Страница 49 из 145
Она засмеялась.
— Да ты только посмотри на Анжелу! Видела я за жизнь влюбленные пары… — Она повела меня по дому. Здесь тоже во всем чувствовалось богатство, но по-другому, чем в доме Хильды Хельман, совершенно иначе. Под конец мы оказались в огромном подвале. Там стояли стиральные машины и гладильные доски.
— Часто я сама стираю и глажу рубашки и белье моего мужа, — сказала Паскаль. — Рядом — комната для шитья. Я сама подправляю мелочи в своих платьях. — На ней было платье от Пуччи в сине-зелено-оранжевых тонах, переходящих друг в друга. Оно состояло как бы из двух частей: верхней, державшейся на бретельках вокруг шеи, и нижней — юбки с глубокими разрезами. Туалет дополняли очень дорогие изумруды. По сравнению с ними драгоценности Анжелы выглядели не менее красивыми, но куда более скромными.
— Вы сами шьете?
— А ведь я по профессии портниха, — Паскаль облокотилась на большую стиральную машину, — мсье Лукас, — сказала она. — Мне очень хочется, чтобы вы имели о нас ясное представление. Конечно, теперь мы с мужем очень богаты. Но так было, видит Бог, не всегда, отнюдь. Теперь у мужа — отели в Испании, на Майорке, в Греции, Италии и Германии. После войны, когда мы с ним познакомились, у него была в Тулузе одна маленькая гостиница, унаследованная от одного из дядюшек. Не знаю никого, кто бы больше трудился в своей жизни, чем он. Поначалу нам иногда приходилось так тяжко, что мне приходилось подрабатывать манекенщицей. Всего, чем теперь владеет Клод, он добился тяжким трудом. А я помогала ему. Мне хотелось, чтобы вы это знали.
— Благодарю вас за доверие, мадам.
— И вот еще что, — добавила Паскаль. — Мы с Анжелой — настоящие подруги. Она независима, может делать, что хочет, денег у нее достаточно. Но я от всей души желаю ей большой любви. И если такая любовь, большая любовь, возникнет между вами, не разочаруйте ее, прошу вас. Однажды она уже пережила тяжкое разочарование. Не думаю, что она вынесла бы такое во второй раз. — Мы услышали, как наверху, скрипя гравием аллеи, к дому подъехала машина. — Первые гости прибыли, — сказала Паскаль. — Вы так милы, и вы любите Анжелу. Я тоже ее люблю. Так что называйте меня по имени — просто Паскаль. Можно и мне — как ваше имя?
Я сказал.
— Можно мне называть вас Робертом?
— Конечно, Паскаль.
— Обещайте, что не сделаете Анжелу несчастной.
— Обещаю.
— И никогда не обманете ее.
— Никогда, — сказал я и подумал, как жестоко я ее уже обманул.
5
Потом они стали приезжать один за другим. Машина за машиной.
Слуги подали шампанское на террасу. Я заметил, что кроме меня никто не преподнес хозяйке дома цветы. Гости смеялись, говорили, перебивая друг друга, пили, курили, бродили по террасе между напольными вазами с цветущими растениями. Паскаль познакомила меня со всеми этими «денежными мешками». Меня разглядывали слегка недоверчиво, но в основном заинтересованно. Я для них был в новинку — агент страховой компании!
Джон Килвуд приехал уже сильно набравшись, его привез личный шофер. Он оказался тощим верзилой, очень плохо выглядел — темные круги под глазами и обрюзгшее лицо с пористой кожей. Его рука дрожала, даже когда он сжимал в ней бокал. А он все время не выпускал его из рук. Его смокинг был помят, на сорочке виднелись пятна от виски. Он держался за бокал, словно тот был его последней опорой в жизни. И пил без всякой меры — не шампанское, как все, а только виски.
— Привет, ищейка, — бросил он мне.
— Добрый день, мистер Килвуд.
— У вас уже есть ордер на арест? Прямо здесь меня заберете?
— Черт возьми. Перестаньте молоть чушь, Джон, — одернул его англичанин Малкольм Торвелл, не отходивший от него ни на шаг. Торвелл был очень высок ростом, очень строен и одет с большим шиком. Говорил он слегка нараспев и все время изображал из себя супермена. Я подумал, что он, вероятно, из голубых.
— И вовсе это не чушь. Я прикончил Хельмана. Правду я говорю или нет? Ясно, правду, раз вы молчите. Потому что возразить нечего. Он же был моим другом, моим добрым другом. Однажды, когда меня собирались призвать в армию и я проходил медицинскую комиссию, один из врачей, идиот психиатр, спросил меня: «Ну, как, мистер Килвуд? Полагаете, что вы сможете убить человека?» Я ответил: «Чужака — не уверен. Кого-то из друзей — наверняка!»
Все промолчали.
— Это была шутка, — злобно бросил Килвуд. — Чтобы вас рассмешить! Итак, вперед, мсье Лукас, где же наручники? Я признаю себя виновным.
— А почему вы убили господина Хельмана, мистер Килвуд? — спросил я.
— Послушайте, мсье Лукас, неужели вы всерьез поверили, что… — начал Торвелл.
— Но он и должен всерьез мне поверить! — Килвуд покачнулся. — Хочу вам открыть, почему я это сделал.
— Почему же?
— Потому что я его попросил купить для меня ферму, где разводят бугенвилии, а он меня надул. Вы, небось, знаете, бугенвилии — это такие растения с красивыми цветочками. Множеством прелестных разноцветных цветочков. В них вся моя радость. Вы не знаете, что такое бугенвилии?
— Нет, — солгал я. — Как пишется их название? И где вы хотели купить ферму?
— В Вансе.
— Не напишете ли мне название этого растения? — Я протянул ему свою визитку и шариковую ручку. Он неожиданно быстро нацарапал на обороте несколько слов. — Прежде чем виновного подвергнут справедливой каре, он все же имеет право выпить последнюю рюмку виски, не так ли? Гарсон… — Он, шатаясь, побрел прочь.
— Пьяный бред, — выдавил Торвелл. — Надеюсь, вы не поверили его словам?
— Конечно, нет.
— Зачем же тогда вы попросили его что-то там написать?
— Хотел узнать, как правильно пишется слово «бугенвилии».
— Не поэтому.
— Конечно, нет.
— Вы собираете автографы?
Я промолчал. У меня уже были образцы почерка Хильды Хельман, Зееберга, Трабо и Килвуда.
— А почему?
— Да так, от нечего делать.
— Ах, вот оно что, — сказал Торвелл. — Хотите получить образчик и моего почерка?
— Не премину.
Все фонари и светильники в саду и на террасе были спрятаны в цветущих кустах, поэтому отбрасывали на нас причудливые тени.
— Что написать? — спросил он, беря из моих рук визитку и ручку.
— Пишите: «Я не убивал Хельмана».
Он послушно написал эти слова.
— Я в самом деле не делал этого.
— А если бы и сделали, мне все равно бы не сказали.
— Что верно, то верно. — Он хихикнул как-то по-бабьи. — Правда, Паскаль прекрасно смотрится в этом платье от Пуччи?
— Просто великолепно.
— Я даю советы многим знакомым дамам по части их туалетов. Вы даже не представляете себе, до чего большинство дам сами не знают, что им идет, до чего они лишены вкуса. Вот у Анжелы вкус есть, у Паскаль тоже. Но посмотрите на Бианку.
— На кого?
— На Бианку Фабиани. Вон она стоит, рядом с супругом. Старый болван! Весь свет знает, что она ему изменяет налево-направо. Была когда-то ревю-герл в варьете «Лидо» в Париже. Умереть мало! Раз у нее красивый бюст, она считает, что должна в любом обществе демонстрировать свои прелести. Вы видите — соски наружу!
— Нет, не вижу. Мне кажется, вы преувеличиваете, — сказал я.
— Ничего я не преувеличиваю! Они у нее маленькие и розовые. Я вижу оба — теперь, когда она наклонилась. Кстати, насчет убийства. Если вы найдете убийцу — само собой, это не Килвуд, несчастный выпивоха, Господи спаси его и помилуй. Но знали ли вы, что Фабиани перевели в Германию, в банк Хельмана, какую-то немыслимую сумму в лирах, потому что в Италии скоро разразится кризис?
— Нет, этого я не знал.
— Кризис действительно скоро разразится, но покамест его нет. А Фабиани срочно понадобились деньги. Он требует их вернуть. Как я слышал, у Хельмана были затруднения с платежами из-за истории с английским фунтом. Он не мог вернуть деньги. Между тем, дела, которые они вместе проворачивали, были незаконными.
— Какие дела?
— Некие тонкие валютные спекуляции. Вы удивлены, не так ли? Этот знаменитый своей честностью чудо-банкир, гордость вашей страны! Что, если Фабиани потребовал вернуть переведенные им в банк Хельмана деньги, а Хельман не располагал нужными средствами? И Хельман, вероятно, заявил, что мог бы и обнародовать данные об их совместных валютных махинациях. Чтобы вы меня правильно поняли: в Германии они вполне законны, а в Италии наоборот. Что оставалось бы Фабиани делать? Это, конечно, только версия, всего лишь версия. Что это за красавчик появился в том конце террасы?