно, продолжать, — говорит он. — Как я говорил, так оно и получилось. Хорошо еще, что днем. А если бы ночью — так покамест заметили б, так все бы к черту пропало…
— Минутку, — прерывает его Беатрис. — Вы сказали «как я и говорил». Кому вы это говорили?
— Начальнику складов, кому же, сеньору Мело. Я ему сколько раз говорил, что там надо менять всю проводку. И еще говорил, что если уж пока не меняют, так хотя бы не складывали кипы под самый верх или хоть проход оставили бы вдоль стенки. А то там до труб и не добраться, а коробки все до одной без крышек! Я чувствовал, что там, если где замкнет, так оно все заполыхает. Хлопок, он же как порох — одной искры хватит…
— У вас были свидетели при разговорах с сеньором Мело?
Компаньеро думает, наморщив лоб.
— Были, да. Последний раз я с ним говорил неделю назад, и был как раз дежурный электрик и еще один парень…
— Фамилии, пожалуйста.
— Электрика — Бустос, а того — как же он, погодите… Да, Петинатто, итальянец. Он тоже на складе работает, грузчиком.
— Вот видите, все это очень важно, а вы чуть не забыли. Когда был последний разговор с сеньором Мело, точно?
— Это было… сейчас скажу… пятнадцатого, да, как раз в субботу. Я еще с Бустосом договаривался на футбол идти, а тут пришел Мело…
— Так, минутку…
Подумав немного, она начинает быстро печатать:
«В дополнение к вышеизложенному, позволю себе обратить особое внимание Вашей милости на следующее обстоятельство. Я неоднократно предупреждал начальника складов, сеньора Мело, о плохом состоянии проводки в складе № 4 и о недопустимости укладки кип хлопка вплотную к стенам, что исключало возможность доступа к электрическим трубопроводам для их регулярной инспекции. В последний раз такой разговор имел место пятнадцатого декабря с/г, в присутствии дежурного электрика сеньора Бустоса и грузчика сеньора Петинатто. Факт этого разговора, который может быть подтвержден вышеперечисленными свидетелями, противоречит обвинению в невнимательном исполнении служебных обязанностей, выдвинутому против меня дирекцией фабрики «Иландериас Ламотт» и послужившему предлогом для моего увольнения без установленной законом идемнизации…»