Страница 72 из 145
— Хорошо. Приезжай в канцелярию. Мне нужно подготовить некоторые документы. Наверняка просижу там до полуночи. Приезжай, если сможешь, не раньше шести. К тому времени все мои клиенты разойдутся.
— Спасибо, Пауль.
— Да ладно, чего там. Но я хочу тебя предупредить: тебе предстоят тяжелые дни.
— А мне плевать.
— Это ты теперь так считаешь. Подождем — увидим.
— Можешь ждать, пока я не помру. Мне в самом деле плевать, что мне предстоит. Для меня главное — уйти от Карин. Я люблю эту другую женщину. И она меня любит.
— Все это прекрасно, но мало что дает в нашем деле. Ведь я хочу насколько возможно облегчить твою участь. Но тебе придется слушаться меня и делать то, что я посоветую.
— Поэтому я и хочу поскорее с тобой увидеться.
— Многие хотят поскорее со мной увидеться, а потом все же делают не то, что я сказал. Как обстоят дела с твоим счетом в банке?
— Он на мое имя. Карин я дал лишь доверенность на право пользования.
— Значит, ты немедленно поедешь в банк и отзовешь эту доверенность.
— Об этом я тоже уже подумал. Это надо сделать сейчас же.
— Ясно. Твоя жена теперь попытается вредить тебе всеми способами и повернуть дело так, чтобы заранее обеспечить себе все мыслимые выгоды и оставить тебя с носом.
— Она кричала мне вслед, что снимет с меня последнюю рубашку.
— Вот видишь, — сказал Фонтана. — Берегись, Роберт. Брошенная жена способна на все. Ненависть — куда более сильное чувство, чем любовь. Есть ли у Карин собственный счет в банке?
— Да. Но в другом. Уже много лет. Не знаю, сколько у нее там на счету.
— Там есть доверенность на тебя?
— Нет.
— Ну, разумеется, — выдохнул Фонтана. — Все правильно. Значит, я жду тебя нынче вечером. Пока ничего не делай, только уладь дело в банке. И предупреди на почте, чтобы твою корреспонденцию пересылали в «Интерконтиненталь». Обещай, что все сделаешь.
— Обещаю. Привет Вере.
— Передам. — На Вере он был женат уже семнадцать лет. У них было две дочери, и они были счастливы. Идеальная пара. И такое бывает. Мы с Анжелой — тоже идеальная пара, подумалось мне. Я оделся, взял в аренду один из гостиничных сейфов и положил в него свои документы и конверт с 119 000 франков, оставшимися от выигрыша в казино. Потом сел в машину и поехал в центр города, в свой банк. Банковского служащего, сидевшего за окошком и встретившего меня приветственной улыбкой, я знал с 1949 года. Его звали Крессе, один глаз у него был стеклянный. Но если этого не знаешь, то ничего и не заметишь. Однажды он сам мне его продемонстрировал. Стеклянный глаз был в самом деле шедевром, совсем не похож на искусственный. Я объяснил Крессе, поседевшему и постаревшему за прошедшие годы, что я собираюсь сделать; он тотчас пошел куда-то, принес мою карточку и заполнил формуляр, в котором я отменял доверенность, данную мной ранее жене. Так что мне оставалось лишь поставить под ним свою подпись. Теперь доступ к счету ей был закрыт. Так просто все оказалось. И пяти минут не заняло. Я дал Крессе мой новый адрес, чтобы он знал, куда посылать периодические выписки из счета; на первое время это был отель «Интерконтиненталь». Крессе записал этот адрес и не задал ни одного вопроса, Он вообще был очень робок. Стеклянным глазом он был обязан выстрелу советского снайпера и любил повторять, что ему дважды в жизни повезло больше, чем сотне других, вместе взятых: снайпер вполне мог бы уложить его на месте, он ошибся всего на пару миллиметров. Это было первое везенье. А вторым была его женитьба на женщине, которую он называл «Эннхен». С ней он прожил уже 28 лет. Детей у них не было, и они любили друг друга, как в первый день. За все эти годы Крессе стал немного болтлив. В это утро зал для посетителей был еще почти пуст, и Крессе вытащил из ящика календарь и показал мне страничку, на которой были обозначены все дни и месяцы года. Почти половина всех дней были отчеркнуты красным карандашом.
— Хорошо смотрится, верно? — Лицо Крессе сияло. Мне показалось, что радостно сиял не только его природный, но и его стеклянный глаз. — Каждый вечер я вычеркиваю день, который прошел.
— Почему?
— Двадцатого декабря я ухожу на пенсию. После этого мы с Эннхен уедем из Дюссельдорфа, сразу после праздников. Мы уже все продумали. Мы покидаем Германию. С самой войны мы с ней копили деньги, чтобы купить бунгало на Тенерифе. В Бахамаре. Знаете, господин Лукас, это менее привлекательная сторона острова. Та, где пляж из черной лавы. Зато жизнь там намного дешевле. В Бахамаре мы проведем остаток жизни. Прекрасно задумано, верно?
— Великолепно, — поддакнул я. — Рад за вас, господин Крессе. Хотя мне будет грустно не видеть вас здесь больше.
— Мне тоже будет грустно не видеться с вами, господин Лукас. Но может быть, вы тоже здесь не останетесь. — На большее он не смог отважиться.
— Может быть, и не останусь, — сказал я, а сам подумал, что к Рождеству я буду у Анжелы, что бы до этого ни стряслось, в каком бы положении мы к тому времени ни оказались, чего бы мне ни пришлось потом ожидать. Рождество у Анжелы. И Новый год. Любой ценой.
— Бунгало уже ждет нас там, домик даже обставлен. До декабря мы сдали его в аренду. Свою мебель здесь мы продадим. Все вообще продадим. Мы будем прекрасно жить в Бахамаре.
— Еще увидимся, — сказал я на прощанье. — Передайте привет жене.
— Спасибо, господин Лукас, — сказал он. Мы пожали друг другу руки, причем Крессе вытянулся по стойке «смирно». Он всегда так делал. Я вышел из банка, и голова у меня чуть-чуть закружилась. Меня мучила мысль, не было ли то, что я только что совершил, большой подлостью по отношению к Карин. Я уговаривал себя, что хотя это и подло, но я не мог поступить иначе, ради Анжелы и ради себя самого; и голова еще сильнее закружилась, когда я понял, что мне, в сущности, было плевать, совершил я подлость или нет. На моем счету — Крессе проверил — находилось 192 542 марки, из них 150 000 на депозите. В конце концов, я тоже имел право получать несколько процентов по вкладу. Эти деньги набежали за девятнадцать лет вкалывания на фирму «Глобаль». Миллионером меня никак нельзя назвать. Но и нищим не назовешь. А кроме того, у меня ведь еще было 119 000 франков выигрыша и мое жалованье. Оно всегда автоматически переводилось на мой счет в банке. Я подумал: сколько денег мне придется давать Карин, когда мы разведемся? И сколько, если она не даст согласия на развод? Я решил, что все это скажет мне Фонтана, и поехал на почту, доставлявшую мне корреспонденцию; там я поднялся на второй этаж и в одной из комнат заполнил бланк заявления о пересылке моей почты в отель «Интерконтиненталь». С сегодняшнего дня. До отмены или нового изменения адреса. Почтовый служащий, взяв в руки бланк, долго его изучал, а потом долго меня разглядывал.
— В чем дело? — не выдержал я. — Я что-нибудь напутал?
— Нет, — возразил он. — Заполнено все правильно. Вы уехали из дому, господин Лукас. И перебрались в отель, так? То есть оставили свою жену?
— Какое вам до этого дело? — грубо оборвал я его.
— Никакого, — тихим голосом ответил он. — Я не хотел вас задеть. Наоборот, я радуюсь за каждого, кто вырывается из этой дерьмовой ямы, именуемой браком. Мой ад длится уже четырнадцать лет. В результате я нажил язву желудка. И вынужден принимать четырнадцать таблеток в день. Четырнадцать! И должен избегать малейшего волнения, потому что в противном случае приступы еще участятся. — Он засмеялся. — Избегать малейшего волнения — хорошо сказано, а?
— Я вам очень сочувствую, — сказал я и подумал, что у меня дело по крайней мере не дошло до язвы желудка и четырнадцати таблеток в день, зато имею Claudicatio intermittens. А может быть, и Angina pectoris. Обернувшись в дверях, я увидел, что служащий, сидевший за письменным столом, вновь взял в руки книгу, которую читал до моего прихода. Видимо, милосердное начальство из жалости дало ему это спокойное место. Я успел прочесть название книги: «Все великолепие мира».
34
— Роберт, — сказал Густав Бранденбург, — не могу не обнять тебя!