Страница 56 из 62
Коммуны, несомненно, способствовали если не уничтожению семьи, то, во всяком случае, ее политизации. Такую цель преследовала и новая обрядовость, к созданию которой активнейшим образом привлекалась именно рабочая молодежь. В начале 20-х гг. входят в моду «красные свадьбы» и «красные крестины». Уже весной 1924 г. ЦК ВЛКСМ отмечал огромные, а главное, как тогда казалось, устойчивые сдвиги в быту молодежи: «Октябрины вместо крестин, гражданские похороны и свадьбы, введение новой обрядовости вместо религиозной стали в рабочей среде массовым явлением…»[363] Периодическая печать Петрограда этих лет пестрела сообщениями о попытках введения новой обрядовости. В фабричных клубах города проводились «комсомольские свадьбы», на которых роль «попов» выполняли секретари партийных и комсомольских организаций. Подарки новобрачным тоже носили «революционный характер» чаще всего это была «Азбука революции» Н. Бухарина и Е. Преображенского. Примерно в таком же духе организовывались «красные крестины», названные «Октябринами» или «звездинами».
Параллельно с попытками насаждения новой семейной обрядности велась яростная борьба против церковного обряда бракосочетания. Юридическая основа успеха Советского государства в борьбе была заложена уже первыми его декретами, касающимися брачно-семейных отношений. Однако многовековая практика освещения процесса создания семьи церковью, с одной стороны, и факт легкомысленного отношения к проблемам любви — с другой, вызывали у части молодежи, в особенности у девушек, сомнения прочности брака, заключенного в ЗАГСе. Этим объясняется устойчивость требований венчания. Самым активным борцом против участия церкви в семейных делах становится комсомол. Случаи церковного брака яростно обсуждались в комсомольских фабрично-заводских ячейках. Так, собрание петроградского завода «Светлана» в 1923 г. приняло решение удовлетворить просьбу комсомольца о выходе из рядов РКСМ в связи с необходимостью венчаться в церкви[364]. Кампанию против венчания поднимала и городская молодежная печать. Рабкоры нередко писали в комсомольские заметки примерно такого содержания: «В коллективе завода «Полиграф» комсомолец Степан Григорьев отличился. Зная, что комсомол ведет борьбу с религиозным дурманом, женился церковным браком. За такую любовь возьми, «Смена», этих набожных комсомольцев за жабры»[365]. В комсомольских коллективах часто устраивались суды над юношами и девушками, пытавшимися заключить церковный брак. При этом главный вопрос, который необходимо было выяснить в ходе судебного разбирательства, сводился к следующему: «Что дороже: жена или коммунистическая партия?»
Во второй половине 20-х гг. волна публичных судов в Ленинграде начала спадать, но по-прежнему сохранялась ориентировка на вытеснение обычаев церковного брака из быта молодежи. Иногда непреклонные комсомольцы смягчались, видя страдания новоявленных Ромео и Джульетта с фабричной окраины. Так, например, в 1927 г. комсомольское собрание Балтийского завода, рассматривая заявление комсомольца с просьбой разрешить ему венчаться, поскольку его любимая девушка иначе вступить в брак не соглашается, приняло решение: «Ввиду того что Н. принимает активное участие во всей ячейковой работе, а также является безбожником в действительности… в отношении Н. провести исключительный случай и разрешить ему совершение религиозных обрядов». Но подобные исключения были не столь частыми, обычно комсомольские организации занимали резко отрицательную позицию, аналогичную реакции коллектива ВЛКСМ «Красного треугольника», который, отметив с своем отчете два случая церковного брака на предприятии в 1928 г., подчеркнул, что это — одно из самых отрицательных явлений в быту молодежи[366]. Это, конечно, свидетельствовало о настойчивом и далеко не деликатном вмешательстве в проблемы личной жизни человека на основе политизации и идеологизации всех ее сфер, о нарочитом и опасном противопоставлении политических интересов семейным.
К началу 30-х гг. благодаря массированному наступлению на позиции религии в обществе факты церковного бракосочетания в среде ленинградской рабочей молодежи практически изживаются. Но процесс идеологизации семейных отношений продолжается. Советская административно-командная система даже наращивала бесцеремонное вторжение в сферу личной жизни своих сограждан, превращая семью в политическую единицу общества. На бытовой конференции в Ленинграде в 1929 г. в качестве образцового усиленно пропагандируется такой семейный уклад: «В свободное время мы помогаем друг другу разбираться в политических событиях. Она читает собрание сочинений В. И. Ленина, а я в политшколу хожу»[367].
Молодежи настойчиво внушается, что новый человек — это прежде всего передовой общественник, для которого интересы класса, коллектива всегда должны быть выше личных. Подобные идеи порождали конфликты в молодых семьях в 30-х гг., которые приобретали массовый характер. В 1934 г. на страницах»Комсомольской правды» развернулась дискуссия по проблемам комсомольской семьи. Молодые рабочие-комсомольцы, до предела загруженные общественной работой, жаловались в своих письмах на конфликты с женами. «Вот поженились мы, — писал секретарь комитета ВЛКСМ одного из ленинградских заводов, — и вижу: из-за Нюры работа страдает. Решил взяться за работу, дома скандалы. Поругаешься и уйдешь в ячейку, а оттуда возвращаешься в час ночи»[368]. Подборка таких писем, рассказывавших о том, что молодые рабочие просто не могут жениться из-за производственных и общественных перегрузок, была опубликована в книге «За любовь и счастье в нашей семье». Особо печальными представляются откровения молодых работниц. «Может быть, она (семья. — Н.Л.) является лишним грузом, — размышляла одна из них, — тянущим комсомольцев назад или в сторону от их прямых целей и задач?»[369] Цели и задачи — это, по-видимому, построение социалистического общества форсированными темпами, которым такие досадные мелочи, как индивидуальное счастье в семье, просто мешали.
Уместно здесь вспомнить, что в крестьянской России брак имел довольно высокий статус. Неженатые мужчины и незамужние женщины презирались, считалось, что не женятся и не выходят замуж только физические и нравственные уроды. Однако отток молодежи в города уже до революции ослабил прочность семей и снизил престиж семейной жизни. Эти тенденции заметно окрепли под влиянием активно пропагандируемого в Советском государстве примата общественных устремлений над личными.
В Петрограде стремление молодежи к вступлению в брак снизилось в первые же послереволюционные годы. Так, если в 1917 г. из числа женщин, вышедших замуж, лица до 24 лет составили почти 62%,в 1922 г. — немногим больше 50, то в 1926 г. замужних оказалось около 46%[370]. Правда, молодые рабочие и работницы проявляли чуть большую активность в решении брачно-семейных вопросов, чем остальная ленинградская молодежь. Но на рубеже 20—30-х годов и они стали менее охотно вступать в брак. В 1934 г. в Ленинграде мужчины до 24 лет составили всего 24% женатых, а женщины — 38%[371]. Явное нежелание обзаводиться семьей подтверждается и материалами опроса, проведенного в Ленинграде в том же, 1934 г. «Одному жить легче. С компанией (женой. — Н.Л.) тяжело», — таков был наиболее типичный ответ юношей и девушек на вопрос об их жизненных планах[372]. При этом следует сказать, что в Ленинграде ситуация была еще более благополучной. В других крупнейших промышленных центрах европейской части РСФСР, согласно материалам обследования за 1935 г., в браке состояли всего лишь 18% рабочих до 25 лет.
363
Миронец Н. И. Песня в комсомольском строю. М., 1985, с. 259.
364
См.: ЦГА ИПД ф. К-630, оп. 1, д. 33, л. 31.
365
«Смена», 22 сентября 1923.
366
См.: «Смена», 1927, № 21, с. 10.
367
Кетлинская В., Слепков Вл. Указ, соч., с. 80.
368
«Комсомольская правда», 15 октября 1934 г.
369
За любовь и счастье в нашей семье. М., 1936, с. 8.
370
См.: Материалы по статистике Ленинграда и Ленинградской губернии. Вып. VI. Л., 1925, с. 226; Всесоюзная перепись населения. 1926, т. 53. М., 1931, с. 64.
371
См.: ЦГА РСФСР, ф. 374, оп. 23, д. 254, л. 246, 247.
372
ЦГА ИПД, ф. К-881, оп. 10, д. 60, л. 18.