Страница 145 из 148
Но этого мало, Димка сбрасывает с себя всю верхнюю одежду и остается в майке и трусах.
Последний опыт. Обмотки переключены, лопасти завертелись быстрее, и даже при закатном солнце вертолет еще долго висел над зеркальным полем.
А когда, уже в сумерки, сотрудники испытательной станции приняли Димку на руки — он спустился неподалеку от ограды, — Курбатов крепко обнял его, дрожащего от холода и волнения.
— Вот это по мне! Иной раз для науки можно и штанами пожертвовать, если они тянут тебя вниз.
Димка застенчиво улыбался… Бабкин гордился другом, а Кучинский пожимал плечами. Сколько еще чудаков на свете! Ничто их не берет.
Глава 17. ДОРОГИ К ЗВЕЗДАМ НАЧИНАЮТСЯ С ЗЕМЛИ
Кучинскому пришлось прервать свою дипломную практику — вызвали в Москву для объяснений. На испытательной станции о нем вспоминали редко, почти забыли. Но вот в связи с подготовкой строительства медного комбината у Курбатова появились новые люди. Они не довольствовались служебной перепиской с Москвой и частыми поездками в Ташкент — все это отнимало много времени, — а потому сразу же была установлена радиостанция. Павел Иванович пользовался ею редко, да и его редко беспокоили, чтобы не отрывать от лабораторных дел.
Как ни странно, но первый разговор Курбатова с Москвой касался судьбы Кучинского. Павел Иванович, ложась спать, взял с полки сборник рассказов Паустовского — за последнее время они особенно полюбились, — приготовился почитать часок-другой, но в это время в дверь постучал радист и сказал, что его вызывает Москва. Кое-как одевшись, Курбатов побежал на радиостанцию.
— Надеюсь, не разбудил, Павел Иванович? — услышал он знакомый голос начальника управления. — У вас уже ночь, а мы еще телевизоры не выключали. Как самочувствие? В Москве жара азиатская. Говорят, у вас прохладнее?
Потом он сообщил некоторые приятные вести, касающиеся строительства в Высокове, спросил, давно ли прибыли вагоны с плитами для фотоэнергетических полей будущего медного комбината, и, как показалось Курбатову, несколько смущенно подошел к главной цели своего разговора:
— Что там случилось с дипломником? Малого собираются из комсомола исключать.
— Это их дело, пусть они и решают.
— Так-то оно так, но ведь молодежь! Могут и дров наломать. Мать ко мне приходила, плакала. Главное, отца жалко. Ты ведь его хорошо знаешь?
— Знаю. Таких людей поискать. Но что я должен сделать?
— Плохо мы наших ребят воспитываем. Ну, уж если такое дело получилось, надо помочь Петру Даниловичу. Сообща возьмемся. Найдется у тебя место в лаборатории?
— Не хочется мне его брать в Высоково.
— Правильно, Павел Иванович.
— Вот разве здесь, на испытательной станции… Фотоэнергетиков нам не хватает.
— Опять что-нибудь натворит. Коллектив маленький, да и на отшибе. Я смотрел штатное расписание. У тебя в основной лаборатории, в Москве, не все места заполнены. Тут он на виду. А у Петра Даниловича инфаркт… Вот так живешь и не знаешь, откуда беда придет…
Курбатов отказался взять Кучинского в московскую лабораторию, но чувствовал, что при сильном нажиме Ирины Григорьевны, из уважения к Петру Даниловичу куда-нибудь да пристроят непутевого сыночка, и он, Курбатов, не в силах этому помешать.
На другой день после работы Курбатов собрал у себя в кабинете всех сотрудников испытательной станции. Это бывало редко и потому вызвало живое любопытство. Все почему-то были уверены, что объемистый пакет, присланный сегодня из Москвы, имеет отношение к предстоящему собранию.
Нюра сидела возле двери, комкала платок и ждала своей участи. Наверное, пришел приказ об увольнении. Маша шептала ей на ухо, что этого не может быть. Ведь сам Павел Иванович говорил о зачислении Нюры в штат новой лаборатории. Он даже спрашивал, поедет она или здесь останется. Нет, ничему не верила Нюра, мучилась и считала себя преступницей — ей не место среди честных людей.
Вадим, вытянув шею, нетерпеливо смотрел на Павла Ивановича. А тот раскладывал перед собой страницы, напечатанные на машинке, будто готовясь к обстоятельному докладу.
В мягком низком кресле Бабкину сидеть было неудобно. Напрасно такие ставят в служебных кабинетах, чувствуешь себя каким-то приниженным. Только белобрысый ежик да кончики ушей торчат над столом. Тимофей от натуги краснел, желая подняться повыше. Лицо Курбатова было сосредоточенным и угрюмым. Ничего хорошего он не скажет.
Лида играла пояском своего зеленого платья и отводила глаза в сторону. В присутствии Нюры она не хотела встречаться взглядом с Павлом Ивановичем, боясь, что тот выдаст себя и посмотрит на Лиду так же, как и раньше. Правда, за последнюю неделю он резко изменился, старался как можно реже видеться с ней и говорил только о делах. Наверное, грустил. Кто его поймет?
Курбатов поднялся, привычно ладонями пригладил волосы у висков, затем отложил бумаги в сторону и глухо сказал:
— Сегодня я получил некоторые документы. Мне рекомендовали ознакомить наш маленький коллектив с сущностью одного неприглядного дела. — Он помолчал, как бы собираясь с мыслями. — Живет в нашей стране человек — я его пока не называю, — государство дало ему образование, потом лабораторию, где бы он мог заниматься исследованиями, развивать свои способности и быть полезным народу. С помощью родственников и друзей ему удалось получить кандидатскую степень. Она давала ему полную материальную обеспеченность и возможность двигаться дальше по служебной лестнице. Но, в отличие от многих тысяч советских ученых, тот, о ком я говорю, не мучился в творческих поисках. Он — делец. За него работали аспиранты, младшие научные сотрудники, а он лишь раскланивался на аплодисменты. Все это делалось умело и осторожно… Как говорится, комар носа не подточит. Окруженный друзьями, подхалимами и просто равнодушными людьми, которые молчали, хотя и догадывались, что перед ними дутая величина, этот деляга под маской ученого захотел подняться еще на одну ступеньку — захотел получить степень доктора наук. Это очень трудно. Как правило, докторами могут быть лишь настоящие ученые, с большим опытом, с глубокими знаниями, создавшие что-то новое, а не просто компиляторы чужих идей. У нашего героя никаких идей не было. Да он и беды в этом не видел — ведь идеи есть у других, например, у молодых сотрудников его лаборатории. И вот докторская диссертация почти готова. В ней не хватало лишь последнего важного раздела, касающегося химической стойкости некоторых элементов. Мне неизвестно содержание диссертации, но ее автору потребовалось достать образец фотоэнергетической плиты, которая проработала целый год. Такой образец он мог получить только на здешней испытательной станции.
— Разве это так трудно? — вырвалось у Багрецова. — Прислал бы письмо, не думаю, чтобы вы отказали.
— В том-то и дело! — воскликнул Курбатов. — В любом институте, в любой лаборатории диссертант мог бы получить и образцы и материалы, если они не секретны. Но в этом случае пришлось бы сослаться на чужой опыт, а наш будущий доктор хотел непременно показать свою творческую мысль, свой эксперимент. То есть он хотел выдать чужое открытие за собственное.
Совершенно случайно он узнал, что некая аспирантка должна отправиться на интересующую его испытательную станцию. Он также знал, что аспирантка разработала новую методику измерений, но еще не опубликовала ее. По некоторым отрывочным данным — откуда он их получил, непонятно — можно было догадаться, что речь идет об усталости фотоэнергетического слоя. Значит, надо достать образец такого слоя и узнать кое-какие цифры. Предположим, процент кислотности. Тогда будет все в порядке. Преданные своему руководителю мальчики из лаборатории легко воспроизведут метод аспирантки, и его описание может украсить докторскую диссертацию…
Лида широко открытыми глазами смотрела на Курбатова. Это о ней идет разговор. Но она никак не могла понять, откуда тот предприимчивый человек узнал о ее методике, о цифрах. Считая работу незаконченной, она никому, кроме Курбатова, о ней не говорила. Это она твердо помнит. Тем более никто не мог знать о частностях, вроде процента кислотности.