Страница 27 из 145
— Значит, это была ложь?
— Этот каплевидный изумруд позже был вырезан из другого, еще большего размера. Он весит семьдесят пять карат…
Я не отставал:
— Значит, это была ложь? Ответьте мне, мадам!
— …а восемь изумрудов все вместе весят восемьдесят три карата. Прелестно, не правда ли? Да, конечно, то была ложь. — Теперь Хильда опять перешла на шепот. — Этот Лакросс очень осторожен. Боится, что его вовлекут во что-то противозаконное. Боится to get involved, если выразиться по-английски. Вы меня поняли, не так ли?
— Да, — ответил я. — А как вы думаете, почему убили вашего брата?
— Разумеется, его хотели уничтожить.
— Кто?
Ее улыбка теперь была уже совершенно безумной.
— Ну, как же, мсье Лукас! Все!
— Все?
— Разумеется, все! Вы приехали из Германии. Мы с вами соотечественники. Вы знаете, как обстоят дела в Германии. Мой брат был выдающимся человеком. Слишком выдающимся на фоне других. — Она хихикнула. — И не делайте вида, что вы удивлены! Вы прекрасно знаете, что его убили все вместе.
На память мне пришла фраза Лакросса, произнесенная с иронией, — «Желаю успеха!» — когда я сказал, что собираюсь посетить Бриллиантовую Хильду и вслух высказал сомнение, в самом ли деле эта особа не совсем в себе.
— Все его друзья, — повторила Хильда, хихикая. — Все вместе. Чтобы он исчез, чтобы его больше не было.
Я решился.
— Вы говорите только о тех его друзьях, которые приехали, чтобы отпраздновать его день рождения?
— Его день рождения! — Она вдруг заплакала. Рыдания душили ее. — Он был бы сегодня… — Она не могла продолжать.
Я вскочил со стула, потому что все ее тело содрогалось. Надо было что-то делать. И я поспешил к двери.
— Куда… вы… хотите?
— Позвать медсестру…
— Не надо! — Внезапно в ее голосе зазвучали металлические нотки. Я резко повернулся. Она опять сидела в кровати и уже не плакала, хотя лицо все еще было залито слезами. — Пусть сестра остается за дверью. Никого не надо звать. Вернитесь на место, сейчас же.
— Нет.
— Что значит «нет»?
— «Нет» значит, что я не люблю, когда со мной разговаривают в таком тоне.
— Извините. — Она опять улыбалась этой бессмысленной улыбкой. — Мои нервы… У меня так плохо с нервами… Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Пожалуйста, присядьте.
Я сел на стул.
— Итак, вы возлагаете вину на этих его друзей и деловых партнеров?
Она чуть не задохнулась от смеха.
— Что за бредовая мысль! Боже, какой бред! Его близкие друзья, мои дорогие друзья… Господин Лукас, такие шутки неуместны.
— А я и не шутил, — возразил я. — Но вы сказали «все». Кто эти «все»?
— Вы знаете это не хуже меня, — бросила она злобно. Потом схватила мою руку. Ее рука была холодна, как лед, моя — влажная от пота. — Господин Лукас, я заплачу вам! Заплачу любую сумму, какую вы назовете!
— Страховой компании, где я работаю, вероятно, придется выплатить вам страховку.
Хильда резко отмахнулась.
— Да я не о том, тьфу! Я заплачу вам за то, что вы изобличите этих людей, предадите их суду, обезвредите, сотрете в порошок. — Она употребила именно это слово. — Этих людей нужно уничтожить! Иначе угроза смерти нависнет и надо мной!
— Почему?
— Но ведь я наследница, единственная наследница. Все теперь принадлежит мне. Я единственная, оставшаяся в живых родственница моего бедного брата.
— Это означает, что и банк отныне принадлежит вам?
— Естественно.
— Но при вашем здоровье… Простите меня…
— Вы говорите о моем здоровье. Мол, я не могу поехать в Германию. Кроме того, вообще ничего не смыслю в финансах. Но к счастью, у меня есть Зееберг.
— Кто?
— Наш исполнительный директор. Вы его только что видели.
— Да-да.
— На него я вполне могу положиться. Но у него, в свою очередь, нет опыта в вашей области. Итак, идет? Сколько вы хотите? Вы получите любую сумму, какую назовете, если поможете мне обезвредить этих негодяев — только не уверяйте меня, будто не знаете, о ком речь.
Эта женщина помешалась. Не было смысла продолжать разговор. Поэтому я сказал:
— Я не хочу никакой особой оплаты, выяснение обстоятельств гибели вашего брата входит в мои служебные обязанности. Как только мне удастся узнать что-либо новое или же, наоборот, понадобится спросить о чем-то вас, я вам позвоню. Вы разрешите вам позвонить, фрау Хельман?
— В любое время, — сказала она. — В любое время, конечно же, мой дорогой.
Я поднялся.
— Взгляните-ка туда, — сказала Хильда.
Она щелкнула выключателем у изголовья кровати. За моей спиной зажегся свет. Я обернулся. Меж двумя шкафами висел, освещенный снизу, портрет Хильды, изображавший ее такою, какой она в действительности была. Портрет производил жуткое впечатление, еще усиливавшееся от резкого света софитов. Овладевшее этой женщиной безумие Анжела вложила в выражение ее глаз. В целом портрет был выдержан в светлых тонах: белый, желтый, светло-коричневый, оранжевый.
— Прелестно, не правда ли? Вы ведь, конечно, знаете Анжелу Дельпьер?
— Лишь понаслышке, — солгал я.
— А лично не знакомы?
— Нет.
— Вы непременно должны с ней познакомиться.
— Что ж, я готов, — сказал я, вынимая из кармана записную книжку и ручку. — Не напишете ли мне ее имя и адрес? Я страдаю дальнозоркостью, а очки взять забыл.
С неожиданной готовностью она взяла из моих рук блокнот и ручку и написала имя и адрес Анжелы, потом еще и номер телефона. Записная книжка лежала у нее на коленях. Вероятно, от этого почерк несколько изменился, подумал я, но не намного. Надеюсь. Теперь у меня было уже два образца почерков.
— Она очень хорошая художница. Знаете, я иногда включаю освещение портрета на всю ночь. Ведь я засыпаю лишь очень ненадолго. И просыпаясь, гляжу на картину. Она источает такой покой…
Дверь открылась. В ее проеме стоял Зееберг.
— Глубоко сожалею, господин Лукас, но я ощущаю себя ответственным за самочувствие хозяйки дома. А вы что-то чересчур долго у нее засиделись.
— Уже ухожу! — отозвался я.
Хильда опять протянула мне свою ледяную руку. И когда я склонился над ней, прошептала:
— Миллион, если хотите! Два миллиона! Вы позвоните, да? Вы теперь знаете, что надо делать.
Я кивнул. Когда я уже был у двери, Хильда крикнула мне вслед:
— Весь гарнитур мы купили на аукционе Сотби в Цюрихе!
Зееберг проводил меня вниз по лестнице и до выхода в парк. Там уже ожидал слуга с колымагой, похожей на джип.
— Такси ждет вас за воротами, — сказал Зееберг.
— Спасибо, — кивнул я. — Скажите, фрау Хельман пользует действительно хороший врач?
— Самый лучший. Вернее, самые лучшие. Один терапевт, другой психиатр.
— Психиатр?
— Но вы ведь и сами заметили, в каком состоянии она находится со времени катастрофы?
Я молча кивнул.
— Желаю вам всяческих успехов при расследовании, — сказал Зееберг. — Мы с вами наверняка вскоре увидимся.
— Наверняка, господин Зееберг.
Я сел в джип с балдахином. Мы тронулись. Обернувшись, я заметил, что Зееберг исчез, как только мы отъехали от дома. В окне второго этажа я увидел два лица — Хильды Хельман и медсестры Анны. Они приникли к оконному стеклу, провожая меня взглядом. На их лицах был написан ничем не прикрытый страх. Никогда я не видел на человеческих лицах выражение такого страха. Они заметили, что я гляжу на них. Шторы немедленно задернулись.
20
Вела машину Анжела Дельпьер. Она сидела за рулем белого «мерседеса, 250-S» я — рядом с ней. Воздух буквально кипел от жары. А над асфальтом еще и струился. На Анжеле были белые брюки и бирюзовая блузка с высоким стоячим воротничком а ля Мао, кроме того, она подкрасилась, — правда, лишь слегка. Мы спустились по улице короля Альберта Первого, довольно извилистой, проехали по эстакаде над железной дорогой и по узким переулкам, застроенным старыми, ветхими домишками, стены которых были заклеены обрывками плакатов, пересекли Антибскую улицу и выехали на бульвар Круазет. Мы ехали на запад. Насколько я помню, Анжела всегда сидела за рулем, если мы ехали в ее машине. Я сидел, полуобернувшись к ней и то и дело взглядывал на нее. Ее рыжие волосы отливали золотом. Она вела машину очень уверенно и ловко, несмотря на большую скорость. Я перевел взгляд на ее руки, лежавшие на руле. И вдруг заметил на тыльной стороне правой кисти, покрытой шоколадным загаром, очень светлое пятно.