Страница 169 из 217
— Вспомнила, — проворчал проснувшийся Дэйвид. — До войны и конъюнктура была совсем другой…
— Дело не в конъюнктуре, мой милый. Дело в том, что тогда ты еще был человеком, а не бизнесменом. Нет, Лео, с таким супругом не устанешь от обилия новых впечатлений.
— Не верь ей, старик, — сказал Дэйвид. — Как можно жаловаться на скуку, если в доме постоянно кто-то толчется? Да у нас недели не проходит без какого-нибудь чертова приема!
— Да, faute de mieux,[91] — вздохнула миссис Флетчер. — Кстати, Дэйв, ты чудовищно распустил свой язык, мне то и дело приходится за тебя краснеть. Что же касается моих приемов, то ты очень ошибаешься, думая, что они так веселы. Я, если хочешь, только исполняю свой долг перед обществом.
— Любопытное понимание долга… — проворчал Дэйвид, снова закрывая глаза.
— Сочувствую, Пэм, — сказал Альтвангер. — Мне известно, что значит провинциальное общество. В основном все служащие фирмы?
— Да, в основном наши люди. Малоинтересный народ, надо сказать. Хотя среди них попадаются — изредка — и заслуживающие внимания. Есть, например, один молодой инженер, в фирме сравнительно недавно… Очень оригинальная личность. С собственными взглядами, правда ошибочными, но это объясняется молодостью, Мне понравилось, что он думает независимо, и говорит то, что думает…
— Редкое качество, — пробормотал Альтвангер, закуривая.
— О, да! Кстати, взгляды его, очевидно, более или менее совпадают с твоими — я имею в виду отношение к германской проблеме. Этот юноша тоже считает, что Рузвельт был прав, вмешавшись в европейский конфликт.
— Господи, — Альтвангер пожал плечами, — думать иначе может только тот, чье понимание политики находится приблизительно на твоем уровне.
— Благодарю, дорогой, ты сегодня так любезен.
— Но согласись, Памела…
— Послушай, Лео, мы с тобой часто спорили на эту тему, и сейчас мне не хотелось бы портить вечер, серьезно. Я тебе одно скажу: я твердо убеждена, что правильное понимание германской проблемы доступно только людям беспристрастным и, так сказать, лично в ней не заинтересованным. Видишь ли, ты — полунемец-полуеврей, у тебя не может быть к Германии беспристрастного отношения. У этого молодого человека, о котором я упомянула, во время войны погиб в Германии отец — естественно, что и он не может теперь относиться к этой проблеме спокойно и беспристрастно. Кроме того, он молод. Скоро, очевидно, он поедет в Германию, поживет там, узнает людей — я думаю, многое в его взглядах тогда изменится… Ты ведь знаешь, что мы посылаем туда наших инженеров?
— Да, Дэйв мне говорил, — рассеянно отозвался Альтвангер. Он поднялся и начал вышагивать по ковру, заложив руки в карманы и щурясь от дыма собственной сигареты. Памела Флетчер продолжала что-то говорить, но он пропускал ее слова мимо ушей.
— Слушай, Пэм, — сказал он, остановившись. — Кто, ты говоришь, этот парень с независимыми взглядами? Расскажи-ка мне о нем.
— О Хартфилде? О нем, собственно, многого не расскажешь. Типичный молодой инженер, хорошо знающий свое дело и плохо разбирающийся во всем остальном…
— Положим, в политике он разбирается!
Миссис Флетчер пожала плечами:
— Мне кажется, из его высказываний можно сделать вывод как раз обратный, но сейчас я имела в виду не это. Я хочу сказать, что он не знает ни литературы, ни театра…
— Господи, кому это теперь нужно. Он на хорошем счету в фирме?
— О да. Делонг отзывается о нем хорошо, а это один из лучших наших конструкторов, с большим опытом.
— Так, так… — Альтвангер помолчал, что-то соображая. — А его отец, ты говоришь, погиб во время войны, и в Германии?
— Да, он был летчиком, насколько помнится.
— Летчиком? Черт, совсем здорово. Как здорово, Пэм!
Миссис Флетчер посмотрела на него вопросительно:
— Что «здорово»?
— Ничего, ничего, мне пришла в голову одна мысль, — торопливо ответил Альтвангер после некоторого молчания. — Ты говоришь, его тоже посылают в Германию?
— По-моему, я это слышала. Дэйв, скажи-ка… Дэйвид!
— А, что? — забормотал спросонья Флетчер.
— Дэйвид, вопрос о посылке молодого Хартфилда в Германию решен окончательно?
— Какого Хартфилда? Из отдела рекламы?
— Да нет же, я говорю про Хартфилда из конструкторского бюро.
— Помилуй, Пэм, откуда мне знать, кого туда посылают! У нас на заводе три тысячи инженеров… — Президент административного совета пробормотал еще что-то невразумительное и снова захрапел.
— Минутку, сейчас я это выясню, — оказала миссис Флетчер. Она позвонила и сказала вошедшему лакею. — Джонс, будьте добры, телефон. Спрошу у шефа персонала, — объяснила она Альтвангеру. — Проще было бы узнать у Делонга, но он сейчас на одной из наших испытательных баз, кстати и сам Хартфилд там же…
Лакей вернулся с аппаратом, поставил на диван возле миссис Флетчер и исчез, протянув через всю гостиную длинный шнур. Миссис Флетчер набрала номер.
— Мистера Сомерсета, пожалуйста, — сказала она, накручивая на палец нитку жемчуга. — Хэлло, Дик! Угадайте, кто вас беспокоит… Да-да, совершенно верно. Ну еще бы, провести вас! Как у вас дома, все благополучно? Как Мэрион? Спасибо, Дик… Спасибо, вполне… насколько это возможно в нашем возрасте! Надеюсь видеть вас у себя в следующий четверг, передайте Мэрион, хотя я и сама ей позвоню. Дик, у меня к вам маленькое дело. Скажите, вы помните фамилии наших инженеров, намеченных к заокеанской поездке? Ну, еще бы, ваша память! Есть среди них такое имя — Фрэнклин Хартфилд? Есть, да? Это вы точно помните? Что? А, ну еще бы, я понимаю… Нет-нет, это не согласовывалось ни с кем из них, насколько мне известно. Вы понимаете, на этой стадии просто не имело смысла… Ну конечно, еще будет время…
Миссис Флетчер поговорила еще с минуту, обсуждая какие-то местные новости; уже прощаясь, она вдруг спросила:
— Кстати, Дик, об этом Хартфилде… Вы хорошо знаете его досье? Что там было с его отцом — не помните подробностей?..
— Так вот, — сказала она Альтвангеру, выслушав ответ своего собеседника и повесив трубку. — Хартфилд намечен к посылке, это совершенно точно, так что если соглашение будет подписано, он туда поедет. А его отец был командиром «Летающей крепости», в чине капитана, и погиб в сорок третьем году. Но не понимаю, почему он тебя так заинтересовал?
— Потому что это ключ, Пэм! — воскликнул Альтвангер, щелкнув пальцами. — Ты понимаешь ситуацию: сын помогает стране, в которой погиб его отец!
— Но позволь… Это как раз тот случай, — удивленно сказала миссис Флетчер, — когда — по твоим же словам — наименее уместно говорить о нашем сотрудничестве с Германией…
— Совершенно верно! — Альтвангер вскочил и, весело пробежавшись по комнате, остановился перед диваном. — Совершенно верно, моя девочка! Именно поэтому я за него и ухватился! Здесь, понимаешь ли, вступает в дело психология пропаганды. Существует закон: если в системе твоих рассуждений есть какой-либо уязвимый момент, могущий стать ахиллесовой пятой всей системы, то обходить и замалчивать его опасно. Опасно, потому что оппоненты сыграют на этом. Понимаешь?. В таких случаях остается один выход: опереться именно на этот уязвимый момент, сделать его своей опорной точкой. Геббельс, скажем, в своей пропаганде не мог отрицать того, что в Германии нет свободы; обходи он этот вопрос молчанием — даже самые тупые из немцев могли бы призадуматься. Поэтому он с этого вопроса и начинал — он говорил прямо: «Да, свободы у нас нет, так как свобода является мифом либерально-иудейского происхождения и истинным арийцам не нужна». Понимаешь? Этим он в какой-то степени парировал заранее возможные доводы своих противников. Ловко?
— Ты, разумеется, как всегда упрощаешь, — сказала миссис Флетчер слегка недовольным тоном. — Но допустим. Какое же отношение имеет это к твоей теме?
— Неужели ты еще не уловила? — изумился Альтвангер. — Да ведь это тот же случай, Пэм! Ведь первый аргумент против ремилитаризации Германии — и, надо сказать, самый убийственный — это жертвы, принесенные нами во второй мировой войне. Не коснуться этого вопроса я не могу, ты сама понимаешь. Что же я делаю? Да я с него и начинаю! Я прямо беру случай этого парня и делаю его гвоздем всего материала. Там, где нельзя подействовать на логику, действуют на эмоции. Дэйв, послушай-ка, Дэйв!
91
За неимением лучшего (франц.).