Страница 90 из 145
— Я хочу жить! Я жить хочу! Псы поганые, не смейте меня убивать! — орал Аргуад, спотыкаясь, как слепой. Глаза у него были воспаленные, из них ручьями лились слезы; он кашлял и задыхался. Видимо, здорово надышался слезоточивым газом. Его втолкнули в полицейскую машину, Руссель вскочил в машину вслед за алжирцем. Водитель дал сигнал и рванул с места прямо на толпу. Люди в ужасе отскакивали в сторону, давая дорогу.
— Там стоит моя машина, — бросил мне Лакросс.
Я опять побежал за ним, задыхаясь и обливаясь потом. Жара в этот день стояла несусветная.
59
Два часа спустя мы все — Руссель, Лакросс, два офицера полиции, я и алжирец — сидели в комнате для допросов Центрального комиссариата. Аргуад сидел на стуле посреди комнаты. Все остальные стояли вокруг него. Врач сделал алжирцу успокаивающий укол и дал какие-то медикаменты для глаз и гортани. Потом ему разрешили полежать в отдельной комнате, пока врач не сказал, что теперь его можно допросить. За это время я попытался дозвониться до Кеслера в отель «Карлтон», но там его не было, и он не оставил информации, где его можно будет найти. Я попросил передать ему, как только он появится, чтобы он связался с Центральным комиссариатом.
Руссель, Лакросс и оба полицейских допрашивали алжирца. Вопросы так и сыпались на Аргуада, не оставляя ему ни минуты передышки. Он все еще был бос, в штанах и рубашке навыпуск, и лицо его подергивалось. Он опять повторил то, что говорил уже раз десять на своем плохом французском с сильным акцентом:
— Я не поверил, что пришли именно полицейские. Потому и стрелял.
— По какой причине?
— Потому что не хотел, чтобы меня самого застрелили.
— Кто?
— Они!
— Кто эти «они»?
Я заметил, что Аргуад уже трясся всем телом. При этом обливался потом, как и мы все. Большой вентилятор крутился под потолком, но в комнате все равно было нечем дышать. Аргуад не ответил. Из его воспаленных глаз опять потекли слезы.
— Отвечай же, сволочь! — заорал на него Руссель.
— Я… Я… не могу, — взвизгнул алжирец, которого звали Юсуф, как я успел узнать. Юсуф Аргуад, управляющий складом, 35 лет, холост.
— Не хочешь говорить!
— Да нет же, нет! Я не могу!
Вопросы и ответы сыпались со скоростью автоматных очередей. Они не давали алжирцу передохнуть, не чувствуя к нему никакой жалости: он опасно ранил их товарища.
— Почему это не можешь? — набросился на него Лакросс.
— Я боюсь… Боюсь… Они меня прикончат, если я что скажу. Наверняка прикончат… Я не мог ни спать, ни есть, никакой жизни не было с тех пор, как взорвалась эта яхта. И потом, особенно, когда убили этого американца. Они мне сказали, будто он говорил о каком-то алжирце из Ла Бокка, с которого все началось.
— Кто тебе это сказал?
— Уже не помню. Кто-то сказал в одном бистро.
— Врешь!
— Я не вру! Я, правда, уже не помню…
— Ясное дело, помнишь!
— Сколько дней и ночей живу в смертном страхе… Я знал, что они придут и убьют меня… Не могут не убить… Просто не могут, собаки… Я уже совсем обезумел…
— Почему обязательно должны тебя убить? — спросил Лакросс. Он схватил алжирца за подбородок и говорил ему прямо в лицо. — Почему, Юсуф? Почему они обязательно должны тебя убить? Ну, отвечай же, дружище…
— Потому что они боятся, что я проболтаюсь. Я бы не проболтался. Точно знаю. Но теперь…
— Теперь ты все расскажешь. Даже если это будет последнее, что ты успеешь сделать, — сказал Руссель. — Тебе так и так конец. Если наш товарищ, которому ты всадил пулю в живот, умрет, тебе останется только молиться. Но и молитва поможет тебе, как мертвому припарки. Тогда наступит твой черед!
— Но я же не хотел… Я же не знал… Он не умрет! — в отчаянии вопил Юсуф. — Я этого не хотел! Не хотел!
— Не хотел, а сделал.
— Если я ничего не скажу, то получу по высшему разряду за того, кому прострелил живот, — сказал Аргуад вдруг совсем тихо и спокойно. — А если что-нибудь скажу, меня кокнут, как пить дать.
— Пока ты за решеткой, никто тебя не убьет, — сказал Руссель.
— А вот и нет! Эти везде достанут! У них везде есть свои люди. Они могут все. Нет ничего, что было бы им не по силам.
— Если ты расскажешь нам, что тебе известно, тебя будут охранять в камере днем и ночью. Да и потом глаз не будем с тебя спускать. Обещаю тебе это. А если ты и дальше будешь держать язык за зубами и не расколешься сейчас же, на месте, мы засадим тебя за решетку и думать о тебе забудем — вот тут-то и впрямь может что-то случиться. В конце концов, в тюрьме хватает арестантов. И у одного из них вполне может оказаться напильничек. Или у двоих — веревочка. И когда ты спишь…
— Прекратите! — завопил алжирец. — Прекратите! Пожалуйста…
— Пожалуйста — вот это уже другой разговор, — сказал Руссель, которому из-за его богатырского роста все время приходилось наклоняться к Юсуфу. — Если ты сейчас же не заговоришь, мы бросим тебя за решетку, и можешь там подыхать. Дошло до тебя? — Алжирец кивнул.
— Итак?
— Я вам все расскажу, — сказал Юсуф Аргуад.
60
Диски магнитофона, стоявшего на письменном столе в комнате для допросов, все время вращались. Аргуад выдавливал, хватая ртом воздух сквозь непрекращающийся кашель:
— Явился тут ко мне один… Никогда его раньше в глаза не видел… И сказал, дескать, знает, что я работаю на станции… Управляющим на складе. И что там у меня и динамит хранится. Для взрывов при горных работах на Эстереле. Мол, динамита у меня горы… И чтобы я достал ему немного динамита. За деньги, ясное дело. За большие деньги…
— Значит, ты дал ему динамит? — спросил Руссель.
— Но он же предложил такую кучу денег. А я беден. И так хотелось сменить эту собачью работу на станции. Уж больно много денег он обещал.
— Сколько?
— Сто тысяч франков. Обещал заплатить, как только я достану динамит. Ну, я и постарался. Дело это трудное. Потому как все ящики заперты и зарегистрированы. Напарник понадобился. Но его сейчас здесь нет. Он давно смылся. Не знаю, где он теперь. Когда мы стащили ящик, я ему дал двадцать тысяч.
— Хорошо. Значит, ты признаешься, что один ящик ты украл.
— С напарником.
— И передал кому надо.
— Да.
— Когда это было?
— Пятого мая. Пятого была пятница, а по пятницам у нас недельная получка. Потому я и запомнил.
— А когда с тобой впервые заговорили об этом?
— Двумя днями раньше, третьего мая. А вы не обманете — меня точно будут охранять в камере?
— Точно, если продолжишь рассказывать. А нет, так нет.
— Но я же рассказываю… Я вам все рассказываю…
— А зачем этому человеку понадобился динамит, ты себе представляешь?
— Понятия не имею.
— Юсуф, не ломай тут перед нами комедию, ладно? — вмешался Лакросс, изменившийся до неузнаваемости малютка Лакросс. В его голосе звучала угроза. — Яхта Хельмана взлетела на воздух. Ты сам об этом сказал. И взлетела потому, что взорвался динамит. Это был твой динамит!
— Нет… Нет…
— Перестань отпираться! Сам знаешь, это был твой динамит! От него сработала адская машина! А ее — тоже ты им достал?
— Нет!
— Ну, части для нее?
— Нет! Нет!
— Такая красивенькая, маленькая адская машинка — разве не твоих рук дело?
— Нет, клянусь, я только достал им динамит!
— Еще имеешь наглость клясться!
— Но это чистая правда! Почему бы мне не сказать вам всю правду — в моем-то положении?
— Потому что ты подлец и мерзавец, вор и преступник, а сейчас от страху просто в штаны наложил.
— Вот-вот! Именно поэтому я вам все скажу, всю правду скажу, господин комиссар!
— Ну, ладно. Значит, ты только дал им динамит.
— Только динамит, кля…
— Заткнись. И получил бабки за это дело.
— Получил, что правда, то правда.
— Значит, адскую машину состряпал кто-то другой?
— Значит, другой.
— Так. А теперь скажи-ка нам, как звали того парня, который купил у тебя динамит.