Страница 61 из 145
— Мадам — такая красавица, — сказал толстяк. — Ради нее миндальное дерево цвело бы каждую неделю.
— При чем тут миндальное дерево? — недоуменно спросил я.
Тощий монах объяснил:
— Согласно легенде, у святого Онора была сестра, святая Маргерит. В свое время она поселилась вместе с другими молодыми христианками-девственницами на другом островке, теперь носящем ее имя. Она очень любила своего брата. Но святой Онора не разрешал женщинам ступать ногой на его остров. А сам посещал сестру очень редко — всего раз в году. И сказал сестре: «Как только зацветет миндаль, я к тебе приеду». Сестра, сильно любившая брата, молилась Богу, чтобы он сотворил чудо, и Всемогущий заставил миндальное дерево цвести каждый месяц, так что святой Онора мог навещать сестру каждый месяц — не нарушая клятвы. Но если бы он увидел мадам…
— То не стал бы святым, — закончил я. — Вроде бы не к лицу благочестивым монахам такие разговорчики. — Оба монаха только засмеялись. А толстяк сказал: «Минуточку». — Он убежал и скрылся в монастыре. Словно белый шарик покатился по красной песчаной дорожке.
— Вы, конечно, хотите показать мсье крепость, верно, мадам Дельпьер? — спросил тощий монах.
Анжела кивнула.
— Внутрь монастыря я не могу вас пригласить. За прошедшие века он очень обветшал. Под конец здесь жили всего четыре монаха. Потом остров был продан на аукционе. Его покупали потом очень разные люди — актриса Сенваль, первая исполнительница роли графини в «Свадьбе Фигаро» Бомарше, потом епископы из Фрежю, потом доминиканцы, и наконец — цистерцианцы.
Толстяк бегом вернулся к нам. В руках он держал зеленую бутылку.
— Для мадам и мсье, — сказал он. То был ликер «Лерина», изготавливаемый самими монахами. — Мадам написала несколько картин с видами острова, монастыря и крепости и подарила их нам. Мы повесили эти картины в самых красивых помещениях монастыря, — сказал толстячок. — Мадам может получить столько бутылок нашего ликера, сколько захочет.
— Спасибо, — сказала Анжела. — Давайте сейчас выпьем все по глоточку… Только как вынуть пробку?
— Об этом я тоже подумал, — сказал толстячок и вытащил из кармана рясы складной ножик со штопором. Он откупорил бутылку, и мы по очереди отхлебнули прямо из горлышка. Первой приложилась Анжела, за ней я. Ликер был терпкий и очень приятный на вкус. Тощий монах приподнял бутылку и торжественно возгласил: «Пью за то, чтобы вам обоим выпало вкусить мир и покой».
— Спасибо. — Я вынул из бумажника банкноту. — Не знаю, могу ли я пожертвовать небольшую сумму монастырю…
— Можете, — радостно закивал головой толстяк. — Конечно, можете, мсье. Мы не богаты. И благодарим вас. Желаем приятно провести этот день.
Мы опять пожали друг другу руки, и мы с Анжелой двинулись дальше. Боль в левой ноге усилилась. Я остановился и поглядел назад. Монахи улыбались и махали нам руками. Я тоже помахал им. Другой рукой я держал бутылку.
— Вот это и есть крепость, — сказала Анжела. — Она была расположена совсем рядом с монастырем. Монахи всегда укрывались в крепости, если видели, что к острову приближаются чужие корабли. Это здание было построено в 1100 году для защиты от пиратов. Ты сам видишь, крепость — не замок, а крепостная башня.
Боль в ноге все усиливалась, я изо всех сил старался не подавать виду, чтобы не встревожить Анжелу.
Нижний четырехугольный этаж башни был разрушен. Позолоченные солнцем стены внутреннего дворика — плоской скалы между синим морем и зелеными кронами сосен — слепили глаза. На высоте четырех метров над землей мы увидели дверь и ведущие к ней ступеньки.
— Раньше ступенек не было, — сказала Анжела, шагавшая рядом. — Была лишь приставная лестница. И втягивали ее внутрь, как только замечали вблизи сарацинский парусник. А до этого еще зажигали сигнальный костер, чтобы передать тревожную весть сторожевой вышке на Рыцарском холме. — Мы с ней вошли в эту дверь и оказались в полуразрушенной часовне. — Здесь у актрисы Сенваль была гостиная, — сказала Анжела.
Я выглянул в окно и увидел внутренний дворик. Здесь был римский водоем, а вдоль стен в два этажа тянулись галереи. Позади часовни мы обнаружили зал действительно внушительных размеров.
— Тут укрывались от опасности все жители острова, — сказала Анжела. — Значит, места должно было хватить для всех. Говорят, наверху спали монахи.
Широкая винтовая лестница вела на второй этаж. Мы прошли мимо пустых затхлых келий, потом по большому залу бывшей библиотеки. Мне не хватало воздуха, нога отяжелела и тянула вниз, как свинцовая, я стал тяжело дышать.
— Я иду слишком быстро для тебя, Роберт?
— Нет-нет.
Мы поднялись на третий и на четвертый этаж.
— На третьем этаже, — сказала Анжела, — жил настоятель монастыря, на четвертом — обслуга и стражники.
Мы поднялись еще выше и вышли на крышу, обрамленную зубцами.
— Видишь, какое смешение архитектурных стилей, — заметила Анжела. — В течение столетий башню много раз перестраивали.
Мы с ней стояли на самом солнцепеке высоко над морем и над островом.
— Здесь я часто бывала, — сказала Анжела, в то время как я навалился всем весом на балюстраду, чтобы снять нагрузку с левой ноги. — Смотри, Роберт, вон там Канны. — Она протянула руку в ту сторону. И я увидел город у моря и склоны холма с многоэтажными «резиденциями».
— Вон там, наверху, мой дом, за группой высоких пальм, — сказала Анжела. — Я люблю это место. И не хочу жить больше нигде. Я знаю теневые стороны Канн. И все равно. Хочу остаться здесь навсегда.
— Я тоже, — кратко откликнулся я.
Солнце отражалось в тысячах окон, и сегодня вдоль берега виднелось особенно много белых парусов — наверное, проходила регата. Боль в ноге стала до того нестерпимой, что я быстренько тайком проглотил несколько таблеток. Но Анжела сразу заметила.
— Что с тобой?
— Ты же знаешь, после еды я принимаю таблетки.
— Это неправда, — сказала она. — У тебя боли, Роберт. Это видно по лицу, Скажи мне, Роберт, пожалуйста. Пожалуйста, Роберт, скажи.
— Да ничего, в самом деле, ничего нет, — сказал я. Но в следующую секунду вынужден был сесть — не мог больше выносить боль.
— Роберт! — Анжела опустилась на корточки рядом со мной.
— Ну ладно, — признался я. — У меня бывают боли. Ничего страшного. Это от курения, говорит врач.
— А где боли — в сердце?
— Нет. В ноге. В левой ступне.
— Сними туфлю.
— Не хочу. Правда, Анжела, сейчас все пройдет. Я…
Но она уже стащила босоножку с моей ноги. И пристально ее разглядывала. Потом начала массировать пальцы и всю стопу своими прохладными сухими ладонями. Нога лежала на ее коленях. Я сидел, прислонившись спиной к зубцам, а она стояла передо мной на коленях и мяла и гладила мою ногу.
— Не надо, — сказал я, — не пугайся, ничего страшного, правда, ничего. Иногда со мной бывает. Врач говорит, это совершенно не опасно. — Так я солгал ей во второй раз, солгал женщине, которую любил.
Анжела сказала:
— Роберт, ты пойдешь к специалисту, к самому лучшему, какой только у нас тут есть. Обещаешь?
— Да.
— Поклянись.
— Клянусь. — Об этой клятве мне еще придется вспомнить.
— С тобой не должно случиться ничего плохого — теперь, когда мы нашли друг друга.
О Боже, это было бы ужасно, это было бы так страшно…
— Ничего со мной и не случится, — заверил ее я.
Солнце палило во всю мочь. Вдали слышался смех тех монахов.
— Если неизбежны боли, если неизбежна болезнь, пусть у меня они будут, а тебя пусть минуют.
— Анжела, — взмолился я, — ну какую ты чушь несешь.
В ответ она приподняла мою стопу, прижалась к ней грудью и продолжала массировать ее, и вдруг я почувствовал, что боль мало-помалу начала ослабевать.
— Уже проходит, — сказал я. — Это всегда быстро проходит.
Но Анжела еще сильнее прижалась грудью к моей стопе и еще энергичнее гладила ее своими прохладными пальцами. И боль в самом деле отпустила.
— Все опять хорошо, да?