Страница 47 из 145
— Знаю, — ответила изящная Паскаль Трабо.
— А я нет, — вмешался в разговор я. — Почему же?
— Ну, чтобы не провоцировать слуг, мсье Лукас! Если бы нашим слугам — постоянно науськиваемым Витторио — пришлось готовить и сервировать такой ужин, — к сожалению, у нас здесь нет других приборов и другой посуды, кроме золотых, — не знаю, не дошло ли бы до открытого бунта. Атанасиос, ложась спать, всегда кладет на ночной столик пистолет, снятый с предохранителя.
— Приходится, — пробурчал ее супруг, чавкая и вытирая жирные губы тыльной стороной ладони, прежде чем обмакнуть в соус и обсосать очередной листик артишока. — Другое дело в Греции. Там спокойствие и порядок. Зато здесь, на Лазурном берегу, — не слуги, а банда преступников. Сплошь заражены маоизмом. — Я почувствовал, как носок анжелиной туфли постучал по моей. А лицо при этом было с неподдельным интересом обращено к греку. — Я всегда говорю: у нас такие молодцы давно сидели бы за решеткой на каком-нибудь острове. Знаете, здесь, в Каннах, я могу держать драгоценности моей жены только в сейфе, она надела их только, когда мы уже ехали к вам. Только из-за того, чтобы слуги их не видели.
— Вы просто не представляете себе, до какой степени испорчены эти люди, — при том, что им так хорошо живется у нас, мсье Лукас. — Мелина похлопала приклеенными ресницами. Драгоценностями она была просто обвешана. Шоферу наверняка пришлось долго возить ее кругами, чтобы она успела нацепить на себя все свои побрякушки.
— Так наймите себе других слуг, — предложил я.
— Вы просто не знаете здешних обстоятельств, мсье Лукас, — ответил мне Атанасий Тенедос. — Здесь они все такие. Сплошь красные. Мы с женой носим дома самое простое платье и едим самую простую пищу — только для того, чтобы Витторио не науськал остальных. А он все равно подбивает их на бунт. Убежден, что он пытается выяснить комбинацию цифр сейфа, пока мы находимся в Афинах. Но тут ему придется потрудиться в поте лица. Сейфовый замок сделан по особому заказу — специально для Канн. — Тенедос засопел и злобно расхохотался, причем кусочек артишока выпал у него изо рта. Он ел, низко нагнувшись над тарелкой.
— Мы из кожи лезем вон, только чтобы не испортить настроение Витторио и остальным слугам, — сказала его жена. — Мы даже предложили Витторио садиться с нами за стол. Знаете, что он сказал в ответ?
— Что же? — спросила Паскаль Трабо.
Я видел, что она с трудом сдерживалась, чтобы не засмеяться, но не был уверен, находят ли всю эту историю странной по крайней мере супруги Трабо и Саргантана.
— Он высокомерно отказался! — возмущенно воскликнула Мелина Тенедос.
— Наотрез отказался! — добавил ее супруг.
— Так что, если нам хочется чем-то себя побаловать, мы едим и пьем это тайком. Если хотим икры или шампанского, нам приходится поздно ночью отодвигать пианино в гостиной, уверяю вас!
— При чем здесь пианино? — спросил я, совершенно сбитый с толку.
— А за ним в книжном стеллаже есть вращающаяся полка. За ней мы спрятали холодильник. Там мы держим икру, шампанское и прочее в том же роде, — сказала Мелина. — Встроили этот холодильник тоже тайком, когда все слуги были в отпуске. «И слуги до сих пор ничего не заметили», подумал я. — Тем холодильником, что стоит в кухне, мы не можем пользоваться. Они бы услышали. И все же мы вынуждены ждать, когда они все уснут. Разве это не чудовищно? — Я подумал, что нельзя судить о людях слишком категорично. Нельзя считать их ни слишком хорошими, ни слишком плохими. — Витторио владеет немецким. Он читает немецкие газеты. И знаете, что еще? «Шпигель»! — воскликнула Мелина.
— А что это такое? — спросила Мария Саргантана, которая в противоположность своему худощавому супругу была пышнотела, светлокожа и весела; за столом она восседала, как королева-мать. На ней было облегающее платье из крепдешина цвета шампанского, верхняя часть которого была густо расшита, а ворот застегивался под подбородком.
— Это немецкий информационный журнал, — сказал я.
— Но он ведь маоистский, не правда ли? — спросила куколка.
— Да нет, с чего вы взяли? — мягко возразил я.
— Конечно, маоистский, — вмешался Тенедос. Он покончил с артишоком и теперь ополаскивал покрытые кольцами и заросшие черными волосами руки в специальной чаше для омовения. — Не рассказывайте нам сказки, мсье Лукас. В Греции все известно. Ведь «Шпигель» за Брандта, так?
— Не всегда, — возразил я. — И не обязательно.
— Ах, оставьте! Я тоже читаю «Шпигель»! — Тенедос начал заводиться. — Уверяю вас, мы знаем все досконально. Ну, скажите, кто такой, по-вашему, господин Брандт?
— Социал-демократ, — сказал я.
— То есть коммунист, — быстро прощебетала куколка своим детским голоском. — Все социал-демократы — коммунисты. Видит Бог, мы знаем это по собственному опыту в нашей стране. Они все коммунисты и маоисты. Как Витторио.
Тенедос последним покончил с артишоками. Молчаливые слуги в белых ливреях убрали грязные тарелки, поставили на стол чистые и начали приносить новые кушанья. За столом нас было тринадцать человек, причем мужчин было больше чем женщин.
— А вы, мсье Лукас, вы тоже маоист? — спросила его жена и бросила на меня кокетливый взгляд.
— Нет, мадам.
— А кто же?
Я не успел ничего ответить, потому что в этот момент Джон Килвуд, сидевший почти напротив меня, вдруг зарыдал. Он рыдал, громко всхлипывая и подперев голову ладонями, так что слезы капали на его смокинг. Паскаль Трабо вскочила с места, подбежала к нему и обняла за плечи американца, который, если верить словам налоговой ищейки Кеслера, обладал состоянием от семисот до тысячи миллионов долларов и, судя по всему, довел банкира Герберта Хельмана до самоубийства.
Разговор оборвался. Все сконфуженно глядели на Килвуда, а тот продолжал плакать, повизгивая и всхлипывая, как ребенок, и не поддаваясь на уговоры Паскаль Трабо, которая что-то тихонько ему нашептывала. Он лишь мотал головой и плакал.
— Это с ним частенько бывает, — сказала, обращаясь ко мне, Бианка Фабиани, пышная красавица, сидевшая слева от меня.
— Все от пьянки, — громко отчеканил англичанин Малкольм Торвелл, сидевший на другом конце стола. — Джон пьет, не просыхая, и начинает с утра. Джон, возьмите себя в руки, черт побери! — крикнул он.
Но Килвуд продолжал рыдать.
— Виноват… виноват… Я так виноват, — пробормотал он сквозь слезы.
— Заткнитесь же, наконец! — крикнул Торвелл.
— Ему в самом деле худо, — вставил тридцатипятилетний красавчик Пауль Зееберг, исполнительный директор банкирского дома Хельман. Все в нем было красиво, кроме глаз: они были холодные и жесткие, как у всех мужчин, сидевших за столом, за исключением Клода Трабо. — Ему надо бы пройти курс лечения от алкоголизма.
— Он постоянно лечится, — сказала Мелина Тенедос.
— Да все эти курсы гроша ломаного не стоят. Я ему сто раз говорил: надо ехать в Вену. Там есть институт, где проводят действительно эффективные курсы лечения. Ничего подобного в Европе больше нигде нет.
— Какую вину, какую страшную вину я взвалил на себя… — бормотал Килвуд, закрывая лицо ладонями.
— Раз уж перепились до такой степени, поезжайте домой, вместо того, чтобы портить нам вечер, — резко одернул его Джакомо Фабиани, силач с жестоким лицом и странно дряблыми губами. — Это невыносимо, Джон!
— Простите меня, друзья мои, простите, — лепетал Килвуд.
Слуги с каменными лицами подавали кушанья. Свечи в огромных подсвечниках, стоявших на столе, ровно горели, распространяя вокруг мягкий приятный свет. Все мужчины были в смокингах. Анжела, сидевшая рядом со мной, была в белом муслиновом платье, сверху донизу собранном в косые складочки и сильно декольтированном сзади, так что видна была ее загорелая спина и руки до плеч. У нижнего края декольте был прикреплен бант, вышитый жемчугом и блестками, а еще ниже — нечто вроде паруса из белого муслина, который при ходьбе ниспадал до полу, как и само платье, и распадался надвое. На ней были серебряные туфельки, сумочка была тоже серебряная, и все украшения были белого цвета — бриллиантовое колье, и в пандан к нему кольцо, браслет и серьги. Рыжие волосы мягкой волной падали на ее высокий лоб. Веки с длинными ресницами были покрыты тонким слоем перламутровой тени бирюзового оттенка и губы слегка подкрашены.