Страница 143 из 217
Потом Фрэнк включил радио и сел в кресло. Сел, поднял голову и засмеялся — вот так штука! Кресло стояло в углу; обе двери — в коридор и дальше, в ванную комнату, — были на одной линии, и обе были открыты. Он сидел в кресле, а она стояла под душем, и единственным, что их разделяло, было несколько десятков футов пространства и прозрачная штора, которую она все же догадалась задернуть. До сих пор он видел такое только на экране, правда довольно часто. Избитая, в сущности, ситуация. А этот Джонни был прав: фигура у нее действительно «календарная»…
Фрэнк откинулся в кресле и зевнул, закинув руки за голову и чуть не сбив что-то висящее над ним на стене. Какую-то рамочку. Не вставая к не оборачиваясь, закинутой за голову рукой он попытался ее поправить, но что-то легкое упало на пол, наверное выпавший из стены гвоздь, а рамочка осталась у него в руке.
Это был В-47, снятый в полете, очевидно, с такой же машины, идущей параллельным курсом. Очень хороший снимок. Удивительно, как иногда хорошо выходят снимки. У него как-то никогда ничего особенно хорошего не получалось, хотя фотографией он увлекался. Еще студентом. Всегда или недодержка, или передержка, или еще что-нибудь. Да, так вот он какой. Он самый, Боинг В-47 «Стратоджет». Гнусная штука, более страшного самолета он в жизни не видел.
Во-первых, у него профиль акулы. Совершенно акулий профиль, или какой-то другой рыбы, такой же хищной. Конечно, может, это просто предубеждение… Дело в том, что ведь все знали, для чего создавалась эта машина — самый мощный в мире боевой самолет, способный нанести атомный удар в любой точке земного шара и без посадки вернуться на свою базу. А в общем, трудно сказать, почему иногда возникает вдруг такая антипатия-боязнь — то ли по отношению к человеку, то ли к месту, то ли к сооружению.
Он всегда любил самое новое, самое технически совершенное, и это естественно — их учили создавать новую технику. Но когда он впервые увидел «Стратоджет», ему стало страшно.
Он совершенно отчетливо помнит это чувство. Именно страшно. И вся их группа, которую тогда послали на базу Макконелл, в Уичито, — они все чувствовали нечто похожее, он отлично видел это, хотя никто ничего не говорил. Им, студентам, показывали самое мощное и самое новое оружие Америки, а они даже не испытывали законной в таких случаях гордости. Он, по крайней мере, ее не испытывал.
Ему было страшно, словно он заглянул вдруг в какой-то совершенно новый мир, в мир чудовищной техники марсиан. В этом мире человеку не было места — вот что понял он тогда, осматривая эту ни на что не похожую машину.
В ней не было ничего от прежних тяжелых бомбардировщиков, с их по-своему удобными и светлыми кабинами, со множеством уютных отсеков в фюзеляже, где во время патрульного полета можно сварить кофе, разогреть консервы и даже подремать между двумя вахтами. В-47 — это шесть турбин, равных по суммарной мощности силовой установке эскадренного миноносца, и огромное веретенообразное туловище, сплошь начиненное автоматикой и электроникой, с узкой щелью-кабиной наверху — с кабиной, где три человека в скафандрах не могут даже вытянуть руку или ногу, чтобы размяться. Обзора почти нет. Только пилот кое-что видит, а у навигатора, сидящего под ногами у пилота, нет перед глазами ничего, кроме шкал и экранов. В-47 предназначен, главным образом, для слепого полета, но даже если лететь с хорошей видимостью — навигатору стратосферного бомбардировщика она все равно ни к чему.
Фрэнк заглядывал в узкие норы с неудобными маленькими сиденьями, думая о том, что ни один из простодушных громовержцев Олимпа не обладал мощью, которая была подвластна экипажу нового Боинга, но эта мысль не вызывала в нем гордости.
Люди, пальцам которых повиновались самые тонкие приборы, самые мощные двигатели и самая чудовищная разрушительная сила во всей истории техники, сами были рабами, и ему тогда показалось, что в компоновке кабины «Стратоджета» выразилась не только конструктивная необходимость, но и какая-то более важная и более глубокая идея, еще не совсем ясная ему самому.
Он вообще никогда не был силен в отвлеченных идеях, но одно он видел совершенно ясно: летчики на этой машине не были «господами воздуха», они были рабами техники, злорадно и демонстративно загнавшей их в щель между приборами и машинами, как некогда сажали человека в каменный мешок. Во Франции ему показывали один замок, там были подземные каменные мешки, les oubliettes. На В-47 — не многим лучше. Когда самолет приземляется, экипаж приходится «приводить в форму» какими-то специальными ваннами, массажами, чуть ли не искусственным дыханием…
…Все это он вспомнил в течение одной какой-нибудь минуты, пока держал в руках вставленную в рамку фотографию. Потом оглянулся и обвел глазами стены — портрета не было. Еще бы, зачем ей портрет? Да… страшный самолет. Он даже когда взлетает — и то похож не на самолет, а на управляемый снаряд: дым, грохот — того и другого очень много. Он ведь для отрыва от земли использует пороховые ускорители, этот проклятый В-47. Если смотреть издали — кажется, будто запускают «Регьюлус». А на снимке выглядит красиво — серебряный на почти черном фоне. Снято с очень плотным светофильтром, почти красным. Или просто там такое небо? Конечно, это же стратосфера!
…Вот она плещется здесь за прозрачной занавеской, вся как на ладони, — красивая длинноногая женщина, жена того самого парня, который сейчас где-то в стратосфере. Над Аляской, над полюсом, или над Францией, или над Брюсселем — зашнурованный в декомпрессионный скафандр, втиснутый в узкую щель между сотней тумблеров, кнопок и рукояток, опутанный шлангами и проводами, со своим страшным грузом в бомбовом отсеке. Может быть, он думает сейчас о ней, если вообще способен еще думать о чем-нибудь, кроме пунктов полетного задания. О ней, об этой самой, когда-то обещавшей ему верность, «феноменальной стерве» Джин Бакстер. Это же его фамилия, его собственная…
— Джин Бакстер! — громко позвал Фрэнк. — Слышите, вы!
Она услышала, но не сразу; отвернулась, пошарила по стене (видно, вода попала ей в глаза) и перекрыла кран. Шум воды стих.
— Хэлло! — крикнула она, снимая шапочку. — Что вы там кричите? Я ничего не слышала, очень шумит. Держите себя в руках, мальчик, я через минуту готова…
— Послушайте, вы, Джин Бакстер! — громко, почти торжественно заявил Фрэнк. — Можете ни к чему не готовиться и оставаться там, где вы есть. Я ухожу. Вы слышите?
Джин Бакстер отдернула пластикатовый занавес — так, что взвизгнули кольца, — и вышла к Фрэнку, оставляя на линолеуме узкие мокрые следы.
— Что с вами, милый? — спросила она тем же своим насмешливым и злым тоном, не попадая в рукава халата. Она подошла так близко, что Фрэнку вдруг захотелось потрогать капельки воды на ее теле. — Вы что — испугались вдруг, что я шантажистка?
— Шантаж мне не страшен, — усмехнулся Фрэнк, — ревнивой жены у меня нет, а баллотироваться на ближайших выборах я не собираюсь. Если вам действительно хочется знать, что я о вас думаю, миссис Бакстер, то вы не шантажистка, а просто самая обыкновенная шлюха…
Последние слова он произнес уже на пороге, выходя из комнаты, и обернулся только потому, что такие вещи полагается говорить глядя в глаза. Не обернись он — дело могло бы кончиться плохо, потому что Джин Бакстер его слова явно пришлись не по душе, а так как возразить на них в данной ситуации было трудно, то она молча схватила какой-то предмет и запустила ему в голову. Фрэнк успел отшатнуться, предмет с треском разлетелся о стенку, что-то посыпалось и покатилось. Наверное, это были часы. Ему стало и вовсе противно, словно его заставили участвовать в пошлой комедии.
— Не валяйте дурака, — сказал он угрюмо. — Нечего устраивать бурлеск в два часа ночи и будить соседей…
— Убирайтесь к черту!! — с искаженным яростью лицом крикнула Джин, хватаясь за какую-то бронзовую чашу, солидное, азиатское изделие.
— Я это и делаю, — огрызнулся Фрэнк, отступая к двери. — Не вздумайте бросить в меня этой штукой, иначе я на прощанье еще и всыплю вам как полагается, хотя в жизни ни одну женщину пальцем не…